Я научила женщин говорить - Анна Ахматова

Я не знаю, в каком году Ахматова впервые прочитала этот рассказ. Но когда теперь я перечитываю свои ахматовские записи, я не могу не вспомнить постоянных споров Анны Андреевны с окружающими: был ли у нее в ее отсутствие обыск? Все говорили: «нет, это вам кажется». И, наконец, нельзя не принять во внимание многих и многих стихов – хотя бы «Северную элегию» 1921 года, обращенную к Гумилеву:

В том доме было очень страшно жить…. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .И оставляла капельку винаИ крошки хлеба для того, кто ночьюСобакою царапался у двериИль в низкое заглядывал окошко. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Теперь ты там, где знают всё, скажи —Что в этом доме жило кроме нас?

Разве это не то же ощущение, каким преисполнен герой мопассановского рассказа: кто-то невидимый вечно следит за мной, а может быть, и живет вместе со мной под одной кровлей?» (Чуковская Л. К. «Записки об Анне Ахматовой»)

Четвертая

Так вот он – тот осенний пейзаж,Которого я так всю жизнь боялась:И небо – как пылающая бездна,И звуки города – как с того светаУслышанные, чуждые навеки.Как будто всё, с чем я внутри себяВсю жизнь боролась, получило жизньОтдельную и воплотилось в этиСлепые стены, в этот черный сад...А в ту минуту за плечом моим

«К Пунину обращена <…> одна из «Северных элегий» («Так вот он – тот осенний пейзаж»); если судить по строкам

Пятнадцать лет – пятнадцатью векамиГранитными как будто притворились —

брак Анны Андреевны с Пуниным длился пятнадцать лет (с 1923-го по 1938-й год). Впоследствии надо всем циклом «Северных элегий» Ахматова поставила эпиграф из Пушкина «Всё в жертву памяти твоей…». Очень может быть, что слова эти отнесены ею к Пунину».

Мой бывший дом еще следил за мноюПрищуренным, неблагосклонным оком,Тем навсегда мне памятным окном.Пятнадцать лет – пятнадцатью векамиГранитными как будто притворились,Но и сама была я как гранит:Теперь моли, терзайся, называйМорской царевной. Все равно. Не надо...Но надо было мне себя уверить,Что это все случалось много раз,И не со мной одной – с другими тоже, —И даже хуже. Нет, не хуже – лучше.И голос мой – и это, верно, былоВсего страшней – сказал из темноты:«Пятнадцать лет назад какой ты песнейВстречала этот день, ты небеса,И хоры звезд, и хоры вод молилаПриветствовать торжественную встречуС тем, от кого сегодня ты ушла...

Так вот твоя серебряная свадьба:Зови ж гостей, красуйся, торжествуй!»

Лидия Чуковская воспроизводит рассказ Ахматовой (19 августа 1940 г.) об уходе от Пунина:

«– Странно, что я так долго прожила с Николаем Николаевичем уже после конца, не правда ли? Но я была так подавлена, что сил не хватало уйти. Мне было очень плохо, ведь я тринадцать лет не писала стихов, вы подумайте: тринадцать лет! <…> И знаете, как это все было, как я ушла? Я сказала Анне Евгеньевне при нем: «давайте обменяемся комнатами». Ее это очень устраивало, и мы сейчас же начали перетаскивать вещички. Николай Николаевич молчал, потом, когда мы с ним оказались на минуту одни, произнес: «Вы бы еще хоть годик со мной побыли». <…>

– Потом произнес: «Будет он помнить про царскую дочь» – и вышел из комнаты. И это было все. Согласитесь, что и на этом ничего не построишь... С тех пор я о нем ни разу не вспомнила. Мы, встречаясь, разговариваем о газете, о погоде, о спичках, но его, его самого я ни разу не вспомнила» (Чуковская Л. К. «Записки об Анне Ахматовой»).

Пятая

Блажен, кто посетил сей мир

В его минуты роковые.

Н. А. О—ой

                   Меня, как реку,Суровая эпоха повернула.Мне подменили жизнь. В другое русло,Мимо другого потекла она,И я своих не знаю берегов.О, как я много зрелищ пропустила,И занавес вздымался без меняИ так же падал. Сколько я друзейСвоих ни разу в жизни не встречала,И сколько очертаний городовИз глаз моих могли бы вызвать слезы,А я один на свете город знаюИ ощупью его во сне найду.О сколько я стихов не написала,И тайный хор их бродит вкруг меняИ, может быть, еще когда-нибудьМеня задушит...Мне ведомы начала и концы,И жизнь после конца, и что-то,О чем теперь не надо вспоминать.И женщина какая-то моеЕдинственное место заняла,Мое законнейшее имя носит,Оставивши мне кличку, из которойЯ сделала, что можно.Я не в свою, увы, могилу лягу.

Но иногда весенний шалый ветер,Иль сочетанье слов в случайной книге,Или улыбка чья-то вдруг потянутМеня в несостоявшуюся жизнь.В таком году произошло бы то-то,А в этом – это: ездить, видеть, думать,И вспоминать, и в новую любовьВходить, как в зеркало, с тупым сознаньемИзмены и еще вчера не бывшейМорщинкой.... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Но если бы откуда-то взглянулаЯ на свою теперешнюю жизнь,Узнала бы я зависть наконец...

Шестая

Последний ключ – холодный ключ забвенья.

Он слаще всех жар сердца утолит.

Есть три эпохи у воспоминаний.И первая – как бы вчерашний день.Душа под сводом их благословенным,И тело в их блаженствует тени.Еще не замер смех, струятся слезы,Пятно чернил не стерто со стола —И, как печать на сердце, поцелуй,Единственный, прощальный, незабвенный…Но это продолжается недолго...Уже не свод над головой, а где-тоВ глухом предместье дом уединенный,Где холодно зимой, а летом жарко,Где есть паук и пыль на всем лежит,Где истлевают пламенные письма,Исподтишка меняются портреты,Куда как на могилу ходят люди,А возвратившись, моют руки мыломИ стряхивают беглую слезинкуС усталых век – и тяжело вздыхают...Но тикают часы, весна сменяетОдна другую, розовеет небо,Меняются названья городов,И нет уже свидетелей событий,И не с кем плакать, не с кем вспоминать.И медленно от нас уходят тени,Которых мы уже не призываем,Возврат которых был бы страшен нам.И, раз проснувшись, видим, что забылиМы даже путь в тот дом уединенный,И, задыхаясь от стыда и гнева,Бежим туда, но (как во сне бывает)Там все другое: люди, вещи, стены,И нас никто не знает – мы чужие!

«Как всякий историк, поднявшийся над тесными рамками своей эпохи, своей биографии, Ахматова с необычайной остротой ощущает непрерывное движение мельчайших молекул – минут и часов, осуществляющих смену эпох:

Но тикают часы, весна сменяетОдна другую, розовеет небо,Меняются названья городов,И нет уже свидетелей событий,И не с кем плакать, не с кем вспоминать».

Мы не туда попали... Боже мой!И вот когда горчайшее приходит:Мы сознаем, что не могли б вместитьТо прошлое в границы нашей жизни,И нам оно почти что так же чуждо,Как нашему соседу по квартире,Что тех, кто умер, мы бы не узнали,А те, с кем нам разлуку Бог послал,Прекрасно обошлись без нас – и дажеВсё к лучшему...

Седьмая

А я молчу, я тридцать лет молчу.Молчание арктическими льдамиСтоит вокруг бессчетными ночами,Оно идет гасить мою свечу.Так мертвые молчат, но то понятноИ менее ужасно. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мое молчанье слышится повсюду,Оно судебный наполняет зал,И самый гул молвы перекричатьОно могло бы, и подобно чудуОно на всё кладет свою печать.Оно во всем участвует, о Боже!Кто мог придумать мне такую роль?Стать на кого-нибудь чуть-чуть похожей,О Господи! – мне хоть на миг позволь.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .И разве я не выпила цикуту,Так почему же я не умерлаКак следует – в ту самую минуту?. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ..Нет, не тому, кто ищет эти книги,Кто их украл, кто даже переплел,Кто носит их, как тайные вериги,Кто наизусть запомнил каждый слог. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Нет, не к тому летит мое мечтанье,И не тому отдам я благодать,А лишь тому, кто смел мое молчаньеНа стяге очевидном – написать,И кто с ним жил, и кто в него поверил,Кто бездну ту кромешную измерил. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Мое молчанье в музыке и песнеИ в чьей-то омерзительной любви,В разлуках, в книгах...                        В том, что неизвестнейВсего на свете. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Я и сама его подчас пугаюсь,Когда оно всей тяжестью своейТеснит меня, дыша и надвигаясь.Защиты нет, нет ничего – скорей.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Кто знает, как оно окаменело,Как выжгло сердце и каким огнем,Подумаешь! Кому какое дело,Всем так уютно и привычно в нем.Его со мной делить согласны все вы,Но все-таки оно всегда мое. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ..Оно мою почти сожрало душу,Оно мою уродует судьбу,Но я его когда-нибудь нарушу,Чтоб смерть позвать к позорному столбу.

Реквием