Палитра чужих цветов - Павел Сергеевич Иевлев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вот алкаш…
— Иди в жопу, ты, будущий моей бывшей! Вот женит она тебя на себе, тогда и поговорим. Тоже, небось, забухаешь от такой жизни!
— Давно в лоб не получал, — уточняю я, — отвык?
— Да ну тя нафиг. Я тут единственный проводник, и ни хрена ты мне не сделаешь. Давай свалим уже из этих непьющих краёв туда, где есть дневные разливухи и круглосуточные алкомаркеты! Давно меня так не тянуло на Родину!
— Только на базу заскочим. Я же замкомандира, надо убедиться, что всё штатно.
— В эту пыльную задницу, где ни капли спиртного? Ты смерти моей хочешь?
— Пока нет. Но если не перестанешь ныть…
***
На резервной базе пусто и пыльно, почти всех разогнали в отпуска, осталась интендантская группа, занимающаяся переучётом всего, и, конечно, Джабба.
— Проебал командира, лепила? — предъявляет она мне.
— Кому лепила, а кому и замок.
— Я тоже зам, хоть и по хозчасти, так что не надо пальцы гнуть!
— Многие дембельнулись?
— На удивление, нет, — отвечает Джабба. — Я думала, сбежит больше.
— Дело военное, — пожал плечами я. — Кто-то, конечно, за время отпуска передумает, но вряд ли многие.
— Ещё бы, вы ж все без башки, вояки чёртовы.
— Именно мы зарабатываем на твой оклад, Джабба, — напомнил я.
— Чёрта мне в тех деньгах? Старой, страшной, одинокой бабе? У меня их и так до смерти хватит.
— Тогда что ты тут делаешь?
— Вас, долбоёбов, с выходов жду. И гробовые выплаты подписываю. Охуенная у меня жизнь, да?
— Ты сама её выбрала, Джабба.
— Я знаю. Твои боевые уже на счету, можешь валить жениться.
— И ты в курсе?
— Все в курсе. Давай уже, видеть тебя не могу.
— Пока. Буду на связи, — попрощался я.
— Скажи, — окликнула она меня уже в дверях, — они вернутся? Слон, Змеямба?
— Да хер же их знает, Джабба, — сказал я честно и ушёл.
***
— Всё, свободен! — скомандовал я Петру, когда его пикап занял собой весь гараж, уперевшись бампером в ворота. — Оплату тебе Джабба уже перевела. Захочешь ещё, обращайся к ней, у нас бывают транспортные контракты.
— Слушай, — сказал он умоляющим тоном, — здесь же есть какой-нибудь магаз? Ну, чтобы с бухлом? Не могу больше!
— Разве что в городе, — ответил я недовольно, — но ты на своём сарае по горной тропе не проедешь.
— Вот ж гадство, — расстроился он.
— Ладно, — сжалился я, — у меня в баре был коньяк и водки пара бутылок. В медицинских целях. Вряд ли их кто-нибудь выпил. Сейчас принесу и проваливай. Тут тебе не рюмочная.
— Блин, выручишь, ей-богу!
Я вышел из гаража и зашагал по дорожке к дому. Вечереет, солнце садится, пахнет морем и цветами. Красота! Наконец-то я дома, и здесь меня ждут.
Первое, что я понял, зайдя в гостиную, — мимо коньяка Пётр пролетел. Бутылка стоит на столе пустая. Рюмок две. «Как-то не по-нашему, — мелькнула дурацкая мысль. — У нас пустую посуду на столе не оставляют». В доме тихо, пахнет кем-то чужим. Я вытащил пистолет, дослал патрон и двинулся по коридору, осторожно заглядывая в комнаты.
Никого.
Следов борьбы нет, всё вроде на местах. Только у Нагмы в комнате бардак, но это возраст такой. На столе планшет. Я напрягся, она бы без него никуда не уехала. В нашей спальне никого, кровать разобрана, чужой запах сильнее. Похоже на какую-то незнакомую парфюмерию. Не противный, но странный.
Спустился в сад. Машина на месте. Слегка запылилась, несколько дней стоит. Что тут случилось?
Голоса услышал с пляжа. Слов не разобрать, но звонкий голосок Нагмы звучит без тревоги и паники, я чуть расслабился и убрал пистолет. Ушли купаться, бывает, а у меня просто небольшой ПТСР, после командировок это нормально.
— Папа! — закричала она, увидев меня. — Папа Док вернулся!
Она кинулась мне навстречу опрометью, резиновый сланец на ноге завернулся, споткнулась, проскакала несколько шагов на одной ножке, размахивая руками для равновесия, потом сбросила тапки и побежала босиком. Напрыгнула, повисла на шее, обхватила ногами, завыла от избытка эмоций:
— Уи-и-и-и-и! Ы-ы-ы-ы-ы! А-а-а-а-а!
— Тише, тише, колбаса! Я тоже рад тебя видеть!
— Я та-а-а-ак соскучилась! Ну, просто, та-а-ак! Уи-и-и-и! Ы-ы-ы-ы-ы!
— И я соскучился. Страшно рад тебя видеть. А где мама?
— А вот же она! И этот, как его, папа… Забываю всё время. Имя такое странное.
— Постой-ка, милая… — я подхватил Нагму под мышки и спустил на песок.
Из-за поворота тропинки вышла Анахита. Весёлая, загорелая, растрёпанная, с мокрыми волосами, в открытом узком купальнике, и её ловко обнимает за талию какой-то рыжий мужик в плавках. Они настолько увлечены друг другом, что замечают меня не сразу.
— Э… Михаил? Док? — останавливается она растерянно. — Ты вернулся?
— О, тот самый Док! — ничуть не смущается рыжий. — Наслышан, как же! Нагма все уши прожужжала!
Он приобнял Анахиту и чмокнул в щёчку. На языке самцов это означает «Моя самка!». Она не отстраняется, значит, согласна.
— Это Калеб, — представила, наконец, спутника. — Настоящий отец Нагмы.
— Вот, папа Калеб, вспомнила, — удовлетворённо подтвердила девочка.
— Ой ты ж божечки! Что я такое вижу! — раздался торжествующий голос сзади. — С огромным удовольствием пользуюсь шансом сказать: «А я тебе говорил!» Жду извинений, ты, будущий моей бывшей! Или это уже не ты?
— Заткнись, Пётр, — сказал я с досадой.
Очень хотелось достать пистолет обратно, но, кажется, пистолетом делу не поможешь.
А жаль.
***
Мы сидим за столом. Я не знаю, куда девать глаза, Нагма сидит на соседнем стуле, ничего не ест и держит меня за руку — наверное, чтобы я снова никуда не делся. Пётр получил бутылку водки и, издавая торжествующие реплики, нас покинул. Смысл их сводился к той же сентенции: «Я тебе говорил, что она…» — заканчивать мысль избегал, опасаясь выхватить.
Анахита сидит спокойная, безмятежно улыбаясь. Калеб непринуждённо развалился
