Кайкки лоппи - Александр Бруссуев

Короче, поздним вечером в отделение за капитаном Денисом тоже приехали. Но это была не жена, которая, посоветовавшись с подругами, писала заявление на развод. Это не были сотрудники былой кампании-работодателя, потому как они ничего не знали. Приехали суровые парни с Пряжки, завернули буйствующего капитана Дениса, у которого к тому времени было жутко набито лицо, сломана вторая рука и легко отбиты почки, в одеяло и уволокли проверять по своей картотеке. Дипломы и прочие документы, отписанные на английском языке, вышедшие из государственных общежитий пролетариата менты (разве бывает какое-то другое происхождение?) с пролетарской брезгливостью выбросили в мусорное ведро.

К тому времени, когда выяснили, что капитан Денис — исторически достоверное лицо, в его карточке, заведенной на время отдыха в стенах Пряжки, появилась надпись, которая переводилась на обычный язык, как «параноидальная шизофрения». Его еще понаблюдали для порядка и выпустили. В офисе уже знали, что он лечится в психушке — жена сказала, когда к ней позвонили. Словом, карьера у капитана Дениса пошла в гору, только наоборот. Он еще попытался покачать права, когда зашел в контору, но там церемониться не стали, пригрозили звонком на Пряжку, и отпустили с богом. Жена ушла, квартиру поделили на две неравные половины. Одна осталась в том же районе, недалеко от Мариинского театра, другая в Медвежьем стане в древесно-щитовом доме. Водительских прав у Дениса не было, машина ему не полагалась. Вернулся он к изначальному своему состоянию. Как говорят в народе, нет хуже хозяина, который вышел из рабов.

Однако что такое капитан Денис? Урод. Тьфу на него, был и сплыл. А вот несчастный штурман до недавних пор мучился в Никарагуанских застенках. Мать, поседев от горя, отпускала ненасытным сукам-адвокатам деньги, те же не давали никаких гарантий. У них, у адвокатов, так положено, тем более, если они из какой-то банановой страны.

— Хук, я все сказал, — добавил дед и, наконец, допил давно налитый стаканчик.

— Ману! — сказал Юра и поднял свою емкость.

— Мани, — поправил его боцман, потом опять чертыхнулся. — Манисто!

— Погоди, Джон! — сказал старпом. — Ты говоришь, «до недавних пор». А теперь, стало быть, уже нет?

— Да, теперь уже нет, — согласился стармех.

— Выпустили? — опять спросил Виталик.

— Сам ушел, — ответил Джон. Потом добавил, видя, что будут еще вопросы. — Два с лишним года он ждал решения по своему вопросу, выжил в борьбе с латиносами. Бился смертным боем, но не спекся. Наконец, получил с воли, точнее от матери, инструкцию, как можно сбежать. По крайней мере, попытаться. Дождался ночного ливня, намочил простыни, с их помощью согнул прутья на оконной решетке, выбрался наружу. Повезло, никто не заметил. Забрался на вышку, задушил трусами охранника, спрыгнул в кусты на волю. Поцарапался весь, но не расшибся. Потом Белиз, потом Нидерландские Антиллы, потом Доминика, потом чартер на Москву. Потом поездом на Питер. Вместе с матерью. Все.

— Как же простынями можно прутья согнуть? — удивлялся старпом.

— Вон тебе Юра сейчас расскажет, — кивнул на обнимающего за шею боцмана второго механика.

— Да чего-то не знаю я, — развел тот руками. Босс, освободившись, снова уперся взглядом в неведомое.

— Сворачиваются простыни жгутами после того, как те намокнут как следует. Связываются этими жгутами соседние прутья, между простынями пропихивают, скажем, ножку от стола, и крутят. До революции так некоторые каторжане делали, — сказал дед и поднялся, чтобы уйти. Синий на этот раз не пытался удерживать.

Уже поднимаясь к себе в каюту, услышал песнь:

«Тот, кто рожден был у моря,Тот полюбил навсегдаБелые мачты на рейде,В дымке морской города».

Джон про себя добавил, открывая дверь: «Самое синее в мире — Черное море мое!»

13

Чем дальше судно «Кайен» поглощало милю за милей Индийского океана, тем более бесноватым становился Налим Иваныч. Он, кажется, даже перестал менять на себе одежду, потому что запах свежести и морозного утра, обещаемый стиральным порошком, и так то не ощущавшийся изначально, теперь приобрел аромат растаявшего после зимы общественного туалета. Виталя отворачивался и крутил глазами, когда дед, случалось, заходил на мостик. Так он проделывал, конечно, в том случае, если капитан отвлекался куда-то в сторону. Но Налим, теперь все время проводивший на мостике, бросался на Джона, как собака на проезжающую машину: бежит за автомобилем с самым грозным видом, а если догонит — то не знает, что и делать.

Один раз дед стерпел эти нападки, ушел на крыло рубки и по внешнему периметру спустился обратно. Он подумал, что это случайность. Но второй раз, зайдя к старпому с самым невинным вопросом: «Сколько еще ехать до Суэцкого канала», опять подвергся внезапной капитанской атаке.

— Почему посторонние в рубке? — выпятив живот, заговорил мастер и стал свирепо озираться по сторонам.

Джон, как водится, мгновенно преодолев расстояние от удивления до бешенства, подошел к штурманскому столику и взял обрывок бумаги. Не обращая внимания на зло сопящего капитана, он написал несколько слов и протянул бумажку старпому. Тот, приняв грамоту, прочитал и округлил глаза.

— Читайте вслух, — приказал Налим.

— Мир. Дверь. Мяч, — прочел Виталик по-английски.

— Чтооооо? — завыл мастер и даже сжал свои маленькие, поросшие рыжеватыми волосками, кулачки.

— Peace. Door. Ball, — повторил старпом, и только теперь до него дошел смысл. Не в силах сдержаться, он захохотал.

— Субординация! — начал, было, Налим Иваныч, но Джон его перебил.

— Ладно, — сказал он. — Пойду отсюда. Иначе, боюсь, не сдержусь и выброшу капитана за борт.

— О, субординация! — снова затянул мастер свою молитву, но Джон уже скрылся за дверью.

Накормленной чайкой оказался бедолага-боцман. Оказалось, что некоторые урчеллы тоже подвержены запоям. Синий опять вывернулся из хватки зеленого змия, чем несказанно удивил не только деда, но и старпома.

На подходе к Баб-эль-Мандебу Виталик доложился коалиционным силам о намерении проходить в пиратосодержащую зону. И американцы, и русские вяло поинтересовались, чуваки, нужно ли сопровождение? Старпом мысленно спросил: «Сколько?» Сам же и ответил, тоже мысленно: «Сто миллионов тысяч долларов». По связи же он сердечно поблагодарил и отказался. Американцы пробурчали: «Будьте осторожны. Удачи». Русские гавкнули: «Ладно».

Капитан все это время бегал по рубке с крыла на крыло. Внимательно прислушивался к переговорам, но сам в них не вступал. Выглядел он не очень хорошо: боевая рабочая майка совсем пожелтела, волосы, обрамляющие плешь топорщились в разные стороны, как скомканный на голове нимб, клочковатая поросль вместо бороды не могла скрыть обильные веснушки, выглядевшие на немолодом и отекшем лице как-то неуместно. Словом, Налим Иваныч сдал. Стало быть, себя не контролировал, стало быть, болен.