Среди красных вождей том 2 - Георгий Соломон (Исецкий)

Я говорил выше с полной откровенностью о тех, непонятных мне и доселе, неладах, которые возникали note 256между мной и Красиным… Его уже нет в живых. А загадка эта так и остается для меня неразгаданной. И во мне говорить смущение и непонимание — в чем дело? Я знаю, что о Красине говорят много нехорошего. Но, зная его много лет, я не верю, не могу и не хочу ва­рить тем наветам, которые проникли даже в печать, рисующие его, как человека нечестного и коварного. Я с горестью, столь естественной в моем возрасте, вспо­минаю о той непонятной для меня черной кошке, которая надолго встала, было, между нами, о моих сомнениях в нем и холодности, появившейся в моем отношении к нему за последнее время моего пребывания в Лондоне. Все это мне непонятно. И, не зная причины всего этого, я ищу объяснения в том, что его жизнь была крайне тяжела, что многое мучило его, чего он не ре­шался высказать даже мне…

И загадка эта тем непонятнее, что с моим уходом из "Аркоса" между нами возникла такая теплая, такая дружеская переписка. Передо мною лежит кучка его писем, написанная частью под диктовку на пишущей машине, частью собственноручно то пером, то карандашом. Занятый сверх головы, он урывал время для писем мне. Чистой дружбой веет от этих дорогих мне писем, заботливостью обо мне…

Привожу выдержки из одного длинного, на пяти страницах, письма от 25-го января 1923 года. Выска­зывая мне сочувствие по поводу моей болезни, он говорит:

"…Эпоха, в которую мы живем, настолько тяжела и сурова, что каждому из нас, вероятно, до гро­бовой доски придется не только работать, но и бороть­ся… Как ни тяжело твое положение, и как я ни старался избавить тебя от неприятностей, связанных с этим ревельским делом, мне не удалось его прекратить, и note 257на ликвидацию его тебе, как это ни тяжело, придется потратить свои силы… На днях получилось предписание делегации с требованием твоего приезда, и первый шаг, который необходимо сейчас же сделать, это прислать в делегацию для пересылки в Ревтрибунал подробное и официальное докторское свидетельство, удостоверяю­щее фактическую невозможность в данный момент со­вершить поездку в Poccию, с указанием твоих бо­лезней и вообще твоего состояния. Я, по приезде в Моск­ву (он писал за несколько дней до выезда в Москву) постараюсь убедить ретивых ревнителей правосудия, что задержка твоей явки вызвана действительно невозмож­ностью, при данном состоянии здоровья в Москву приехать"… И далее: "…Но я во всяком случае хотел бы, чтобы ты приехал в Москву не позже, скажем, мар­та, апреля, чтобы еще в мою там бытность можно бы­ло урегулировать ревельское дело и, если оно дойдет до разбирательства, лично выступить в суде в числе твоих защитников… Ты можешь мне верить, я сделаю все для урегулирования дела, привлеку к этому Меньжинского и других знающих тебя лично товари­щей…" Письмо заканчивается: "Ну, прощай, милый Жорж. Итак, не хандри, подтянись, поскорее вставай на ноги. Мы еще поработаем".

Одновременно я получил письмо из делегации от 26-го января 1923 года, в котором мне препровожда­лась копия отношения Наркомвнешторга от 13 января того же года, в котором просят делегацию "в виду встретившейся надобности, немедленно командировать то­варища Г. А. Соломона в Москву".

О том, чтобы выехать немедленно, не могло быть и речи: я лежал и с каждым днем все слабел… Но вот, 7-го марта 1923 года я получаю новое письмо от note 258делегации, датированное "5-го марта 1923 г .", которое привожу полностью:

"Дорогой товарищ, Георгий Александрович, дополнительно к нашему письму от 26 - го Ян­варя с. г., настоящим сообщаем Вам в прилагаемой при сем копии, содержание полученной сего числа телеграммы от товарища Красина".

Вот копия этой телеграммы:

"Прошу передать Соломону следующее : Воз­бужденное против него дело прекращено, приезд не требуется, всякие ограничения сняты".

Таким образом, кошмар этого нелепого обвинения исчез. Я стал поправляться. Ликвидация этого дела давала мне возможность честно и прямо расстаться с советской службой… Но, прежде, чем сделать это, я решил привести себя в полный порядок и спокой­но обсудить все положение. Я поехал в Спа, проделал там полный курс лечения. В это время у меня снова началась переписка с Красиным. В письме от 2-го июня, в ответ на мое письмо, в котором я сообщал ему о том, что здоровье мое начинает восстанавливаться, он выражал свою радость по этому поводу и сообщал, что правление "Аркоса" решило организо­вать отделение в Генуе, и предлагает мне заняться этим делом и вести его. Одновременно я получил письмо и от Квятковского по тому же поводу, оно хра­нится у меня также, как и другие, приведенные выше письма. Датировано оно 31 мая 1923 г . Не отвечая Квятковскому, я написал Красину, говоря, что не могу при­нять этого предложения, так как не сомневаюсь, что условия работы останутся те же: интриги и вообще "гуковщина" и пр., о чем я уже столько говорил в настоящих моих воспоминаниях.

Красин усиленно note 259уговаривал меня в нескольких письмах. Так, в письме от 21-го июня все того же года он, между прочим, пишет: "…Я очень советовал бы тебе еще раз обду­мать сделанное мною предложение, и лично мой друже­ски совет тебе от него не отказываться, а, закончив курс лечения, приняться за организацию этого важного и интересного пункта.

Если бы, паче чаяния, оказался прав не я, а ты, и создались бы невозможные условия ра­боты, то уйти ты всегда сможешь". И далее: "…но повто­ряю, обдумай еще раз, прежде чем решить окончательно". Он усиленно уговаривал меня и еще в двух письмах от 5-го и 8-го июля.

Я долго думал… и, в конце концов, подал прошение об отставке, и 1-го августа 1923 года я расстался с советскойслужбой.

note 260

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Мои воспоминания о советской службе кончены. Но, прежде чем поставить точку, я считаю необходимым сказать в заключение еще несколько слов моему читателю.

Весь мир живет в тревожное время. Официально война окончилась. И принято считать, что народы все­го миpa вздохнули и дышат свободно. Но всякому ясно, без фраз ясно, что покоя и мира нет. Косвенным доказательством этого являются постоянные конференции, на которых все время с боем выносятся коррективные резолюции и решения, как дополнения к тому "миру", который - де царит на земле.

И каждая конференция держит в тревоге все человечество: не окончит­ся ли она катастрофой и, вместо разошедшихся во взглядах дипломатов, не заговорят ли снова пушки… На политическом горизонте все время низко висят свинцовые тяжелые тучи, из за которых, нет - нет, раздаются глухие раскаты приближающейся и, вот - вот, готовой разразиться грозы… Вот на востоке идет гражданская война в Китае… СССР приложил свою руку к этой бойне. Льется кровь… И льютее правительства, note 261подписавшие мирный пакт Келлога. Точно человеконенавистнический хохот Мефистофеля, звучат восторженные сло­ва мировой печати, что пакт Келлога знаменует великую дату мировой истории, характеризуемую с преступным сарказмом, с великим издевательством над человеком, словами: "ВОЙНА ВОЙНЕ".

Не буду "растекаться мыслию по древу" и оставлю этот пакт в мире и покое, чего он поистине заслуживает, отметив лишь, что я вполне оцениваю и высоко чту эти идеалистически - мирные настроения, проявляемые всеми современными гуманистами, всеми этими вели­кими келлогами, брианами, макдональдами и прочими спа­сителями человечества: они делают, что могут… Но все это "пустые громкие слова, обширный храм без бо­жества!"

Советская Россия, об истинной военной мощи ко­торой можно только догадываться, является вечной уг­розой миру. Это уже стало трафаретной истиной, не тре­бующей доказательств. И в алармистских речах своих наиболее ответственных деятелей, потрясая оружием в сторону всех и всего, советское правительство кричит, надрываясь кричит, о полной свободе русского народа, русской демократии, стремясь в то же время по­дарить этот "рай", это "счастье" всему миру, всему человечеству, а потому-де "да здравствует великая мировая революция", которая освободит народы от "цепких, кровожадных лап капиталистических акул"…

Так кричит это правительство, эта, в сущности, ни­чтожная группа людей, держащая при помощи ГПУ, этой современной опричнины, нашу великую и прекрасную стра­ну в поголовном рабстве и неволе, в вечном страхе и трепете… И в то же время это правительство, это бесплодное дерево, у корней которого уже лежит секира, note 262сознавая свою близкую, неминуемую гибель, естественно, старается вызвать мировой пожар, в суматохе которого Сталин и компания надеются спастись от гнева народного и гнева всего человечества. А он растет, этот гнев, и аккумулируется и никто не знает момента, ког­да разрядится могучая русская лейденская банка…