Светить можно - только сгорая - Михаил Скрябин

Перед началом пленарного заседания депутаты собрались на краткие совещания по фракциям. Фракция большевиков поручила открыть первое заседание Якову Михайловичу Свердлову от имени ВЦИК. Он должен предложить собранию обсудить ленинскую «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», и в случае отказа ее принять фракция должна немедленно уйти с собрания, объявив от имени правительства о его роспуске.

Но эсеры тоже не дремали: они поспешили открыть собрание до окончания совещания большевистской фракции. Открыл его эсер Швецов, а председателем был избран эсер Чернов.

Когда кончилось совещание большевистской фракции, Урицкий провел в президиум Ленина, Свердлова, Дзержинского, Бубнова, Коллонтай и других членов правительства. Выполняя поручение своей фракции, Свердлов прошел на председательское место и спокойно взял из рук оторопевшего от неожиданности Швецова колокольчик.

— Учредительное собрание объявляю открытым, — звучным голосом произнес Свердлов и, не обращая внимания на враждебные выкрики эсеров, предложил одобрить декреты и постановления Советской власти и прочитал текст «Декларации».

Обсуждать «Декларацию» эсеры отказались. Один за другим они поднимались на трибуну со злобной клеветой на Советское правительство.

Шел второй час ночи, когда, как говорилось в «Декларации», «не желая ни минуты прикрывать преступления врагов парода», большевики покинули Учредительное собрание, «с тем чтобы передать Советской власти окончательное решение вопроса об отношении к контрреволюционной части Учредительного собрания».

Владимир Ильич попросил собрать народных комиссаров в правительственную комнату. Несмотря на то что вопрос о закрытии Учредительного собрания уже был обсужден в ЦК, Ленин посчитал необходимым принять окончательное решение после санкции Совнаркома. Обменявшись мнениями, все пришли к заключению: в настоящее время собрание не прерывать, дать возможность депутатам высказаться, а на другой день, не возобновляя заседания, объявить Учредительное собрание распущенным.

Эсеры же решили продолжать собрание и провести его в одно заседание, приняв все подготовленные решения.

Уже в пятом часу утра Моисей Соломонович подошел к матросам, которые по его указанию несли охрану собрания.

— Что скажешь, Анатолий, об этом собрании? — шутливо обратился он к матросу Железнякову, командиру отряда.

— Тягомотина, — зевнул Железняков.

— Пожалуй, пора прекратить, — как бы советуясь с товарищами, сказал Урицкий.

— Есть прекратить! — весело отозвался матрос.

В зале тишина, похоже, многие депутаты спят. Нудно, вполголоса тянется речь очередного оратора.

— Довольно! — раздается громко из матросской ложи. Сна как не бывало. Головы депутатов испуганно повернуты к матросской ложе.

— Довольно!

Председательствующий Чернов поднимает колокольчик, по не звонит, понимая, что звонить сейчас нельзя. По его знаку запнувшийся оратор продолжает чтение.

Но за спиной председателя вырастает мощная фигура матроса. Начальник караула властно кладет руку на плечо Чернова. В зале привстали со своих мост, депутаты смотрят на матроса с испугом, солдаты и матросы — с живым интересом.

— В чем дело? — пытается сохранить достоинство председатель.

— Я получил инструкцию, чтобы довести до вашего сведения, чтобы все присутствующие покинули зал заседания, караул устал, — говорит Железняков.

— Какую инструкцию? От кого инструкцию? — спрашивает Чернов.

— Я начальник охраны Таврического дворца и имею инструкцию от комиссара, — невозмутимо отвечает матрос.

— Все члены Учредительного собрания тоже устали, но никакая усталость не может прервать заседание, — повышает голос председатель.

В ответ несутся из зала голоса солдат и матросов:

— Довольно!

— Долой!

Возмущенные реплики депутатов-эсеров тонут в общем шуме, но отчетливо слышится:

— Караул устал. Я прошу покинуть зал заседания.

Комкая ход заседания, Чернов пытается все же как-то довести его до конца, исчерпать намеченную повестку.

— Внесено предложение закончить заседание данного собрания принятием без прений прочитанной части закона о земле, остальное передать комиссии, — скороговоркой говорит Чернов, — а также принять обращение к цивилизованному миру…

— Довольно! Половина пятого! Долой! — скандируют сотни солдат и матросов.

Чернов порывисто отодвигает кресло и выходит из-за стола:

— Заседание Учредительного собрания объявляю закрытым.

— Давно бы так! — несется из зала.

Там стало шумно и весело. В ложах перекликаются солдаты, потягиваются, разминаясь после длительного сидения. Понуро, втягивая головы в плечи, идут к выходу депутаты.

Так 6 января 1918 года бесславно закончилось сборище противников Советской власти, надеявшихся на этом Учредительном собрании утвердить буржуазную демократию, противопоставив ее диктатуре пролетариата.

Опустело здание Таврического дворца. Комендант Урицкий обходил все помещения, в воздухе еще чувствовался запах крепких духов и одеколона, смешанный с махорочным дымом, запахом солдатских сапог. Мысли уносили его в недалекое прошлое, оживала в памяти «Красноярская республика», железнодорожный батальон, выручивший социал-демократов от расправы монархистов. Но то были явные враги, борющиеся за сохранение всех благ и привилегий, которые так щедро дарила им царская власть за счет рабочих и крестьян. Эсеры же называли себя социалистами, а на деле… Нa деле — сегодняшнее собрание… На деле — открытый переход на сторону буржуазии. А раз так, нужно с ними бороться всеми имеющимися средствами…

Еще и еще раз вспоминал он события, происшедшие за истекшие сутки. Все ли сделано так, как просил Владимир Ильич Ленин? И удовлетворенно отвечал себе: кажется, все.

«И надо было видеть, — пишет Анатолий Васильевич Луначарский, — нашего комиссара над Учредительным собранием во все те бурные дни. Я понимаю, что все эти „демократы“ с пышными фразами на устах о праве, свободе и т. д. — жгучей ненавистью ненавидели маленького круглого человека, который смотрел на них из черных кругов своего пенсне с иронической холодностью, одной своей трезвой улыбкой разгоняя все их иллюзии и каждым жестом воплощая господство революционной силы над революционной фразой.

Когда в первый и последний день „учредилки“ над взбаламученным эсеровским морем разливались торжественные речи Чернова и „высокое собрание“ ежеминутно пыталось показать, что оно-то и есть настоящая власть, — совершенно так оке, как когда-то в Лукьяновке (в тюрьме), с той же медвежьей походкой, с той же улыбающейся невозмутимостью, ходил по Таврическому дворцу товарищ Урицкий и опять все знал, всюду поспевал и внушал одним спокойную уверенность, а другим полнейшую безнадежность.

„В Урицком есть что-то фатальное“, — слышал, я от одного правого эсера в коридорах в тот памятный день».

И конечно же эсеры не смирились со своей судьбой. Контрреволюция стала открыто выступать с оружием в руках. На второй день после разгона Учредительного собрания на улице прозвучал выстрел. Урицкий почувствовал, как что-то больно обожгло ухо. Схватившись за него рукой, ощутил тепло, меж пальцев тонкой струей потекла кровь. Стало ясно, что это первый ответ на разгон Учредительного собрания. Ответ эсеров.

В номере газеты «Правда» от 7 января 1918 года появилась короткая заметка:

«Покушение на жизнь товарища Урицкого.

Вчера утром было произведено покушение на жизнь М. Урицкого, комиссара над Всероссийской по делам о выборах в Учредительное собрание комиссией.

Пуля, слегка задев ухо, пролетела мимо. Задержать стрелявшего не удалось».

В день открытия Учредительного собрания с Моисеем Соломоновичем произошел как будто забавный случай.

«Находясь уже в Таврическом дворце, — пишет Бонч-Бруевич, — Владимир Ильич снова захотел видеть Урицкого, которого в этот момент не было во дворце. Но вот открылась дверь, и Урицкий, расстроенный, бледный, пошатываясь, своей походкой вразвалку, пошел к нам и даже как-то смутился.

— Что с вами? — спросил его Владимир Ильич.

— Шубу сняли, — ответил Урицкий, понижая голос.

— Где? Когда?

— Поехал к вам, в Смольный, для конспирации на извозчике, а там вон, в переулке, наскочили двое жуликов и говорят: „Снимай, барин, шубу. Ты, небось, товарищ, погрелся, нам холодно“… Я: „Что вы?“ А они свое: „Снимай да снимай“. Так и пришлось снять. Хорошо, что шапку оставили. До Смольного ехать далеко, в Таврический — неловко. Так я пешком переулками и придрал в Таврический. Хорошо, пропуск был с собой, вот все обогревался…