Убежище - Реймонд Хаури

— Не беспокойся. — Ольшански не отрывал взгляда от экрана. — Во сколько должен поступить звонок?

— В двенадцать. Я попросил Лейлу подняться к тебе, — добавил Корбен, имея в виду местную переводчицу посольства, — когда у тебя появится что-нибудь разборчивое.

— Хорошо, — глухо отозвался Ольшански.

Корбен уже направился к выходу, когда Ольшански спохватился:

— Кстати, помнишь того типа, про звонок которого ты спрашивал? Так вот, он — швейцарец.

— Что?

Видно было, что Ольшански все еще находился под впечатлением отчаянных воплей несчастного преподавателя.

— Я говорю про тот звонок на мобильник Эвелин, когда номер не определился. Ты просил меня узнать, откуда звонили.

Корбен совсем забыл о своей просьбе Ольшански проследить звонок на мобильник Эвелин, на который ответил Баумхофф.

— Вот я и говорю — звонили из Женевы, — пояснил Ольшански.

Корбен удивленно поднял брови.

— И заметь, — добавил Ольшански, — тот, кто звонил, очень не хотел, чтобы его вычислили. Звонок прошел через несколько международных серверов, каждый из которых прячется за межсетевой защитой.

— Но ведь перед твоим неподражаемым мастерством никто не устоит, верно? — Лишний раз не мешало польстить самолюбию искусного хакера.

— Только не этот бэби, — с сожалением признался Ольшански. — Я проследил его до женевского сервера, но дальше — полный облом. Речь идет об очень сложном коде, я не могу его взломать, поэтому не могу более точно определить его местонахождение.

— Значит, Женева?

— Ага.

— Что ж, дай мне знать, если тебе удастся хоть немного сузить район поиска, — ответил Корбен. — Не можем же мы весь город поставить на прослушку.

Он вышел, но в его ушах по-прежнему звенели душераздирающие крики Рамеза.

Глава 38

Когда Миа поведала куратору финикийского проекта о своих злоключениях, тот ужаснулся и стал извиняться, как будто на нее напали его родственники, потом заверил, что отлично понимает ее состояние и поддержит любое ее решение.

Выключив мобильник, она снова подняла взгляд на дисплей компьютера, вспомнив, что со времени последней встречи с Эвелин ни разу не заглядывала в электронную почту. Корбен попросил секретаря зарегистрировать ее в системе офиса прессы, но, уже потянувшись к клавиатуре, Миа решила продлить изоляцию от внешнего мира.

Обрушившиеся на нее события и наводящие ужас сведения о хакиме не давали ей покоя. Миа устремила взгляд в окно, на лесистые холмы, надеясь отвлечься созерцанием прекрасного вида. Но вместо этого вспомнила про уроборос и поймала себя на том, что машинально чертит символ в блокноте.

Наконец она отказалась от мысли избавиться от навязчивого образа, нашла в мобильнике нужный номер и послала на него вызов. На четвертый звонок отозвался Майк Боустани, историк, с которым она работала в проекте, и в его поначалу обрадованном голосе звучала искренняя тревога за Миа. Он еще не слышал о похищении Рамеза, и страшная новость буквально потрясла его. Еще больше его взволновал тот факт, что оба похищения, и Эвелин, и Рамеза, произошли на глазах Миа.

Что же это происходит, со страхом спросил он. Миа рассказала Майку о последних событиях, ничего не скрывая. Он внимательно выслушал ее, лишь изредка задавая вопросы, явно расстроенный случившимся с ней несчастьем.

— Я надеюсь, Майк, вы сумеете мне помочь, — добавила она в заключение. — У вас имеются хоть какие-нибудь сведения об уроборос?

— О так называемом «пожирающем свой хвост»? Его изображения встречаются в некоторых финикийских храмах. Вы про них?

— Нет, я говорю о более позднем изображении символа. Кажется, принадлежащему к десятому веку. — И она сообщила ему о находке символа в подземной камере и на переплете древней рукописи.

Оказалось, Боустани, достаточно осведомленный в отношении «Братьев непорочности», не усматривал здесь связи с уроборос. Миа решила умолчать о хакиме и его камере пыток, сказала только, что не совсем понимает значение символа, и поделилась с Боустани сведениями, почерпнутыми в трудах арабских и персидских ученых этого периода.

Историк оказался вполне сведущим человеком.

— И вот я никак не пойму одного, — заключила она. — Кто-то готов проливать кровь людей, стремясь завладеть книгой, но в целях, которые ставили перед собой эти ученые, не просматривается ничего злонамеренного. Так о чем же книга?

Боустани усмехнулся:

— Может быть, дело в «иксире».

— В чем?

— Речь идет о самой древней мечте человека. Понимаете, вы же смотрите на все с рациональной точки зрения.

— Мне это уже говорили.

— Вы читали о достижениях ученых-философов, которые легко объяснить и наглядно продемонстрировать. Но, как вам известно, они не ограничивались изучением какой-либо одной дисциплины. Их интересовало все, что известно человеку, они стремились овладеть таинственными силами природы и во всех областях науки стать путеводными огнями. Потому-то они изучали медицину, физику, астрономию, геологию… Их одолевала жажда знаний, помогавшая им совершать множество научных открытий. Они изучали анатомию человека, для чего производили вскрытие трупов; установили законы взаимодействия небесных тел в пределах Солнечной системы… Но рано или поздно каждый из них неизбежно приходил к увлечению алхимией.

— Алхимия?! Но ведь они были учеными, а не какими-нибудь шарлатанами!

— Алхимия и являлась настоящей наукой, — невозмутимо возразил Боустани. — Без нее мы до сих пор добывали бы огонь трением.

И он стал рассказывать о раннем периоде истории человечества, когда наука и религия находились в очень сложных отношениях, и о возникновении алхимии.

Боустани объяснил, как древние греки отделили науку — в те времена в основном сводившуюся к изучению астрономии и «хемеи», что означает «смешивание» различных материалов, — от религии, и рассказал о том, к каким поразительным результатам это привело.

— Науки обязаны своим процветанием пытливому уму ученых и мыслителей, стремившихся найти всему рациональное объяснение, — говорил ей Боустани. — Все изменилось после того, как Птолемей, один полководцев Александра Великого, захватил Египет. Александрия — город, основанный великим завоевателем и названный в его честь, — стала центром передовой науки, что подтверждает ее богатейшая легендарная библиотека. Захватчиков поразили знания египтян в области «хемеи», хотя в них отразились их религиозные представления и навязчивая идея о существовании загробной жизни. И в результате греки восприняли их науку и религию. «Хемея» стала переплетаться с мистицизмом, и тех, кто ею занимались, считали посвященными в темные тайны жизни и смерти. Астрологов и ученых, занимающихся «хемеей», стали бояться так же, как и жрецов. Ученые сочли нежданно-негаданно свалившуюся на них репутацию магов и колдунов довольно удобной и основали нечто вроде замкнутой касты, скрывая свою деятельность за завесой таинственности. А стремясь придать своим трудам еще больше мистики, они стали писать их символами, понятными лишь посвященным.

Вот так и слились воедино наука и магия.

И в результате наука — я говорю о серьезной науке — оказалась в весьма сложном положении. Подозрительное отношение окружающих вынуждало ученых работать изолированно, не делиться с другими своими достижениями, равно как и неудачами. Досаднее всего, подобная практика вызвала появление всякого рода мошенников и шарлатанов, которые еще больше компрометировали настоящую науку. Плутов больше всего соблазняла идея превращения в золото одного из основных металлов. Такими опытами занимались все кому не лень, размах их уже выходил из-под контроля, но появившиеся на арене Европы две силы положили конец развитию науки. Во-первых, император Диоклетиан, опасавшийся, что дешевое золото подорвет экономическую основу его правления, приказал сжечь все известные труды по «хемее». Второй силой явилось христианство, чьи адепты категорически отвергали науки, считая их еретическими, языческими учениями. Таким образом, христианская Римская империя отказалась от греческих учений, а Восток, напротив, подхватил и усвоил их.

В седьмом веке многочисленные арабские племена, обитавшие на полуострове Аравия, объединились под знаменем новой религии и начали наступление на Азию, Европу и Африку. Завоевав Персию, они обнаружили там разрозненные труды греческих ученых и прониклись к ним глубоким интересом. «Хемея» стала называться «ал-хемеей»: арабская приставка «ал» означает определенный артикль. Судьба вручила греко-египетскую алхимию арабским ученым, добросовестно служившим ей на протяжении пяти столетий и значительно продвинувшим ее вперед.

Золотой век окончился с вторжением варваров — монголов и турок. Затем настала эра великих Крестовых походов. Когда христианские войска Иберийского полуострова отвоевывали у мавров Испанию и Португалию, они попутно ставили перед собой задачу вернуть в Европу утраченные знания греческих и арабских ученых. Благодаря усилиям переводчиков, неустанно трудившихся в Толедо и в других средоточиях образованности, научное наследие Востока обрело новое рождение на Западе.