Конвейер - Римма Коваленко

Прошел месяц — опять письмо. Померла Лешина мать. Похоронили. Осталось ему только дом продать, поделить деньги с братом, и тогда уж он сразу выедет к Татьяне. А сейчас, пока дом не продан, матери оградку на могилу не на что поставить. Если Татьяна настоящий ему друг жизни, то еще раз должна помочь. В этот раз Лешка просил тысячу рублей, с обещанием, что, как дом будет продан, в тот же день долг этот он телеграфным переводом вышлет. И в тот же день возьмет билет на поезд.

У Татьяны не то что тысячи, десятки своей за душой не было. И продать нечего, и занять не у кого. Пошла к Наталье.

— Когда отдашь? — строго спросила Наталья.

— У тебя есть такие деньги?

— И у тебя были бы, если бы Полундре посылок не отправляла да мороженого по две порции не лопала.

Это же надо: туфли Натальины сапожники чинить не берутся, такие разбитые, а на книжке тысяча лежит! Но осуждать было не с руки. Молодец, Наталья, кто бы сейчас выручил, если бы и подруга была такая же беззаботная!

Наталья, конечно, расспросила, зачем Полундре такие большие деньги. Тысяча рублей! Но смерть матери, оградка на могиле… Наталья тоже была сиротой.

Послала Таня ему эту тысячу. Прошел месяц. Ни письма, ни телеграммы. Потом еще месяц, и еще, и год. Не будь между ними этих денег, она бы ему двадцать писем написала. Но тут встали эти деньги, как стена из обиды и боли. Если нет его в живых, решила Таня, значит, знать мне об этом не надо, пусть лучше хоть надеждочка останется, что живой. А если обманул? Не могла Таня представить его подлецом. Если обманул, то обманул честно. Наверное, получил деньги за дом, поделил с братом, собрался ехать, а тут встретил другую. Он такой: ах, Марусенька, Валюша, Симочка…

Но почему и в этом случае долг не вернул? Впрочем, еще неизвестно, что за мерзавка ему встретилась!

Как бы там ни было, Лешки Полундры не стало. А жизнь продолжалась.

Через два года она вышла замуж за Лаврика. В один из вечеров, когда еще у них о свадьбе разговора не было, рассказала про Лешку. Чтобы сбросить груз с сердца, чтобы быть чистой до конца перед добрым Лавриком, быть такой, каким он сам был перед ней.

— Не было у тебя к нему любви, — сказал Лаврик, — от длительной разлуки все твои чувства выросли. Такое бывает. А этот матрос — обыкновенный вымогатель.

Она не стала с ним спорить, но с «вымогателем» не согласилась. А насчет любви подумала: «Может, Лаврик прав, не было любви, вечерок в парке на лавочке, да бумаги исписала листков сто или двести». И все-таки перед тем, как пойти с Лавриком в загс, она отправила Лешке письмо в его деревню. Так, Леша, и так, собралась замуж и прошу тебя вернуть мне слово, которое я тебе дала. И если бы ответил тогда Полундра: «Стой. Остановись. Не отдаю я тебе твое слово обратно», она бы не двинулась с места.

Прошло еще два года. Родилась девочка. Второй месяц Олечке пошел, Таня еще в декретном отпуске была. Катит по тротуару коляску; к бывшей своей хозяйке решила сходить, девочку показать. Не спеша идет, и вдруг сзади:

— Здравствуй, Таня.

Оглянулась — Лешка. Стоит, смотрит без улыбки.

— Что же ты, Танюша, поспешила?

Пошли рядом.

— Я не поспешила, — сказала Таня, — я тебя потеряла.

— А я на самом деле чуть не пропал, — ответил Лешка.

Шел стихший, словно и не дышал. Костюмчик мятый, воротник рубашки на сгибе до ниток побился. И у Тани такая вина перед ним, такое чувство, хоть клади его рядом с дочкой в коляску и кати их вдвоем перед собой.

— Куда же, — спросила, — ты теперь направляешься?

— Переночую на вокзале, а утром — куда глаза глядят. Но ты лучше спроси, что со мной раньше было.

И рассказал, что, когда мать его померла, брат передумал продавать дом. Перевез в него свою семью, а Лешке приказал убираться на все четыре стороны. На Танину тысячу доехал он до Владивостока, там нанялся на пароход и отправился в долгий рейс. Мечтал денег прикопить, чтобы к невесте не с пустыми руками ехать. Хорошо заработал, но тут ему письмо из дома переслали, в котором Таня просила свое слово обратно. И тогда загулял он с горя, Леша, товарищами оброс, все, что заработал, спустил в две недели. Потом грузчиком работал. А недавно не выдержала душа — поеду, решил, увижусь. Вот и увиделись.

Привела она его в тот день к Наталье, та еще тогда не была замужем, жила одна. Поморщила нос Наталья, а куда деваться, подруга последний разум теряет — разрешила Лешке пожить у себя. Татьяна опять в долги залезла, теперь уже в тайные от Лаврика. Купила Полундре костюм, рубашку, туфли на толстой подошве.

— Такие туфли, — говорила она Наталье, — и зимой ему послужат.

Наталья дрожала от страха, боялась, что Лаврик дознается, кто живет у нее. Не выдержала, сказала Полундре:

— Что же это ты, дядя, вытворяешь? У нее ребенок грудной, муж — золото, а ты пользуешься, что у нее в голове на твой счет заскок. Кати-ка ты по-тихому отсюда и больше не объявляйся. А если она узнает про эти мои слова, то уж я лично с тобой буду иметь дело. Я тебя на краю света найду и на чистую воду выведу.

Убрался Лешка той же ночью, а Наталья, чтобы умалить свою вину перед подругой, сочинила, что сам, по своей воле уехал Полундра, а на прощание, мол, сказал: начну жизнь сначала, когда все у меня будет хорошо, верну свои долги Татьяне и попрошу у нее за все прощения.

Через пять лет после этого получила Наталья письмо для Татьяны. Лешка лежал в больнице в Астрахани, просил денег на одежонку, так как его пиджак и брюки за долгие дни болезни затерялись. Обратный адрес был не больничный, до востребования. Наталья написала на листке одно слово «паразит» и отправила Лешке.

Но все утаенное, пусть даже письмо в одно слово, грызет человека; в таком случае человек не знает покоя, потому что сам себе судья. Наталья не справилась с судом над собой и через день все рассказала Тане. Та в один день оформила себе отпуск и полетела в Астрахань, ни секунды не сомневаясь, что Лешка в больнице. Так оно и оказалось. Вернулась через три дня, позвала к себе Наталью, дождалась с работы Лаврика и сказала им слова, которые не каждому дано в жизни услышать:

— Не на одной любви свет клином сходится — и не любовь погнала меня в Астрахань. Может, я никогда не любила Лешку, только придумала по молодости. Но моя придумка счастьем в моей жизни была, отказаться от нее — это как от всей своей молодости отказаться. Лешка не обманщик, не вымогатель, он несчастный человек, и я его не брошу. Попросит денег — пошлю. Приедет — пусть тут живет, помогу, чем смогу. Вот и решайте, мой муж и подруга, преступница я или дура, решайте, что со мной делать, какой выносить приговор.

Наталья переживала за Лаврика, хотела все сгладить.

— Ты, Татьяна, просто сердобольная. У тебя в голове мысль засела, что ты виновата в его несчастьях. Если тебе денег девать некуда, конечно, можешь ему выплачивать пособие. Люди об этом не узнают, так что смеяться не будут.

Лаврик молчал, и это пугало Наталью. Татьяна ждала его слова спокойно.

— Это горб, — сказал наконец Лаврик. — Ты сама себе горб навьючила и хочешь его таскать. А я кто в таком случае — посох, палка, чтоб опираться, чтоб легче было?

— Ты мой муж, — сказала Татьяна. — И у нас ребенок. Я когда замуж выходила, рассказала тебе про Лешку. Ты хорошо знаешь, что Лешка никогда любовником мне не был. — Татьяна поглядела на мужа, на подругу с отчаянием. — Да как же вы не понимаете, что Лешка — это и ваша опора. Если я его брошу, так что же я тогда и для вас такое? Значит, кого угодно могу бросить, подвести, предать.

Она не убедила их, но успокоила. Не было больше разговоров у Татьяны с Лавриком о Полундре. А Наталья когда вспоминала это имя, то всегда за этим следовала ссора. Татьяна плакала, упрекала подругу в черством сердце, злой памяти.

Глава третья

В толпе на автобусной остановке Лиля увидела Верстовскую и решила идти пешком. Пришлось пересечь улицу и пойти по другой стороне. Тополя как забором отгородили тротуар от мостовой, тень от их листвы трепетала под ногами. Еще двенадцать дней, и она сама себе хозяйка в новой жизни, хоть и на старом, знакомом с детства месте. А эти пусть живут здесь, это их город, их жизнь. Вон девчонка не теряет времени даром — как будто просто сидит на скамейке, а на самом деле загорает: подол поддернула, вытянула ноги, запрокинула лицо. В деревне от загара спасаются, у девчат на сенокосе одни глаза из-под платков торчат, крема от загара нигде не найдешь, весь с зимы порасхватают. А тут ловят солнечный луч, дубят кожу загаром и еще радуются.

Парень, которого она нагнала, так тот тянулся вразвалочку, никуда не спеша; обернулся и громко сказал:

— Караваева, зачем вы меня преследуете?

Лиля дернула плечом: как люди в себе уверены!

Чтобы так шутить, надо слишком хорошо о себе думать.

— С чего это вы решили?