Голос ангела - Андрей Воронин

Игорь очнулся, когда с него стягивали куртку:

– Где я? – спросил он.

– Тихо, парень, все в порядке. Лучше не разговаривай, молчи. У тебя, наверное, еще и сотрясение мозга.

– Голова болит и тошнит.

– Молчи, дорогой, молчи, – голос женщины Игорю был незнаком. – Скорее в операционную.

Церковный староста Иван Спиридонович Цирюльник сидел напротив Холмогорова и негромко говорил:

– Меня здесь в войну не было, но мой дядя говорил, что действительно всех военнопленных расстреляли прямо в лагере из пулемета. Выстроили в одну шеренгу под колючей проволокой и принялись строчить. Стреляли долго, пока всех не прикончили, и даже не стали закапывать. А немцев потом будто бы специальная команда расстреляла, всех до единого. Как? Не знаю… Потом овчарки немецкие еще долго бегали, даже зимой их видели и в городе, и на болоте. Страшные животные, люди их боялись панически.

– Ваш дядя, Иван Спиридонович, сам видел убитых немцев?

– Да, видел. Они все были убиты там же, в лагере. Из военнопленных, дядя мне говорил, только два человека оставались живы. Люди падали друг на друга, а у немцев то ли времени не хватило всех прикончить, то ли какая-то заминка случилась, но потом эти военнопленные тоже умерли, уже в госпитале, когда наши пришли.

– Кто немцев убил? – спросил Холмогоров.

– Дядя говорил, в лагере что-то произошло. Кто их убил, как это было, ни те двое, ни кто либо другой рассказать не могли. Может быть, это какой-нибудь наш диверсионный отряд всех немцев уложил… Я вам скажу, Андрей Алексеевич, дело это темное. Потом, когда наши пришли, долго разбирались, что да как, местных всех опрашивали.

– Кто опрашивал?

– НКВД, ясное дело. Но так никто ничего и не понял: что немцам пленные строили, зачем ямы копали, почему всех военнопленных расстреляли. Тогда время такое было, что человек привычным к смерти стал, забот хватало, все думали, как бы выжить. Особо и не задумывались, почему да зачем, – говорил церковный староста, вертя в руках большое наливное яблоко.

Холмогоров первым услышал вой сирены. Иван Спиридонович положил яблоко на стол:

– Сильно плохо кому-то, если ночью “скорая” с сиреной мчится, – он посмотрел в окно, но синих сполохов мигалки не увидел.

Вой сирены понемногу становился все тише и тише.

– Иван Спиридонович, где был в войну ваш знаменитый пасечник?

– Пасечника здесь не было, вновь он появился в сорок шестом.

– Воевал?

– Кто его знает, воевал, не воевал. У него, говорят, даже какая-то медаль есть и документы. То ли он партизанил, а может, в эвакуацию попал и на Урале просидел всю войну. Ах да, – встрепенулся Цирюльник, – знаете, Андрей Алексеевич, он же раненый. А где и кто ранил, я не знаю. Документик у него имеется, мне приятель из военкомата рассказывал, что в ногу его ранили. Сразу, как появился в сорок шестом, сильно прихрамывал. Потом оперировали его то ли в Минске, то ли еще где, но сейчас он нормально ходит. Кого это повезла “скорая”? Наверное, у кого-то сердце хватануло. Погода каждый день меняется: то дождь, то солнце. Давление туда-сюда прыгает, не поймешь, как бороться с ним, – Цирюльник посмотрел на часы и засобирался.

Он пожал Холмогорову руку, извинился, что так долго занимал его время болтовней, и покинул домик. На пороге остановился:

– Андрей Алексеевич, может, вам все-таки в большой дом перебраться? Там и теплее, и удобнее.

– Нет, спасибо, Иван Спиридонович, мне и здесь хорошо. Я люблю одиночество.

– Ну, смотрите, мое дело предложить. А матушка совсем плоха, так мается бедняга, что аж жалко ее.

– Человека, который мучится, всегда жалко, – заметил Холмогоров и подумал, что завтра с утра обязательно навестит вдову своего друга. Постарается утешить, попробует хоть немного облегчить ее страдания.

Шумел ветер, яблони поскрипывали, яблоки падали одно за другим на мокрую землю. Иван Спиридонович поднял ворот старой куртки и, втянув голову в плечи, торопливо зашагал по узкой дорожке, мощенной камнем, к большому дому. Открыл и тотчас закрыл на тяжелый засов дверь в коридор.

– Скоро полночь, – сам себе сказал Иван Спиридонович, ощущая радость оттого, что он с холодной улицы попал в тепло.

Посмотрел на икону, перекрестился. Вдруг он услышал стук и испуганно вздрогнул. “Холмогоров”, – решил он, отодвигая белые занавески в окне.

Иван Спиридонович Цирюльник, вглядываясь в темноту, приник лицом к стеклу. Прямо перед лицом возникла крупная мужская рука, затем голова. Церковный староста даже отшатнулся, мурашки пробежали по стене:

– Господи, спаси и сохрани. Помилуй, – испуганно пробормотал Цирюльник, бросая беглый взгляд на плохо освещенную икону.

Рука за окном сжалась в кулак и постучала в стекло.

"Стряслось что-нибудь, что ли?” – человека церковный староста узнал.

– Кто там, Ваня? – спросила жена.

– Спи, это ко мне.

– Ходят по ночам, отдохнуть добрым людям не дадут. Дня им не хватает! – жена церковного старосты привыкла, что мужа иногда будят поздним вечером, ранним утром. Такая уж у него работа – церковный староста. Может, рабочие краску привезли, кирпич, доски. Мало ли чего? Мужчина он хозяйственный, приехала машина, значит, нужно идти и решать, куда положить доски, куда пристроить бочки с краской или свечи.

Иван Спиридонович открыл дверь:

– Что случилось?

– Пойдем со мной, дело есть.

– Полночь на дворе!

У крыльца стоял пасечник в расстегнутой телогрейке с непокрытой головой. Кепку держал в руке.

– Куда, зачем?

– Идем, идем, – дважды настойчиво повторил ночной гость.

– Погоди, я жене скажу.

– Мы ненадолго.

Иван Спиридонович тихо прикрыл дверь и торопливо, ничего не понимая, двигался за пасечником. Тот вроде бы и медленно переставлял ноги, но двигался быстро – так ходят охотники и те, кто привык преодолевать большие расстояния. Шел пасечник, легко неся большое тело. Ивану Спиридоновичу, сухощавому старику, иногда казалось, что пасечник не идет, а скользит впереди него.

Калитка у церковной ограды оказалась открытой, а церковный староста помнил, что после службы он закрыл ее. У церкви белел крест, дерево еще не успело потемнеть и обветриться. На крест пасечник даже не взглянул, а Иван Спиридонович приостановился и быстро трижды перекрестился.

– Что ты мешкаешь, быстрее!

– Куда ты меня торопишь?

– Дело важное, идем. Открывай церковь. Ключи от храма церковный староста носил при себе. Запасной комплект находился дома, в ящике стола под телевизором. Он, ничего не понимая, даже не задавая вопросов, словно находился под гипнозом, открыл тяжелый замок и, держа его в левой руке, потянул на себя дверь. Пахнуло воском, запах был густой. Ноздри пасечника хищно затрепетали, этот запах он любил, он его всегда радовал.

Ивану Спиридоновичу же показалось, что запах в церкви какой-то не тот, что-то необычное, гнетущее есть в воздухе, наполнявшем храм.

– Чего тебе, говори, – прижимая холодный замок к груди, спросил церковный староста.

– Пошли.

– Куда? Мы пришли.

– Веди в церковь. Боишься, что ли?

– Я ничего не боюсь, со мной Господь наш.

– Тогда чего стал? Пойдем на колокольню.

– Звонить, что ли? Так не всенощная же сегодня. Или стряслось что?

– Идем, расскажу.

Мужчины вдвоем поднимались на колокольню. Иван Спиридонович тяжело дышал, ему не хватало воздуха. Последний раз он поднимался на колокольню два месяца тому назад, когда показывал рабочим, где надо починить ступени.

Деревянные ступени из широких толстых досок пронзительно скрипели, повизгивали. Держась за стены, церковный староста поднимался выше и выше.

– Ну, открывай люк, – услышал он голос пасечника.

Все происходило в кромешной тьме, даже свет в храме Иван Спиридонович не зажег. А почему не зажег, он и сам этого не знал.

Тяжелый деревянный люк поднялся и громко упал на мокрые доски настила. На мгновение луна выскользнула из-за туч, яркая, белая, похожая на кусок сыра. Испуганные голуби и вороны кружились над колокольней. Вороны истошно каркали. Иван Спиридонович дрожал и не от пронзительного холодного ветра, а от леденящего душу страха. “Зачем он здесь? Что ему надо?” – эти вопросы вертелись в его голове.

Пасечник тоже выбрался на площадку, стоял, дыша глубоко и ровно.

3 – Ну, говори, – дрожащим голосом произнес Иван Спиридонович.

– Что тебе говорить? – – Как это что, зачем мы здесь?

– Ты еще не понял? – ласково произнес пасечник и засмеялся.

Белые широкие зубы зловеще сверкнули, отразив неверный свет луны. Птицы закричали еще громче, вороны сорвались со старых деревьев, растущих вокруг церкви. Они метались по небу, словно черное густое облако.

Пасечник покачивался из стороны в сторону, стоял, уперев руки в бока.

– Так значит, ты не понял, зачем мы здесь?