Нарциссы для Анны - Ева Модиньяни

— Я не забуду, что родился здесь, — сказал Чезаре, — не забуду своих друзей и всех тех, кто помогал моей семье, моим братьям.

— Для них было сделано все возможное: пусть Господь примет их души. — Священник воздел глаза и руки к небу.

— Да, дон Оресте. — Чезаре вытащил из кармана пиджака конверт. — Я не знаю, как возместить эти добрые дела, вы знаете это лучше меня. — И уверенной рукой протянул конверт священнику.

В конверте была значительная сумма.

— Я могу взять эти деньги? — спросил он, вкладывая в этот вопрос еще один: праведным ли путем получены они?

— Я их заработал, торгуя вином. — Это было сказано честным тоном.

— Хорошо. И я принимаю их как честные деньги, — сказал дон Оресте, который, возможно, еще и испытывал некоторые сомнения.

— Я их заработал, торгуя вином, — повторил Чезаре. — «Но существуют ли честные деньги, кроме тех, что зарабатывали мой отец и моя мать? — подумал при этом он. — Можно ли считать честными деньги от военных поставок или от фармацевтики Кастелли?» — Он многое усвоил за эти годы, но никто не мог объяснить ему, как человек становится богатым. Всегда есть тайна у истоков любого состояния. За свои дела он уже просил прощения у Бога. — Я беру их как честные деньги, — повторил дон Оресте. — Но ты уверен, что хочешь дать мне именно эту сумму?

— Несколько лет назад я заключил обязательство с Господом именно в вашей церкви. Я не рассчитался, конечно, еще этой суммой, но это только начало, чтобы показать мою добрую волю. Вы лучше знаете, как использовать эти деньги. Я буду работать честно, сообразно правилам, записанным в людских законах, которые отличны от законов Господа. Но я обещаю не пачкать своих рук и держаться подальше от мерзости. У меня неплохие перспективы, но я пока еще не тот, кем хотел бы стать.

— Но чего же ты хочешь в конце концов? — Дон Оресте терял с ним терпение.

— Я хочу строить дома, — сказал твердо Чезаре, — потому что каждый новый дом прибавляет надежды и дает кров тем, кто ютится в лачугах. Я не могу обещать дом каждому, но никто не помешает мне построить столько домов, сколько я смогу. Держите эти деньги. Каждый месяц, как только я развернусь, церковь будет получать от меня помощь для бедных.

Священник пристально посмотрел на него, словно желая прочесть самые сокровенные его мысли.

— Деньги — это не все, — сказал он.

— Да, но они помогают жить с большим достоинством, — возразил парень.

— Ты, может, думаешь, что Господь нуждается в твоих субсидиях? — язвительно произнес священник, пытаясь умерить его амбиции.

— Господь, конечно, нет, но бедный люд — да. Рука дающего не оскудеет. — Он умел выкрутиться в любом споре.

— Хорошо. В таком случае приход принимает твою помощь. — Священник встал и благословил его.

— Дон Оресте, — прощаясь, сказал Чезаре, — у меня есть грехи, которые нуждаются в прощении, но я не думаю, что добрый Господь согласен дать мне прощение за эту скромную мзду. Я так и не научился молиться, как вы меня учили, и это единственный способ, который у меня есть, чтобы показать мою веру.

— Иди, сынок, и благослови тебя Бог. — Дон Оресте увидел в нем белого лебедя и вознес молитву за то, чтобы видение это отвечало действительности.

34

В серые зимние сумерки он вернулся в тот дом, который остался в его памяти навсегда освещенным ярким июльским солнцем. Он помнил ласточек и стаи голубей, которые меняли цвет в прозрачном воздухе, мелодичный и веселый перезвон колоколов. И вот он снова оказался здесь, но холодной ломбардской зимой.

— Мой мальчик, ты вернулся. — Матильда ждала его, стоя наверху лестницы, одетая в темное, с грустным и бледным лицом.

Чезаре обнял ее без слов. Он ждал звонкого смеха, ее оживленного говора, исходящего от нее аромата, который был сходен с запахом дома: аромата глицинии и специй, с которыми она возилась на кухне. Он ожидал увидеть радость в ее черных блестящих глазах, а встретил взгляд печальный и угасший.

— Что с тобой, Матильда? — Чезаре поддержал ее, обняв за талию, и уложил на диван в знакомой гостиной.

— Да, вот видишь, какая я развалина? — сказала она с улыбкой, делая над собой усилие, чтобы выглядеть оживленной.

— Ты просто устала. Полежи, отдохни.

— Не поможет, — грустно сказала она. — Вот все дыхание, что у меня осталось. — Она пыталась скрыть от него одышку.

— Но что случилось, Матильда? — участливо спросил он.

— Ты помнишь? — ответила она, следуя своим мыслям. — Ты помнишь, как это было в первый раз? Пять лет назад… Ты помнишь, голубок?..

— Подожди, ты немного больна, но ты скоро поправишься, — сказал он, ощущая растущее беспокойство. — Вот увидишь, тебе скоро станет лучше. — Нет, это была не та женщина, красивая и желанная, которая встретила его здесь в тот июльский день. Все было в ней иным, как бы потухшим.

— Ты стал красивым, — заметила она. — Еще красивее, чем раньше. Ты стал мужчиной. Ты сдержал обещание.

— Ты тоже красивая. — Чезаре не лгал, болезнь пощадила ее красоту, не лишив ее женственной мягкости.

— Красивая, как закат. — Она вспоминала слова Мими, веселой цветочницы у Джакомо Пуччини. Сколько раз они слушали вместе этот финальный дуэт из «Богемы». Но то были слезы чувствительности, вызванные музыкой и актерской игрой, а теперь была боль без исхода.

— Зачем ты это говоришь? — возразил ей Чезаре.

— Это последний акт, голубок. — Она погладила его руку своей, уже отвыкшей от работы рукой, слабой, почти прозрачной.

— Что с тобой? Расскажи.

— Это началось от простуды, — сказала она. — Потом плеврит, потом легкие. Я едва могу дышать. Продержалась только потому, что ждала тебя.

— И ничего не писала мне об этом? — Он нежно поцеловал ее в глаза, потом в губы.

— Зачем? К чему тебя беспокоить? Что бы это изменило? И потом, я знала, что ты скоро вернешься. — Она словно пила его дыхание, вбирая в себя его свежую юность, его живой запах.

— Но кто тебе сказал, что это так безнадежно? — спросил он вполголоса, продолжая целовать и ласкать ее.

— Доктор обнадеживает, но я знаю, что ничего уже нельзя сделать. А было хорошо, правда? Я рада, что ты пришел меня утешить и что побудешь еще со мной. Все равно это скоро бы кончилось и, наверное, кончилось бы еще хуже: без любви, может быть, со скандалами. Пришлось бы увидеть, как ты уходишь к другой. Ведь я уже старуха, мой мальчик. Я могла бы быть твоей матерью. И все же я счастлива: ты дал мне свою юность, свою нежность, свою любовь.

— Медицина достигла сейчас очень многого, Матильда. И денег у нас достаточно. Мы найдем лучших врачей. Я найду для тебя хорошего специалиста. Отвезу тебя к нему, и он вылечит тебя. — Он говорил это ей, но убедить пытался скорее себя.