Выигрыши - Хулио Кортасар

— Разумеется, но Лопес, должно быть, подумал, что ты и в самом деле сторонница порядка и laissez faire [79]. Ему это очень не понравилось, ты для него прообраз женщины, ты его Фрейя [80], Валькирия, и смотри, чем все это кончится. У Лусио, например, на лице написано, что он закончит свои дни в муниципалитете или в какой-нибудь ассоциации доноров. Ну и жалкий тип.

— Так, значит, Ямайка Джон ходит с поникшей головой? Бедный мой потерянный пиратик… Знаешь, мне очень понравился Ямайка Джон. И не удивляйся, что я плохо с ним обращаюсь. Мне нужно…

— Ах, не начинай перечислять свои требования, — сказал Рауль, допивая виски. — За свою жизнь ты уже испортила немало майонезов из-за того, что пересаливала их или выжимала слишком много лимона. А потом, плевал я на то, каким тебе кажется этот Лопес и что ты намерена в нем открыть.

— Monsieur est fâché? [81]

— Нет, но ты куда благоразумней, когда рассуждаешь о литературе, а не о чувствах; с женщинами такое часто случается. Знаю, знаю, ты скажешь, что это лишь доказывает, будто я в них не разбираюсь. Но держи свое мнение при себе.

— Je ne te le fais pas dire, mon petit [82]. Может, ты и прав. Дай мне глоток этой гадости.

— Завтра у тебя весь язык обложит. Виски тебе вредно в столь поздний час и, кроме того, стоит слишком дорого, а у меня с собой всего четыре бутылки.

— Дай мне немножко, гнусный летучий мышонок.

— Пойди возьми сама.

— Я голая.

— Ну и что?

Паула посмотрела на него с улыбкой.

— Ну и что, — повторила она, подбирая ноги и откидывая простыню. Она пошарила ногами, отыскивая тапочки, Рауль с раздражением смотрел на нее. Поднявшись рывком, она бросила простыню ему в лицо и прошла до консоли, где стояли бутылки. Спина ее четко выделялась в полумраке каюты.

— У тебя восхитительные бедра, — сказал Рауль, освобождаясь от простыни. — Пока совсем гладенькие. А ну-ка, как спереди?

— Спереди тебя заинтересует куда меньше, — сказала Паула тоном, от которого он приходил в бешенство. Она плеснула виски в большой стакан и прошла в ванную, чтобы добавить воды. Медленно вернулась назад. Рауль смотрел ей в лицо, потом опустил глаза и скользнул взглядом по груди и животу. Он знал, что произойдет, и приготовился к этому: и все же лицо его дернулось от сильной пощечины, и почти тотчас же он услышал, как Паула громко всхлипнула и глухо стукнул упавший на ковер стакан.

— Теперь всю ночь нельзя будет дышать, — сказал Рауль. — Лучше бы ты его выпила, у меня ведь есть содовые таблетки.

Он наклонился над Паулой, которая плакала, лежа ничком на постели. Погладил ее по плечу, потом по едва различимой в полумраке спине, пальцы его скользнули по ложбинке между лопатками и замерли на бедре. Он закрыл глаза и представил себе то, что хотел представить.

«…любящая тебя Нора». Она еще раз посмотрела на свою подпись, потом быстро сложила листок, надписала конверт и запечатала письмо. Сидя на кровати, Лусио пытался читать номер «Риджерʼс дайджест».

— Уже очень поздно, — сказал Лусио. — Ты еще не ложишься?

Нора не ответила. Оставив письмо на столе, она взяла ночную рубашку и вошла в Ванную. Лусио казалось, что шум душа никогда не прекратится, вот почему он изо всех сил старался занять себя моральными проблемами летчика Милуоки, ставшего анабаптистом в разгаре боя. Лусио решил отказаться от своих намерений и лечь спать, но все равно надо было подождать, чтоб умыться, а может, она… Сжав зубы, он подошел к двери в ванную и подергал ручку, но тщетно.

— Ты не откроешь? — спросил он самым естественным тоном.

— Нет, не открою, — ответил Норин голос.

— Почему?

— Потому. Я сейчас выйду.

— Открой, тебе говорят.

Нора не ответила. Лусио надел пижаму, повесил свою одежду, аккуратно расставил тапочки и ботинки. Нора вышла с повязанной полотенцем головой, с раскрасневшимся лицом.

Лусио заметил, что она надела ночную рубашку. Усевшись перед зеркалом, Нора начала вытирать голову и бесконечно долго расчесывать волосы.

— Откровенно говоря, я хотел бы знать, что с тобой происходит — сказал Лусио твердым голосом. — Ты рассердилась потому, что я прошелся с этой девушкой? Ты тоже могла пойти с памп, если бы захотела.

Вверх-вниз, вверх-вниз. Норины волосы понемногу обретали блеск.

— Значит, ты так мало мне доверяешь? Или, может, вообразила, что я собрался флиртовать с ней? Ты из-за этого рассердилась? Правда? Ума не приложу, какая у тебя еще может быть причина. Но наконец, скажи, скажи, в чем дело. Тебе по понравилось, что я вышел с этой девушкой?

Нора положила щетку на комод. Лусио она показалась страшно усталой, не способной произнести ни слова.

— Может, ты плохо себя чувствуешь, — сказал он, меняя тон и стараясь найти лазейку. — Ты на меня не сердишься, правда? Ты сама видела, я сейчас же вернулся. И что тут, в конце концов, плохого?

— Похоже, и в самом дело было что-то плохое, — сказала Нора тихим голосом. — Ты так оправдываешься…

— Я просто хочу, чтобы ты поняла, что с этой девушкой…

— Оставь в покое эту девушку; сразу видно, что она бесстыжая.

— Тогда почему ты на меня рассердилась?

— Потому, что ты мне лжешь, — резко сказала Нора. — И потому, что вечером говорил такие вещи, от которых мне противно стало.

Лусио отшвырнул сигарету и приблизился к Норе. В зеркале его лицо выглядело почти комично, ни дать ни взять актер в роли возмущенного и оскорбленного мужа.

— А что я такого сказал? Выходит, ты тоже, как и остальные, вбила себе в голову эту чепуху. Хочешь, чтобы все полетело вверх тормашками?

— Я ничего не хочу. Мне обидно, что ты умолчал о вашем дневном походе.

— Я просто забыл, вот и все. По-моему, идиотство разыгрывать из себя заговорщиков, когда для этого нет никаких причин. Вот увидишь, они испортят все путешествие. Все погубят своими дурацкими выходками.

— Ты мог бы выбрать другие выражения.

— Ах да, я совсем забыл, что сеньора не терпит грубостей.

— Я не выношу вульгарности и лжи.

— Разве я тебе солгал?

— Ты умолчал о случившемся, а это равносильно лжи. Если только ты не считаешь меня достаточно взрослой, чтобы посвящать в свои похождения.

— Но, дорогая, это же пустячное дело. Дурацкая выдумка Лопеса и остальных; втянули меня в авантюру, которая мне вовсе не интересна, и я прямо сказал им об этом.

— По-моему, не очень-то прямо. Прямо говорят они, и мне стало страшно. Так же как тебе, только я не скрываю этого.

— Мне страшно? Если ты имеешь в виду этот двести какой-то тиф… Да, я считаю, что надо оставаться в этой части парохода и не лезть ни в какую заваруху.

— Они не верят, что там тиф, — сказала Нора, — и все же они беспокоятся и не скрывают этого, как ты. По крайней мере выкладывают все карты на стол, пытаются что-то предпринять.

Лусио облегченно вздохнул. В таком случае все его опасения рассеивались, теряли свою салу и значимость. Он положил руку на Норино плечо и наклонился, чтобы поцеловать ее в голову.

— Какая ты глупышка, какая красивая и какая глупышка, — сказал он. — Я так стараюсь не огорчать тебя…

— Уж не потому ли ты промолчал о сегодняшнем походе.

— Именно потому. А почему же еще?

— Да потому, что тебе было стыдно, — сказала Нора, вставая и направляясь к своей постели. — И сейчас тебе тоже стыдно, и в баре ты не знал, куда деваться. Да, стыдно.

Значит, не так-то легко будет ее сломить. Лусио пожалел о том, что приласкал и поцеловал ее. Нора решительно повернулась к нему спиной; тело ее, прикрытое простыней, стало маленькой враждебной преградой, чьи неровности, впадины и выпуклости завершались копной мокрых волос на подушке. Настоящая стена между ним и ею. Молчаливая и неподвижная стена.

Когда он вернулся из ванной, распространяя запах зубной насты, Нора уже погасила свет, но продолжала лежать в прежней позе. Лусио подошел, стал коленом на край постели и отдернул простыню. Нора резко села.

— Я не хочу, иди к себе. Дай мне спать.

— Ну что ты, — сказал он, беря ее за плечо.

— Оставь меня, слышишь. Я хочу спать.

— Хорошо, спи себе, но рядом со мною.

— Нет, мне жарко. Я хочу остаться одна, одна!

— Ты так рассердилась? — спросил он тоном, каким обычно говорят с детьми. — Так сильно рассердилась эта глупенькая девочка?

— Да, — ответила Нора, закрывая глаза, словно хотела отделаться от него. — Дай мне спать.

Лусио выпрямился.

— Ты просто ревнуешь, вот и все, — сказал он, отходя. — Тебя бесит, что я вышел с ней на палубу. Это ты мне все время лгала.

Но он не получил ответа, возможно, она уже не слышала его.

— Нет, не думаю, чтобы мое поле действия было яснее цифры пятьдесят восемь или одного из этих морских атласов, которые обрекали суда на кораблекрушение. Оно осложняется непреодолимым словесным калейдоскопом, словами, как мачты, с заглавными буквами — бешеными парусами. Например, «самсара» — произношу я, и у меня вдруг дрожат пальцы ног, но дело не в том, что у меня дрожат пальцы ног, и не в том, что жалкий корабль, который несет меня, как дешевую, грубо вырезанную маску, на своем носу, раскачивается и трепещет под ударами Трезубца. Самсара — и почва уходит у меня из-под ног, самсара — дым и пар вытесняют все прочие элементы, самсара — творение великой мечты, детище и внук Махамайи.