Узкие врата - Антон Дубинин

Преображенка была очень красиво расположена — в круглой, как чаша, углубляющейся к центру долине, в сердце которой и стоял давший селу название храм. Улицы разбегались от него, подобно лучам; домики как на подбор — с красными или рыжевато-коричневыми крышами, по большей части маленькие, обязательно — с садиками, в вечерний час призывно горящие желтыми окошками. Алан постучался в один из самых крайних домиков — почему-то сил идти дальше почти не было, а кроме того, куда-то подевалась гордость, и фраза «Пустите, хозяюшка, переночевать бедных странников» без малейшего стеснения готова была сорваться с уст. Даже Фил не очень протестовал — на самом деле он устал куда больше своего спутника и понимал, что в скором времени уже не сможет это убедительно скрывать. Мысль об еще одной ночке на земле, в удушающем дыму костра, казалась крайне непривлекательной — боль в спине выросла за прошлую ночь и расползлась вверх и вниз по позвоночнику. Поэтому, оценив по достоинству встречу Эриха с госпожой Злой Собакой, он вошел-таки в чужой сад (и едва не споткнулся на пороге), и подоспел как раз вовремя — когда на звон колокольчика обитая кожей дверь начала открываться наружу.

Собаки отлично чувствуют, кто их боится, а кто — нет, и рыжий вислоухий страж сада не был исключением. Если Алана он только приветливо обнюхал, то на Фила зарычал, поднимая верхнюю губу — черную, в розовых пятнышках. Однако когда дверь растворилась, и из темной прихожей пахнуло какой-то непонятной, но вкусной, горячей едой, пес перестал курноситься в оскале и резво шмыгнул между ног открывшей — в домашнее тепло. Открыла дверь девочка лет десяти, странненькая, молчаливая, лицо ее в синем сумраке весеннего вечера казалось синевато-бледным. В саду умопомрачительно пахло незнакомыми весеними цветами. Зацветающие деревья бросали на личико открывшей, на ее короткое белое — платье? Халатик? Ночную рубашку? — светлый отблеск. Алан уже приоткрыл было рот, готовясь сказать что-то приветственное, попросить — не то приюта, не то извинения — но девочка, с мгновение посмотрев ему в лицо, переводя взгляд расширенных в темноте глаз с одного гостя на другого, внезапно развернулась и белой тенью скользнула обратно в дом, не закрыв за собою двери. Просто развернулась и ушла внутрь, как будто для нее самое обычное дело — впускать по ночам в дом незнакомых мокрых парней.

Отворив еще какую-то дверь в глубине прихожей, дверь, из которой упала широкая золотая полоса, странная девочка, не произнесшая ни слова, исчезла. Эрих переглянулся с Филом, недоуменно округлив глаза. Тот пожал плечами и первый шагнул через порог. С нас-то не убудет, попробовать можно.

Рюкзаков они, не сговариваясь, снимать не стали — еще примут за последних невеж, которые вторгаются на чужую территорию — и уже располагаются, как у себя дома! Алан слегка вздрогнул в темноте, увидев бледный отсвет и тень движения — но вовремя сообразил, что это зеркало. Фил споткнулся обо что-то (о веник?), что упало, мягко зашуршав. На миг они смешались в кучу, затормозив у самой двери — за которой был свет, за которой был запах тепла и еды, за которой были голоса.

— Да точно тебе говорю! Что я, врать буду, шутки ради тебя в такую даль тащить? Он тебе не только грыжу поганую, он что хочешь…

— Ты уж мне лучше верь, Николай, — вступил другой голос, мужской, толстый и веселый. Вода — очевидно, наливаемая из чайника — аппетитно забулькала о дно чашки. — Отец Стефан, он святой, если они вообще бывают в наше время. Ты тетку Катрину помнишь, ну, которая молоко продает? Так вот он ее за неделю от рака вылечил. От рака, говорю, а не от какой-нибудь там брюшной гадости, прости, конечно… Она еще три года назад желтая ходила, как холера, за стенки держалась. Кожа на ней болталась, как мешок пустой… Она когда в Кристен ездила, ко врачам, они ей говорят — резать тебя надо, бабка, да только честно скажем — вряд ли оно поможет, ты уж очень все запустила… А у ней племянница тут живет, она ее к отцу Стефану и притащила чуть ли не волоком, та вроде тебя была, ни во что не верила… Какой, говорит, еще мятный чаек? Меня, говорит, чума его дери, сам профессор Корнелий, светило медицинское, резать не взялся!

— А теперь посмотри на нее, посмотри, — снова вступил первый, женский, увещевающий голос. — Толстая, здоровая, хоть замуж выходи! Сама же тут и осталась, чтобы поближе к отцу Стефану… Руки ему целовала, денег обещала — ничего не взял…

Алан, выпучившись во тьме, как клещ вцепился в Филову руку. Видно, в порыве — удивления? Радости? Торжества? — забыл о копившейся двое суток неприязни, цыпленочек… Голоса тем временем оборвались, будто спугнутые наконец шумом и возней за дверью, и Фил, высвобождая руку, успел шагнуть вперед прежде, чем его окликнули.

Рано радоваться. Может, все еще не так здорово. Лучше не радоваться заранее, а то дорога любит подшутить — разогреть тебя как следует, а потом — ба-а- бах с обрыва в ледяную воду…

— Здравствуйте, люди добрые, — не зная, как еще обратиться, Фил, слепой от света, обратился к груде теней за тенью широкого стола, и только одна маленькая белая тень — девочка — стояла отдельно, глядя молча и со странной пугающей внимательностью.

— Слава Иисусу Христу, — пришел не менее странный ответ — тем же самым толстым, приветливым голосом, который только что рассуждал о тетке Катрине и мятном чайке. — Вечер добрый, а сами-то вы откуда ж будете, гости?

Хозяин, невысокий, квадратный дядька с брюшком, с рыжей бородой и гривой, достойной короля Ричарда Львиное Сердце, поднялся им навстречу. Кажется, Фил и Алан неожиданно вторглись на семейный ужин — по-деревенски основательный, из ста с лишним блюд, с чайком и наливочкой… Синхронно с хозяином по двум сторонам его поднялись двое рыжих мужчин потоньше и небольшая остролицая женщина, должно быть, обладательница нервного и увещевающего голоса. Она, правда, вместо гостей обратилась к тихо стоявшей девочке (она, кажется, не совсем… нормальная, понял наконец Фил. Дурочка, проще говоря.)

— Что же ты, Роза… И почему собаку в дом пустила? Сколько тебе говорить?

Роза, одетая — при свете Алан разглядел наконец — в просторную белую мужскую рубашку, достигавшую ей до колен — не обернулась на реплику матери (или бабушки?), продолжая, закинув личико, смотреть на Алана. Глаза у нее были совсем светлые, даже страшновато, а волосы — почти белые, стриженные до плеч. Пожалуй, она была бы хорошенькой, если бы не эта тихая сосредоточенность взгляда. И — если бы она не молчала.

Фил постарался прочистить горло беззвучно.

— Извините, пожалуйста, что мы вот так вломились… Мы с другом (Алан чуть удивленно вздрогнул у него за плечом — значит, я тебе на самом деле друг?) странствуем, вот, проездом через вашу… ваше село. У вас тут очень плохо ходят машины… и автобус. Нам отсюда до завтра не выбраться, и мы устали очень…