Город чудес - Эдуардо Мендоса

– Как печально, – ныли они, – что мы должны кинуться в объятия этого генералишки, в то время как Каталония отдала испанской армии своих самых свирепых львов-воинов.

Они намекали на генерала Прима, героя Мексики и Марокко, и на генерала Вейлера, державшего в узде кубинских повстанцев. Но больше всего этих ханжей беспокоило то обстоятельство, что сторонники каталонской автономии, а они набирали все большую силу, выиграют выборы и тем самым вызовут гнев Мадрида, под чьим милостивым покровительством они жили. Поэтому дела, которыми руководил сеньор Браулио, процветали. Наедине с собой Онофре Боувила радостно потирал руки. Через несколько лет он будет вынужден признать: «Я всегда полагал, что все беды Испании происходят от сосредоточения денег в руках шайки трусливых и бездушных людишек». Меж тем правительство пользовалось ситуацией и спокойно пожинало плоды чужих трудов, с явной неохотой подходя к решению внутренних проблем Каталонии, будто бы речь шла о колонии. Оно сначала посылало в Каталонию пещерных вояк, которые умели разговаривать лишь на языке штыков и думали установить мир ценой убийства половины человечества. «Надо же! – не переставал думать Онофре, наблюдая за происходящим. – Какие прекрасные времена для человека, обладающего хотя бы зачатками воображения, небольшим капиталом и большой дерзостью. Что касается дерзости – мне ее не занимать. А вот с деньгами дело обстоит хуже – мне их просто неоткуда взять. Но я должен их достать во что бы то ни стало! Такие шансы, как теперь, судьба предоставляет один раз в жизни, да и то не всегда». То, что у Онофре была тайная невеста, только подстегивало его амбиции, а невозможность ее видеть оборачивалась для него благом, позволяя накапливать энергию для будущих свершений. Он уже не посещал пирушки вместе с Одоном Мостасой и его приятелями, предпочитал не появляться на публике в компании проходимцев. Те скромные наслаждения, в которых он время от времени нуждался, ему поставляли сеньор Браулио и Эфрен Кастелс. В те дни газеты опубликовали сообщения о приближении кометы Саргон, чей диаметр насчитывал более пятидесяти тысяч километров. Беспорядки и хаос, царившие в мире, грозно предостерегали, что они – лишь прелюдия к чему-то более страшному. Появились предсказатели, пророчившие конец света. Естественно, все всполошились, но, слава богу, ничего не произошло.

ГЛАВА IV

1

Путешественнику, очутившемуся в Барселоне впервые, не составляет труда определить, где кончается старый город и начинается новый. Узкие извилистые улочки выпрямляются, раздаются вширь; тротуары под благодатной сенью ветвистых платанов становятся просторнее, здания приобретают более внушительные размеры и величественную осанку, и зачастую приезжие теряются, думая, что перенеслись в совершенно другой город по чьей-то магической воле. Сами барселонцы, интуитивно или осознанно, но поддерживают эту иллюзию: переходя из одной части города в другую, они как бы преображаются, меняют стиль одежды и манеру поведения. Это не всегда было так. Чудесное превращение старого города имеет свою историю и легенду.

За многовековое существование не было примеров, чтобы городские стены предотвратили завоевание или разграбление Барселоны, – они лишь препятствовали ее развитию. В то время как плотность населения неуклонно росла, отравляя жизнь обитателям города, за его пределами, на сколько хватало глаз, простирались зеленеющие поля и пустоши. С наступлением вечера либо в праздничные дни жители окрестных селений взбирались на холмы (ныне это городские кварталы: Пущет, Грасиа, Сан-Хосе-де-ла-Монтанья и некоторые другие) и смотрели через латунные подзорные трубы вниз на одержимых нервной лихорадкой барселонцев, которые строем, затылок в затылок, двигались по тесным тротуарам в обоих направлениях, приветствовали друг друга, потом терялись в лабиринтах переулков, сходились снова, спрашивали о здоровье и делах и, не дослушав ответа, прощались до новых встреч. Селяне вовсю развлекались бесплатным зрелищем; находились и такие, кто в простоте душевной пытался попасть в прохожего камнем, хотя и не мог этого сделать: во-первых, слишком далеко было бросать, а во-вторых, мешала стена. Скученность не позволяла соблюдать элементарные санитарно-гигиенические нормы, а невозможность изоляции инфекционных больных порождала эпидемии. Чтобы не допустить проникновение заразы за пределы Барселоны, наглухо закрывали городские ворота, и жители соседних деревень, организовав что-то наподобие отрядов самообороны, отлавливали беглецов и палками загоняли их обратно; тех же, кто от слабости не мог самостоятельно передвигаться, насмерть забивали камнями. Меж тем в пределах самого города цены взвинчивались в троекратном размере, и даже наблюдались случаи посягательств на правила приличия. Остановившись в одной из гостиниц, чьи преимущества мне расписывали с явным преувеличением, – рассказывает один путешественник в своих воспоминаниях, – я с удивлением обнаружил, что должен разделить шестиметровую комнату с таким же числом постояльцев, включая меня самого. Двое из них оказались молодоженами, которые совершали свадебное путешествие. Как только гасилисвет, они тут же залезали в кровать и всю ночь напролет оглашали тишину неприличным пыхтением, сладострастными воплями и похотливыми смешками. И за все это мне пришлось выложить непомерную сумму, да еще и спасибо сказать!!! Более лаконично пишет падре Кампусано: редкий житель Барселоны, даже находясь в самом нежном возрасте, не был знаком с графическим изображением того места, где он был зачат и откуда появился на свет. Прямым следствием создавшегося положения стали всеобщее падение нравов, распространение венерических болезней, участившиеся факты изнасилований и других злоупотреблений, а также возникновение всякого рода психических расстройств, как, например, в случае с Хасинто, или, если вам так больше по вкусу, с Хасинтой Пеус: Из-за того, что мои родители, братья и сестры, дядюшки и тетушки, бабушка и дедушка, кузены и кузины, а также прислуга постоянно разгуливали по дому в чем мать родила, у меня в голове все перепуталось, и мне, наверное, уже никогда не понять, кто из них женщина, а кто мужчина, и к какому из полов причислить себя. Проблема жилья встала с ужасающей очевидностью: астрономическая сумма квартплаты поглощала львиную долю семейного бюджета. Не мешает привести некоторые убедительные цифры. В середине XIX века площадь Барселоны равнялась 427 гектаров, в то время как Парижа – 7802 гектара, Берлина – 6310, а Лондона – 31 685 гектаров. И даже такой относительно маленький город, как Флоренция, располагался на площади в 4226 гектаров, то есть вдесятеро большей, чем Барселона. Плотность населения на 10 000 квадратных метров является не менее убедительным фактором: 291 человек в Париже, 189 в Берлине, 128 в Лондоне и 700 в Барселоне. Напрашивается вопрос: почему не были разрушены стены? Да потому что этого не хотели центральные власти. Под предлогом соблюдения интересов стратегического характера, явно надуманным, правительство душило город в прямом и переносном смысле, не позволяя не только расти вширь, но и набирать экономическую мощь. Сменявшиеся на троне Испании короли, королевы и регенты наперебой давали понять, что их занимают гораздо более насущные проблемы, а следовавшие чередой правительства, будучи сами живым примером нерадивости, тем не менее позволяли себе в адрес Барселоны язвительные замечания: «Если горожанам так не хватает жизненного пространства, почему бы им не поджечь еще парочку монастырей?» Этим они намекали на кровавые события смутного времени, сотрясавшие страну в предшествующие десятилетия, когда озверевшие толпы людей нападали на монастыри и сжигали их дотла, а освободившиеся земли переходили затем в собственность коммунальных служб для обустройства площадей, рынков и прочих мест общественного назначения. Наконец стены были снесены, и барселонцы торжествовали победу: «Теперь, похоже, мы сможем дышать». Но не тут-то было: со стенами или без них нехватка пространства ощущалась по-прежнему. Люди, сдавленные теснотой крохотных смрадных каморок, продолжали влачить жалкое существование в бесстыдной близости разнополых членов семейства, вперемешку друг с другом, а все скопом – с домашними животными. Зато какой простор открывался перед ними: исчезновение стен позволяло наслаждаться видом зеленой долины, простирающейся вплоть до подножия Кольсерольской гряды. Тем временем плотность населения продолжала расти.

– Громы и молнии! – возмущались горожане. – Столько пустующей земли, а мы тут живем, словно мыши в норах. Разве это справедливо? Даже латук на грядках – и тот чувствует себя куда вольготнее!

Их взоры обращались к алькальду. Но не к тому, кто через несколько лет после описываемых событий возглавит проведение в Барселоне Всемирной выставки, а к его предшественнику – круглому коротышке с уютным пузцом, который, помимо прочих достоинств, обладал еще и истовой набожностью. Он каждый день ходил к мессе, аккуратно причащался и в минуты религиозного экстаза старался сосредоточиться исключительно на таинстве Святой Евхаристии и не думать о работе. Но городские проблемы нависали над ним докучливой тенью, рассеивая внимание. «Надо что-то предпринять, – стучало в мозгу. – Но что?» Он прилежно изучил вопросы, связанные с реконструкцией Парижа, Лондона, Вены, Рима, Санкт-Петербурга. Планы казались ему привлекательными, однако излишне дорогими. Кроме того, Барселона имела массу особенностей, и ему не представлялось возможным пренебречь ими. Всякий раз, когда кто-нибудь начинал в его присутствии превозносить достоинства новой застройки Парижа, алькальд многозначительно вздыхал и отвечал: