Тесей. Царь должен умереть - Рено Мэри

Но вот все головы в толпе повернулись. Я посмотрел, куда глядели все, - вверх по крутой улице, - оттуда спускалось несколько носилок. Потом появились еще и еще, заполнили всю дорогу меж мусорных куч… Было видно, что Лукий очень доволен, и я понял - он нас держал здесь не для потехи этой черни.

Носилки приблизились. На передних, открытых, сидел в кресле мужчина, держал на коленях кота в бирюзовом ошейнике… За ним следовали две дамы; в закрытых носилках, но шторки отдернуты, и рабы бежали так, чтобы их хозяйки могли разговаривать друг с другом на ходу. Обе наклонились друг к другу и оживленно жестикулировали, а носильщики - они все маленькие были какие-то, - носильщики с внутренней стороны аж гнулись, казалось у них плечи поломаются.

Люди на носилках были значительно крупнее, чем критяне вокруг, и более светлые. Тут уж я был уверен, что они из Дворца: я знал, что в роду Миноса эллинская кровь, и двор говорит по-гречески. Носилки опускали на землю - все новые и новые, - слуги вынимали из них своих господ, мужчин и женщин; осторожно вынимали, будто драгоценные вазы; ставили на ноги, давали им в руки их собачек, их веера, зонтики… Казалось, каждый из них привез с собой какую-нибудь игрушку; у одного мужчины - у мужчины! - сидела на руках обезьянка, покрашенная в синий цвет… И при этом - хотите верьте, хотите нет, - ни у кого из всех этих людей, - а они ежедневно бывали у царя, сидели за столом его, ели его мясо, пили его вино, - ни у одного из них не было оружия, ни один не носил меча!

Они целовались при встрече, касались руками - и все разговаривали разом, высокими чистыми голосами, какие бывают у придворных. Язык у них был очень чистый, только чуть слишком мягко они говорили, для нашего уха. И слов у них было больше, чем у нас: они все время говорили о том, кто что думает там или чувствует… Но в основном их можно было понять. Женщины называли друг друга такими детскими именами, какие у нас в ходу только для грудных младенцев; а мужчины всех их называли «дорогая» - его жена это была или нет - без разницы; и вообще этого нельзя было понять… Я вот видел, как одна и та же женщина целовалась с тремя мужчинами при встрече. До того это меня в тот раз поразило - до сих пор помню.

Лукия они приветствовали радостно, но без особого почтения; заметно было, что он слишком похож на коренного критянина. Однако и ему досталось несколько поцелуев. Какая-то женщина с парой маленьких попугаев на плече сказала ему: «Видите, дорогой мой, насколько мы вам верим! Проделать этот путь в полуденную жару - за один лишь слух, что вы привезли что-то новенькое!» Подошел мужчина - тот, с котом в ошейнике. «Надеюсь, ваши лебеди не окажутся гусями», - говорит. Подошла еще одна, - лицо старое, а волосы молодые, - я до тех пор не видел париков, вообще не знал что это такое, удивился… Она опиралась на руку молодого человека - сын то был или муж ее, не поймешь. «Ну-ка покажите, покажите!… Мы самые первые сюда приехали и должны быть вознаграждены… Вот эта девушка? - она рассматривала Хризу, стоявшую возле меня. - Но она же совсем еще ребенок. Года через три - да. О, да!… Года через три это была бы такая красавица - из-за нее бы города горели… Какая жалость, что она не доживет!» Хриза задрожала - я почувствовал это и мягко погладил ей руку. Молодой человек наклонился к старухе в парике и тихо сказал ей на ухо: «Они понимают вас». Она отодвинулась и подняла брови, словно возмущенная нашим нахальством. «Ну полно, дорогуша! - говорит. - Ведь они же в конце концов варвары. У них не может быть таких чувств, как у нас!»

Тем временем человек с котом говорил с Лукием, и я услышал их разговор.

- … ну разумеется, но это на самом деле что-то значит?… Ведь эти цари тамошние размножаются, как кролики; я уверен, что у него полсотни сыновей…

- Но этот законный, - ответил Лукий, - больше того, он наследник… Нет-нет, никаких сомнений… Вам надо было бы увидеть ту сцену, увидеть и услышать. Но самое главное - он пошел добровольно. Насколько я понял, это жертва Посейдону.

- Послушайте, так это правда, что на материке цари до сих пор приносят себя в жертву?! - это спросила женщина. Молодая, глаза как у лани, громадные, и казались еще больше от краски. - Это как в старых песнях?… Как это должно быть прекрасно - быть мужчиной, путешествовать, своими глазами видеть все эти первобытные дикие места!… Покажите мне принца!

Ее друг поднес ей к губам павлиний веер и прошептал: «Вы сами его сразу отличите». Они оба искоса глянули на меня из-под подсиненных век и отвели глаза.

Я заметил, что все эти дамы смотрели на девушек и говорили о них так, словно те были уже мертвы, а к нам, к мужчинам, относились как-то по-другому. В тот первый день я удивился, почему это.

С прибытием важных господ толпа вокруг расступилась и притихла. Теперь нас рассматривали эти - без гнусных похотливых шуток, но холодно и бесстрастно, будто мы лошади. Проходя мимо меня, двое разговаривали:

- Не понимаю, зачем Лукий устроил этот спектакль. Если бы он помолчал до торгов, у него самого был бы шанс…

- Никоим образом, - ответил другой, - знатоков у нас предостаточно. А Лукию, по-видимому, нравится, чтобы о нем говорили. Иначе он продал бы свои новости, и мы все знаем кому.

Первый оглянулся и понизил голос:

- Из Малого Дворца никого… Если он узнает последним - Лукий будет весьма огорчен.

Другой без слова поднял брови и показал глазами.

Я проследил его взгляд.

Подъезжал еще один. Не на носилках, а на чем-то вроде телеги. Ее тащили два громадных вола, рога темно-красные с позолоченными концами… Под балдахином из тисненой кожи, что висел на четырех угловых стойках, было кресло, похожее на трон, и в нем сидел человек.

Он был очень смуглый; кожа не красноватая, как у коренных критян, а зеленовато-бурая, похожая на цвет спелой маслины. И грузен он был - как вол. Шея не тоньше головы, так что лишь сине-черная борода отчеркивала лицо. Жесткие черные кудри блестели маслом над низким лбом; широкий нос, вывороченные черные ноздри… Если бы не толстые мясистые губы, можно было б сказать - звериное лицо, морда скотская. Только рот у него выдавал, что этот человек умеет чувствовать и мыслить; а глаза - глаза были абсолютно непроницаемы. Они просто смотрели, не выдавая ни чувств, ни мыслей, ни намерений своего хозяина: он сделает все, что захочет, и этого никогда не угадаешь заранее. Эти глаза напоминали мне что-то давнишнее, но я не мог вспомнить что.

Телега подъехала, и слуга, что вел быков, остановил их. Придворные учтиво приветствовали, приложив ко лбу кончики пальцев, - тот человек едва шевельнул в ответ рукой, грубо и небрежно. Он не спустился вниз, а поманил - Лукий подошел к нему, поклонился… Я едва слышал, но слышал их голоса.

- Послушай, Лукий, я надеюсь, ты доставил себе сегодня достаточно удовольствия. Но если ты хотел доставить удовольствие мне - ты даже больший дурак, чем кажешься с виду.

Скажи это вождь среди воинов - ничего особенного. Но здесь - после всех утонченных манер и учтивых разговоров, - здесь будто дикий зверь ворвался в толпу людей, которые его боялись. Все отодвинулись и отвернулись, чтобы можно было сделать вид, что не слышали.

Лукий оправдывался:

- Мой господин, здесь никто ничего не знает. Это представление в гавани, этот танец - люди думают, что я их научил, - но этот танец ребята затеяли сами. Я никому не стал этого говорить - хранил правду для вас. Так что все это гораздо значительнее, чем все думают.

Тот кивнул небрежно, вроде сказал: «Ну что ж, быть может ты и не врешь». Кивнул и стал разглядывать нас по очереди, а Лукий что-то шептал ему на ухо.

Аминтор - он стоял возле меня, - Аминтор спросил:

- Как ты думаешь, это сам Минос?

Я глянул на того еще раз и поднял брови.

- Он? - говорю. - Ни в коем случае. Род Миноса эллинский, а кроме того - какой же это царь?!

Мы так долго простояли там среди толпы, так долго они говорили о нас, как о животных, неспособных их понять, - я совсем забыл, что они могут понять нас. А они, разумеется, поняли; поняли все. Стало тихо-тихо, все разговоры вмиг смолкли… Царедворцы стояли такие растерянные, словно я бросил молнию среди них, а они должны сделать вид, что не заметили… И тот человек тоже услышал.