Конан "Классическая сага" - Роберт Говард

Схватка происходила на склоне холма, перемещаясь то вверх, то вниз, как опавшие листья, гонимые осенним ветром. Лошади становились на дыбы, шарахались назад и дико ржали; люди выли, кричали и изрыгали проклятия. Тут и там лишённые лошадей воины продолжали битву пешими. Тела людей и лошадей лежали в истоптанном снегу и в грязи.

Конан, глаза которого застилала красная пелена ярости, вращал саблей в бешенстве берсерка. Он бы предпочел прямой широкий клинок Запада, к которому он больше привык. Тем не менее в первые же минуты битвы он произвел кровавое опустошение, действуя непривычным оружием. В его стремительной руке блестящий стальной клинок ткал вокруг него сверкающую паутину смерти. В эту паутину угодило не меньше девяти малорослых воинов в доспехах из лакированной кожи, и все они с отрубленными головами или изрубленными телами попадали со своих косматых лошадок. Сражаясь, крепкий юный киммериец издавал дикий военный клич своего примитивного народа; но вскоре он обнаружил, что должен беречь дыхание, ибо битва не затихала, а разгоралась.

Всего семь месяцев назад Конан был единственным, кто выжил в несчастливой карательной экспедиции, которую король Йилдиз направил против мятежного сатрапа северного Турана, Манхассем Хана. При помощи чёрной магии сатрап уничтожил посланные против него силы. Он истребил всю вражескую армию от высокородного генерала Бакры из Акифа до последнего наемника-пехотинца. По крайней мере, так он считал. Но юный Конан выжил — единственный из всех. Он проник в город Яралет, который стенал под пятой обезумевшего от магии тирана, и принес Манхассем Хану чудовищную судьбу.

Возвратившись с триумфом в сверкающую туранскую столицу Аграпур, Конан получил в награду место в почетной гвардии. Сначала ему приходилось сносить насмешки товарищей по поводу его неумелого обращения с лошадьми и неуверенности в стрельбе из лука. Но насмешки скоро прекратились, так как гвардейцы усвоили, что лучше не раздражать Конана с его кулаками, подобными кузнечным молотам. А затем и его навыки всадника и лучника улучшились, когда он набрался опыта.

Теперь Конан начал задумываться, можно ли считать эту экспедицию наградой. Легкий кожаный щит на его левой руке превратился в бесформенную развалину, и киммериец отбросил его прочь. В этот миг в круп его лошади попала стрела. С диким ржанием животное опустило голову и взбрыкнуло. Конан вылетел из сёдла поверх головы лошади; она бросилась прочь и исчезла.

Оглушенный и основательно ударившись, киммериец с трудом поднялся на ноги и принялся сражаться пешим. Ятаганы врагов сорвали с него плащ, проделали дыры в его кольчуге и рассекли кожаную куртку под ней, так что кровь текла из дюжины поверхностных ран на теле Конана.

Но он продолжал сражаться, оскалив зубы в безрадостной ухмылке. Глаза его горели голубым блеском на разгоряченном, исполненном чувств лице, обрамленном подстриженной чёрной гривой. Один за другим его товарищи падали под ударами ятаганов, пока только он и гигант-негр Джума не остались стоять спина к спине. Кушит завывал без слов, орудуя древком своей сломанной пики, как палицей.

Затем Конану показалось, что огромный молот вынырнул из красного тумана ярости берсерка, окутывавшей его мозг. Это тяжёлая булава обрушилась на его голову, сминая остроконечный шлем и вбивая металл ему в висок. Ноги Конана подкосились. Последнее, что он слышал, был резкий, отчаянный крик принцессы, когда ухмыляющиеся коренастые воины вытащили её из занавешенного паланкина — вниз, на красный снег, покрывавший холм. Затем киммериец упал лицом вниз и больше не чувствовал ничего.

2. Чаша богов

Тысяча красных дьяволов били по черепу Конана раскалёнными докрасна молотами, и его череп гудел, как наковальня, от каждого удара. Медленно выбираясь из глубин чёрного бесчувствия, Конан обнаружил себя переброшенным через могучее плечо своего товарища Джумы. Джума ухмыльнулся, видя, что Конан пришёл в себя, и помог ему встать. Хотя голова его болела невыносимо, Конан выяснил, что у него достаточно сил, чтобы стоять на ногах. Он осмотрелся вокруг, желая знать, что происходит.

В живых остались только он, Джума и принцесса Зосара. Остальные участники экспедиции — в том числе прислужница Зосары, сраженная стрелой,

— остались лежать пищей для тощих серых волков гирканских степей. Трое уцелевших стояли на северном склоне Гор Талакма, в нескольких милях к югу от места, где произошла битва. Их окружали коренастые коричневые воины в доспехах из лакированной кожи, многие с перевязанными ранами. Конан обнаружил, что его руки скованы прочными наручниками, браслеты которых соединяет массивная железная цепь. Принцесса, одетая в шелковый плащ и шаровары, тоже была в оковах, но её цепи и наручники были гораздо легче и казались сделанными из чистого серебра.

Был закован в цепи и Джума, и на нем взявшие их в плен воины сосредоточили большую часть своего внимания. Они столпились вокруг кушита, трогая его кожу и затем глядя на свои пальцы, не окрасились ли они в черный цвет. Один из них даже намочил кусок ткани в снегу и потер его о руку Джумы. Джума рассмеялся во весь рот.

— Должно быть, они никогда не видели таких, как я, — сказал он Конану.

Офицер, командующий победителями, бросил команду. Его люди вскочили в сёдла. Принцессу упрятали обратно в её конные носилки. Конану и Джуме офицер сказал на ломаном гирканском:

— Вы два! Вы идти.

И им действительно пришлось идти, а копья азуэри, как называли себя захватившие их в плен люди, все время подгоняли их, покалывая между лопатками. Конные носилки принцессы покачивались меж двух лошадей в середине колонны. Конан заметил, что командир отряда азуэри обращался с Зосарой почтительно; непохоже было, чтобы ей причинили физический вред. Офицер также, по-видимому, не питал особой враждебности к Конану и Джуме за тот кровавый хаос, который они учинили среди его людей, за нанесённые ими раны и причинённые смерти.

— Вы дьявольски хорошие бойцы! — сказал он, ухмыльнувшись.

С другой стороны, он предпринял все возможные меры, чтобы не дать пленникам бежать или замедлить продвижение отряда. Их заставляли идти быстрым шагом с рассвета и дотемна, а каждая остановка наказывалась уколом пики. Конан выпятил подбородок и повиновался — пока.

Два дня они шли по извилистой тропе через самое сердце горного района. Они пересекали перевалы, где им приходилось идти по глубокому снегу, не растаявшему с прошлой зимы. Здесь дыхание было коротким из-за высоты, а внезапные бури срывали с них изодранные одежды и бросали жалящие частички снега и льда в их лица. Джума стучал зубами. Чернокожему было гораздо тяжелее переносить холод, чем Конану, для которого родным был северный климат.