Мистер Кэвендиш, я полагаю.. - Джулия Куинн

— Я только защищаю права своей дочери.

— Отец, пожалуйста, — Амелия дотронулась до руки отца. Кто–то должен поговорить с нею. Кто–то должен ее услышать. – Пожалуйста, на минуту.

— Я сказал, не вмешивайся! – закричал ее отец и выдернул свою руку. Не ожидавшая такого Амелия отшатнулась и, ударившись об угол стола, упала.

Томас немедленно оказался подле нее и протянул девушке руку, помогая ей подняться на ноги.

— Извинитесь перед вашей дочерью, — убийственным тоном произнес он.

Ее отец казался ошеломленным.

— О чем, черт возьми, вы говорите?

— Извинитесь перед нею! – проревел Томас.

— Ваша светлость, — быстро произнесла Амелия, — пожалуйста, не судите моего отца слишком строго. Его вынудили исключительные обстоятельства.

— Никто не знает этого лучше, чем я, — объяснил ей Томас, не отрывая взгляда от лица ее отца. – Извинитесь перед Амелией, — вновь повторил он, — или я буду вынужден указать вам на дверь.

Амелия затаила дыхание. Казалось, что все присутствующие затаили дыхание, за исключением, возможно, Томаса, который был похож на древнего воина, требовавшего беспрекословного повиновения.

— Я сожалею, — произнес граф, смущенно моргая. – Амелия, — он повернулся и наконец–то посмотрел на дочь, — ты же знаешь, что я…

— Я знаю, — сказала Амелия, прерывая его. Этого было достаточно. Она знала своего отца, знала его обычную добрую манеру поведения.

— Кто этот человек? — спросил ее отец, указывая на мистера Одли.

— Он сын старшего брата моего отца.

— Чарльза? – в смятении ахнула Амелия. Того мужчины, за которого ее мать должна была выйти замуж?

— Джона.

Того, который утонул. Любимца вдовствующей герцогини.

Лорд Кроулэнд кивнул, бледный и потрясенный.

— Вы уверены в этом?

В ответ Томас только пожал плечами.

— Вы можете сами взглянуть на портрет.

— Но его имя…

— Было Кэвендиш при рождении, — произнес мистер Одли. – Я стал Кэвендишем–Одли в школе. Вы можете проверить документы, если пожелаете.

— Здесь? – спросил ее отец.

— В Эннискиллене. Я приехал в Англию только после службы в армии.

Отец Амелии одобрительно кивнул. Девушка вспомнила, что ему всегда хотелось поступить на военную службу. Но, конечно же, он не мог этого сделать. Ее отец унаследовал графский титул в возрасте семнадцати лет, и кроме него не имелось ни одного наследника мужского пола. Графство Кроулэнд не могло рисковать потерей последнего графа, прежде чем у того появится шанс произвести потомство. Таким образом, теперь у графа было пять дочерей. Амелия задумалась, а не было ли отцу временами жаль, что он так и не отправился в армию. Результат получился тот же самый. Наследника у графства так и не появилось.

— Я уверен в том, что он кровный родственник, — спокойно сказал Томас. – Остается лишь определить законность его происхождения.

— Это – катастрофа, — пробормотал ее отец и подошел к окну, чтобы выглянуть наружу.

Взгляды всех присутствующих устремились вслед за ним — на что еще можно было смотреть в такой безмолвной комнате?

— Я добросовестно подписал контракт, — произнес граф, все еще рассматривая лужайку перед домом. – Двадцать лет назад я подписал контракт.

Глаза Амелии расширились. Она никогда не слышала, чтобы ее отец говорил таким тоном. Его голос был напряженный, с трудом контролируемый, подобно туго натянутой и дрожащей струне, ожидающей, что ее вот–вот порвут.

Кроулэнд резко обернулся.

— Вы понимаете? – потребовал он, и было трудно понять, к кому он обращается, пока его взгляд, наконец, не остановился на лице Томаса.

— Ваш отец приехал ко мне со своими планами, и я с ними согласился, полагая, что вы законный наследник герцогства. Она должна была стать герцогиней. Герцогиней! Вы думаете, что я согласился бы отдать свою дочь, знай я, что вы всего лишь… только…

Лицо ее отца покраснело и скривилось, пока он пытался понять, кем же теперь был Томас. Или мог бы быть, если подлинность претензий мистера Одли будет установлена. Амелия почувствовала себя больной. Из–за себя. Из–за Томаса.

— Вы можете называть меня мистером Кэвендишем, если пожелаете, — сказал Томас пугающе спокойным голосом. – Если вы думаете, что это поможет вам свыкнуться с этой мыслью.

Но ее отец еще не закончил.

— Я не позволю, чтобы мою дочь обманули. Если вы не докажете, что являетесь настоящим и законным герцогом Уиндхемом, можете считать помолвку недействительной.

«Нет!»

Амелии хотелось выкрикнуть это. Он не мог так просто разорвать все это. Он не мог сделать это с нею. Она яростно посмотрела на Томаса. Несомненно, он сейчас что–нибудь скажет. Кое–что произошло между ними. Они больше не были незнакомцами. Она ему нравилась. Он проявлял к ней интерес. Он будет бороться за нее.

Но нет.

Ее сердце оборвалось. Сокрушенное собственным тяжелым весом.

Очевидно, что он не будет.

Потому что когда ее разум прояснился достаточно, чтобы она смогла сосредоточиться на его лице, Амелия увидела, что Томас кивает. И он произнес:

— Как пожелаете.

— Как пожелаете, — эхом повторила девушка, неспособная поверить в это. Но никто ее не услышал. Это был только шепот. Всего лишь охваченный ужасом шепот женщины, на которую никто, казалось, не обращал внимания.

Никто не смотрел на нее. Ни один из них. Даже Грейс.

А затем ее отец повернулся и посмотрел на мистера Одли, указав на него пальцем.

— В таком случае, — сказал граф, — если вы — герцог Уиндхем, то тогда вы женитесь на ней.

Позже той ночью, и каждую последующую ночь в течение многих недель, Амелия вновь и вновь переживала этот момент. Она видела, как ее отец двигается, поворачивается и указывает пальцем. Она видела, как его губы произносят слова. Слышала его голос. Видела шок на лицах всех присутствующих.

Видела ужас мистера Одли.

И каждый раз, когда эта сцена проигрывалась в ее памяти, она что–то говорила. Что–то умное, или что–то язвительное. Может быть, что–нибудь остроумное или яростное.

Но всегда что–то.

В реальности, однако, она не произнесла ничего. Ни слова. Ее собственный отец пытался навязать свою дочь человеку, которого она не знала, в присутствии людей, которых она действительно знала, и она не сказала…

Ничего.

Она даже не раскрыла рта. Амелия чувствовала, что ее лицо застыло, словно какая–то отвратительная горгулья, пойманная в ловушку в вечном мучении. Ее подбородок упал вперед, а ее губы окаменели в отвратительной, потрясенной маске.

Но она не произнесла ни звука. Ее отец, вероятно, гордился таким ее поведением. Никаких женских истерик с ее стороны.