На краю империи: Камчатский излом - Сергей Щепетов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты что ж мне за жилье определил, дядь Андрей?! Я что, собака что ли?
– А хто ж ты есть, паскудник? – злобно ответил Шубин. – Хто ты есть, коли задницу етому нехристю лижешь?!
– Ты по легче на поворотах, господин ясачный сборщик, – осадил его Митька, – а то ведь враз рядовым станешь! Сии люди хоть и приезжие, а силу немалую имеют.
– Испугал, бля! А в рыло?
– Дядь Андрей, ить я тя не пугаю, я тя вразумляю.
– Ох и сукин же ты сын, Митька! Хоть сказал бы, что понудили тебя! Я ж слышал, чо вы по осени творить задумали… С камчадалами сами торговать собрались! Разорить служилых порешили, да? И ты – первый помощник! Понаехали кровопийцы: бусурману – дай, комиссару – дай, заказчику новому – дай! Что скопили, все раздали, а теперь и взять негде будет?! Ну с-суки…
– Эх, дядь Андрей!.. – безнадежно махнул Митька рукой и закручинился. А потом поднял голову, лязгнул зубами и заговорил неожиданно яростно и страстно: – Временщики вы тут все! Которые и не годовальщики – тоже временщики! Все вы пришли сюда и уйдете – в Якутск уедете, а то и подалее. Там у вас дом родной, отцы-деды схоронены! Здеся вам только б зипунов набрать на старость покойную. После вас хоть трава не расти, вода не теки и гори все ясным пламенем! А я – тутошний! Разумеешь? Тутошний!! Я в юрте земляной вырос!
Юколой да олениной вскормлен! У меня нет другой земли, понял?!
Этот его срыв, этот выплеск наболевших чувств не встретил ответной волны ярости. Наоборот, Андрей Васильевич как-то обмяк, сник, как бы разом постарел на десяток лет:
– Чо орешь-та? Чо орешь…
– А ничо! У тебя, поди, вся родня по Сибири – якуты да эвенки. Ты по-каковски говорил в малолетстве? А? С какого улуса твой батя ясырку взял? А мой улус – вот он! От своих ительмелахчей я отрекаться не буду – не по-хрестьянски это! Сколь зла им сотворил, на вас глядючи, теперь искупать буду! Забыл, что в тот год творили над ними? А ныне я у капитана Беринга в милости! С сей милости хоть подкормлю сродственников. Пущай прознают, что не все кругом лихоимцы якутские! След год уедут немцы, уйдет испидиция ихняя и все по-старому будет. Знаю, что не жить мне тогда. И плевать! Может, каки грехи мне Господь простит, а за остатние в аду гореть буду!
– Эх, Митяй… – пробормотал Андрей Васильевич. – Коли жить по божески… Коли б воля… Никуда б и ездить не надо – живи не тужи! Кормов тут всем хватит…
– Ишь как заговорил, дядь Андрей! А забыл…
– Ничо я не забыл! – вскинулся Шубин. – Только мне, как тебе, из волка в телятю не обратиться! Да и ты – еще тот телок!
– Отродясь телят не видел, – хмыкнул Митька, успокаиваясь. – Ты, дядь Андрей, видать, правду Божью разумеешь, скрываешь тока. Может, тебя приказчиком камчатским сделать? Али главным комиссаром назначить?
– А можешь?
– Ну, попрошу капитана под доброе настроение… Возьмет да и назначит!
– Дурку-то не гони.
– Не буду! Только дурка-то она дурка, да не совсем… Сам же тот раз про волю былую поминал.
– Недолго та воля продержалась.
– Ясное дело, недолго, – кивнул Митька. – Мнится мне, потому так содеялось, что без ума вы обустроились. А с умом ежели…
– Ты чо несешь-то, Митрий?! – прервал Шубин. – Пьяный что ль?
– Нет ишшо, – улыбнулся служилый, – ты ж не наливаешь! Видать, совсем тя немцы да якутские командиры новые обобрали – на вино не осталось! Я ж тя на бунт подбиваю – сдай меня начальникам и мзду получишь!
– Эт ты, Митяй, ща у меня получишь – мало не будет! Подбивает он… Отбунтовалось казачество! Вон уж сколько кораблей на Охотск плавает!
Тем не менее было заметно, что Андрей Васильевич не столько возмущен, сколько заинтересован – из сундука в углу он извлек объемистую бутыль и кружки. После первой порции ядовитой сивухи беседа потекла более гладко:
– А ты прикинь, дядь Андрей: испидиция эта след год уйдет. Над камчадалами опять насилье начнется. А они до той поры уж воли отведают, об указах прознают – ведь и изменить могут, а?
– Могут.
– Оне ж нонеча не то что давеча, а? По-нашему балакают, в избах живут, а кой-кто и бой ружейный прознал.
– Есть тако дело.
– Коли разом поднимутся, ведь и перебить могут всех православных-то, а?
– Если разом, то могут, конешно.
– А ежели не всех? Ежели с тойонами ихними сговориться…
– Ты чо?! – вытаращил глаза Шубин. – Отродясь такого не бывало!
– Ой ли? Ты, дядь Андрей, Атласова вспомни.
– Дык Володька один ихний улус на другой вел…
– А чо? Велика ль разница? Тут ить чо главное-та? Мнится мне, главное-та, чтоб ясак исправно в казну шел, верно? Главное, чтоб бунта как бы не было, верно? Пущай тойоны сами ясак сбирают, а ты, как главный комиссар, его государю доставишь. Только мимо Якутска, конешно. Бумаг опять же написать побольше – у нас, мол, все по чести, государево дело творим, указы сполняем, лихоимцев изводим, а?
– Ишь чо удумал… Кхе… Гмы… Аки дите несмышленое. Воевода как прослышит, враз войско пришлет – кровью умоемся!
– Эт как же он его пришлет? По зиме с Анадырска? Дык там своих дел хватает. Чукчи балуют, да и коряки, того гляди, в измену вдарятся. Далековато опять же…
– А Охотск на что?
– Экий ты, дядь Андрей… У нас тут пристать корабль может только на Большой да на Камчатском устье. Людей ссадить, груз перетаскать всегда тягость великая. И то ежели с берега пособляют. А ежели нет? Мнится мне, по первости отбиться можно. А там, глядишь, и замириться…
– Замиришься с ними!
– Мудрено, конешно, – согласился Митька. – Однако ж главное-та, чтоб ясак исправно шел. Ну, и подарки кому надо…
Старый сибирский казак опустил голову и задумался. Митька смотрел на него и думал как бы в две головы сразу: прикидывал, какие у него могут быть интересы и тайные желания. Все-таки авантюрист, разбойник, мятежник присутствует в каждом служилом, который смог дожить до седых волос. С другой стороны, способность ударить в спину, переметнуться к врагам – это тоже качества из обычных. Здесь любая власть держится в основном на крови и страхе.
– Ладно, дядь Андрей, ты думай – я тебя не понуждаю. Только честно скажу, что не ведаю, тебя ль правителем сделать али кого еще. Может, тойона какого главарем выставить? А мы вроде как сбоку припека: он голова, а мы шея…
– Федька! – вскинул голову Шубин. – Федька Харчин с Еловки!
– Эт который Харучем до крещенья звался? Во-во, дядь Андрей, и я про него подумал. Неистовый он, двуличный, однако ж с понятием!
– Кровь немалая прольется… Не сносить нам голов!
– Эт ежели бунтовать, то непременно, – кивнул Митька. – А ежели за дело государево биться, может, и сносим? Я тут указ один старый раскопал – кажись, его не отменяли. Списал я его, коли хошь, зачту.
– Ну, зачти… Э, погодь-ка! Чо ты зачтешь-та, коли грамоты не разумеешь?!
– Разумею, дядь Андрей, – улыбнулся Митька. – За десять лисиц обучился. Поведать о сем?
– Врешь, поди… Ну, сказывай!
* * *В Большерецке казенный груз принял Ричард Энзель. Этот обруселый англичанин в экспедиции числился штурманом, но, пока строился и плавал «Святой Гавриил», он занимался делами на суше. В 1726 году, на последнем отрезке пути между Якутском и Охотском, экспедиция оставила массу снаряжения и продовольствия. Вот Беринг и поручил Энзелю этим грузом озаботиться: что нельзя доставить в Охотск, то вернуть в Якутск, поскольку за каждый пуд придется отчитываться. Осилив эти дела, штурман готов был плыть через море на Камчатку, но старая лодия оказалась едва живой, и пришлось ее очередной раз ремонтировать. С этим кое-как справились, вышли в море, но вскоре и вернулись – ветры были сильные и «противные». Вторая попытка оказалась более удачной – добрались-таки до Большерецка.
В общем, англичанин хлебнул русского лиха полной мерой и был уже опытным сибиряком-дальневосточником. Митька быстро нашел с ним общий язык, прозрачно намекнув, что является доверенным лицом господина капитана в кое-каких неофициальных делах. Коммерческие наклонности Беринга не были для Энзеля секретом. Он готов был присоединиться к затее, но не располагал личными средствами – ну разве что самою малостью. Во всяком случае, брать под свое командование он Митьку не стал, а предоставил ему заниматься чем пожелает. А пожелал Митка в первую очередь проведать свое хозяйство, поваляться на любимом топчане и попариться в баньке.
Со времен Митькиного «грехопадения» в Большерецке дважды сменилось начальство, часть служилых-годовальщиков уехала на большую землю, вместо них появились новые. Непосредственной опасности для себя Митька не видел, а потому решил с обстановкой знакомиться радикально – взять полтинник и пойти в кабак.
Кабак был заведением государевым, но со своими законами и правилами. В долг тут не поили – только за «наличные», то есть в основном за меха. Однако одолжиться можно было у целовальника, который на этот момент как бы становился частным лицом. В азартные игры играть здесь (как, впрочем, и везде) было строго запрещено. Но запрет всерьез касался только служилых, а к обывателям был мягок, так что всегда можно было свалить грех на кого-нибудь из присутствующих. Ну, а если игра идет по-крупному, то можно поставить мальчишку-холопа, чтоб посматривал, кто там идет по улице. Целовальнику с этого, конечно, лишняя мзда.
