Жутко громко и запредельно близко - Джонатан Фоер

Вернувшись в тот день домой (через восемь месяцев после начала поиска), я был измотан, раздражен и подавлен, а мне хотелось радоваться.

Я пошел в свою лабораторию, но экспериментировать было неохота. Неохота было ни играть на тамбурине, ни кормить конфетами Бакминстера, ни раскладывать по альбомам марки, ни листать «Всякую всячину, которая со мной приключилась».

Мама и Рон по-семейному сидели в столовой, хотя он не был членом нашей семьи. Я пошел на кухню взять сухого мороженого. Я посмотрел на телефон. Новый телефон. Он посмотрел на меня. Когда он звонил, я кричал: «Телефон!», потому что не хотел до него дотрагиваться. Мне было неприятно даже находиться с ним в одной комнате.

Я нажал на кнопку «Прослушать сообщения», чего не делал с наихудшего дня, когда еще был старый телефон.

Сообщение первое. Суббота, 11:52. Добрый день, сообщение для Оскара Шелла. Оскар, это Абби Блэк. Ты только что был у меня и интересовался ключом. Я сказала неправду и, наверное, могла бы тебе помочь. Позвони, пожа —

Здесь запись обрывалась.

Абби была моим вторым Блэком, я заходил к ней восемь месяцев назад. Она жила в самом узком доме Нью-Йорка. Я ей сказал, что она зыкинская. Она раскололась. Я ей сказал, что она зыкинская. Она назвала меня сладким. Она заплакала, когда я сказал, что у слонов нет Э.С.В. Я спросил, можно ли нам поцеловаться. Она не сказала нет. Ее сообщение ждало меня восемь месяцев.

«Мам?» — «Да?» — «Я пошел по делам». — «Хорошо». — «Буду позже». — «Хорошо». — «Когда — не знаю. Может, жутко поздно». — «Хорошо». Почему она ни о чем не спросила? Почему не остановила меня, не бросилась защищать?

Поскольку уже темнело и на улице все куда-то неслись, я столкнулся с гуголплексом людей. Кто они? Куда идут? Что ищут? Я хотел слышать их сердцебиение и хотел, чтобы они услышали мое.

Остановка метро была всего в двух кварталах от ее дома, и когда я пришел, дверь была чуточку приоткрыта, как если бы она знала, что я приду, хотя, само собой, откуда ей было знать. Тогда почему дверь была приоткрыта?

«Здрасьте? Кто-нибудь дома? Это Оскар Шелл».

Она подошла к двери.

У меня отлегло от сердца, а то я боялся, что вдруг ее изобрел.

«Вы меня помните?» — «Конечно, Оскар. Ты вырос». — «Правда?» — «Значительно. Сантиметров на пять». — «Я был так занят поиском, что давно себя не измерял». — «Проходи, — сказала она. — Я уже не ждала, что ты появишься. Сколько времени прошло». Я сказал: «Я боюсь телефона».

Она сказала: «Я много про тебя думала». Я сказал: «В том сообщении». — «Давнем?» — «Про какую вы говорите неправду?» — «Я сказала, что ничего не знаю про ключ». — «Хотя знали?» — «Да. То есть, нет. Не я. Мой муж». — «Почему же вы не сказали?» — «Не могла». — «Почему не могли?» — «Не почему, просто». — «Это не ответ». — «Мы поругались». — «Я же про папу спрашивал!» — «А я с мужем поругалась». — «Его убили!»

«Я это сделала ему назло». — «Почему?» — «В отместку». — «Почему?» — «Потому что люди делают друг другу больно. Мы так устроены». — «Я не так устроен». — «Я знаю». — «Я восемь месяцев потратил на то, что мог узнать за восемь секунд!» — «Я тебе сразу же позвонила. Как только ты ушел». — «Вы мне сделали больно!» — «Ну, прости меня».

«Вы это, — сказал я. — Не договорили про мужа». Она сказала: «Он тебя разыскивает». — «Он — меня?» — «Да». — «А я его!» — «Он все тебе объяснит. Позвони ему». — «Я сержусь, что вы мне сказали неправду». — «Я знаю». — «Вы чуть не загубили мне жизнь».

Она была запредельно близко.

Я чувствовал запах ее дыхания.

Она сказала: «Если хочешь меня поцеловать, я разрешаю». — «Что?» — «В тот раз ты спрашивал, можем ли мы поцеловаться. Я не разрешила, а теперь разрешаю». — «Мне совестно за тот раз». — «Ну и напрасно». — «Я не хочу, чтобы вы разрешали из жалости». — «Ты меня поцелуешь, — сказала она. — А я тебя». Я спросил: «Может, лучше обнимемся?»

Она прижала меня к себе.

Я заплакал и стиснул ее изо всех сил. У нее намокло плечо, и я подумал: Может, правда, что можно выплакать все слезы. Может, бабушка права. Это было бы кстати, потому что я хотел, чтобы нечему стало течь.

И потом внезапно мне было озарение, и пол куда-то ушел, и я, типа, повис.

Я отпрянул.

«Почему у вашего сообщения нет конца?» — «Я не понимаю». — «Вы мне оставили сообщение. Оно обрывается посредине». — «Наверное, потому что твоя мама подняла трубку».

«Моя мама подняла трубку?» — «Да». — «И дальше?» — «В каком смысле?» — «Вы поговорили?» — «Недолго». — «Что вы ей сказали?» — «Я не помню». — «Но сказали, что я к вам приходил?» — «Конечно. Зря?»

Я не знал, зря или не зря. Я не понимал, почему мама ничего не сказала мне про этот разговор или хотя бы про сообщение.

«А ключ? Вы про ключ ей сказали?» — «Я думала, она знает». — «И про поиск?» Я ничего не понимал. Почему мама ничего не сказала? Не помогала мне? Не волновалась за меня? И вдруг мне все стало ясно.

Вдруг я понял, почему, когда мама спрашивала, куда я иду, и я отвечал «По делам», она ничего не уточняла. Зачем уточнять, если она и так знала.

Так вот почему Ада знала, что я живу в Верхнем Вест-сайде, а Кэрол испекла печенье к моему приходу, а [email protected] сказал «Удачи, Оскар», когда мы попрощались, хотя я на девяносто девять процентов уверен, что не говорил ему, как меня зовут.

Они меня ждали.

Мама всех их предупредила.

Даже мистера Блэка. Конечно же, он знал, что я к нему приду, потому что она ему сказала. Возможно, она же и попросила его всюду ходить со мной, чтобы мне было веселее, а ей — спокойнее. Может, я вообще ему не нравился? Может, все его крутейшие истории выдуманные? А слуховой аппарат? А кровать с притяжением? Может, пули и розы вовсе не пули и розы?

С первого дня.

Все. Всё.

Наверное, бабушка тоже знала.

Наверное, даже жилец.

Может, и жилец не жилец?

Поиск был пьесой, которую сочинила мама, и она знала финал, когда я был еще в самом начале.

Я спросил у Абби: «Ваша дверь была приоткрыта, потому что вы меня ждали?» Несколько секунд она ничего не говорила. Потом она сказала: «Да».

«Где ваш муж?» — «Он больше не мой муж». — «Я. Ничего. Не. ПОНИМАЮ!» — «Он мой бывший муж». — «Где он?» — «На работе» — «В воскресенье вечером?» Она сказала: «Он занимается внешними рынками». — «Что?» — «В Японии уже утро понедельника».

«Вас хочет видеть молодой человек», — сказала женщина за столом в телефон, и было странно представлять его на другом конце, тем более что я совсем запутался, кто «он». «Да, — сказала она, — очень молодой человек». Потом она сказала: «Нет». Потом она сказала: «Оскар Шелл». Потом она сказала: «Да. Он говорит, что хочет вас видеть».

«Простите, вы по какому вопросу?» — спросила она меня. «Он говорит, по папиному», — сказала она в телефон. Потом она сказала: «Так он сказал». Потом она сказала: «Поняла». Потом она сказала: «Пройдите по коридору. Третья дверь налево».

На стенах висели картины, видимо, знаменитые. За окнами были запредельно красивые виды, папа бы заценил. Но я ничего не рассматривал и не щелкал фотиком. Я сосредоточился по максимуму, потому что замок был совсем рядом Я постучал в третью дверь слева, на которой была табличка УИЛЬЯМ БЛЭК. Изнутри сказали: «Войдите».

«Так в чем, собственно, дело?» — сказал мужчина за рабочим столом. Ему было столько же лет, сколько могло быть папе, а может, и было, если покойники взрослеют. У него были пепельно-коричневые волосы, бородка и круглые коричневые очки. Он казался знакомым, и сначала я подумал, что видел его в бинокль со смотровой площадки Эмпайр Стейт Билдинг. Но потом понял, что это невозможно, потому что мы были на Пятьдесят седьмой улице, а это, само собой, севернее. На его столе было несколько фоток. Первым делом я посмотрел на них, чтобы узнать, нет ли там папы.

Я спросил: «Вы знали моего папу?» Он откинулся на стуле и сказал: «Возможно. Как его звали?» — «Томас Шелл». Он задумался. Мне не понравилось, что ему пришлось задуматься. «Нет, — сказал он. — Шеллов среди моих знакомых нет». — «Не было». — «То есть?» — «Он умер, так что уже и не будет». — «Мои соболезнования». — «Но вы не могли его не знать». — «Нет. Я абсолютно уверен». — «Вы его знали».

Я сказал: «Я нашел конверт с вашим именем и думал, что, может, он вашей жены, то есть бывшей жены, но она сказала, что нет, а вас зовут Уильям, а до «у» я бы еще долго не дошел…» — «Жены?» — «Я был у нее, и она мне про вас сказала». — «Где был?» — «В самом узком доме Нью-Йорка». — «Как она?» — «В каком смысле?» — «Вообще». — «Грустила». — «Почему ты решил?» — «Она была грустной». — «Что она делала?» — «Ничего. Уговаривала меня поесть, хотя я сказал, что не голоден. Там еще кто-то был в другой комнате, когда мы разговаривали». — «Мужчина?» — «Ага». — «Ты его видел?» — «Один раз он прошел мимо двери, а так, в основном, кричал». «Кричал?» — «Жутко громко». — «Что кричал?» — «Я не вслушивался». — «Что-нибудь угрожающее?» — «Это как?» — «Пугающее?» — «Я хочу знать про папу». — «Когда это было?» — «Восемь месяцев назад». — «Восемь месяцев назад?» — «Семь месяцев и двадцать восемь дней». Он улыбнулся. «Почему вы улыбаетесь?» Он уткнулся в ладони, как будто хотел заплакать, но не заплакал. Он поднял на меня глаза и сказал: «Этим мужчиной был я».