Я пас в СССР! - Alchy
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кое-как Коля уяснил, как я слышу исполнение этой песни. И то примерно, так что как выпишут их — ждут меня, будут в живую пробовать исполнить, а я подскажу, так выходит или нет. Хорошо ещё, что незнакомый им пока музыкальный жанр в стиле рэп — не пришлось объяснять, речевки и речитатив здесь давным давно известны и широко используются. Вон, Коля заулыбался, прикрыл глаза и замычал что-то вполголоса, уже ищет варианты исполнения, прикидывая варианты в голове…
Без женского общества и Димка перестал стесняться в выражениях, и остальные парни не особо себя сдерживали, так что за время посещения дополнил картину вчерашней эпичной битвы. Естественно, это происшествие не прошло мимо внимания милиции, но к моему глубочайшему удивлению — наших никто не спешил клеймить русскими фашистами, крепить по статье два восемь два и подключать Центр «Э». Впрочем, сейчас пока и статей таких нет и главного управления по противодействию экстремизму, и мне это нравится больше, чем многонациональная политика в двадцать первом веке…
В общем, участников вчерашней драки на рынке из южан, кого не госпитализировали — задержали до выяснения обстоятельств, вполне возможно, что не за горами и возбуждение уголовного дела. Причем не в отношении наших, которые и в меньшинстве были, и пострадали материально, машина по крайней мере — требует дорогостоящего косметического ремонта. Димка вот гуляет на свободе и ничуть не волнуется. ОПГ, стыдливо именуемые в нашем времени диаспорами — здесь ещё не опутали своими щупальцами правоохранительные органы и властные структуры.
— Утром в клуб уже подъезжали с их стороны, — Дима ставит больных в курс происходящего, ну и я, получается, непроизвольно грею уши. — извинялись, просят миром дело решить, на себя ремонт ласточки берут, оплачивают все издержки. И привезли своей продукции несколько ящиков, там всё, и орехи, и изюм, и сухофрукты. Пацаны довольные, а пару ящиков я отложил в деревню, Арлену сегодня отвезём. Всё таки благодаря Ваньке так получилось, это он удачно орехов попросил!
Парни смеются, предлагают мне не стеснятся в следующий раз и просить всего, чего пожелаю. И уверяют Димона, что не против решить дело полюбовно, при достаточных извинениях со стороны охамевших базарных торговцев. И с соответствующей компенсацией, чтоб впредь головой думали, кому и что можно говорить. Мне, заинтересовавшемуся, что за клуб всплыл в разговоре — Коля охотно рассказывает.
— Мы на общественных началах военно-патриотический клуб продвигаем, при поддержке ДОСААФ секцию мотокросса организовали, молодежь подтягивается помаленьку неравнодушная. А дальше больше в планах, сейчас вот группу музыкальную создадим. Помещение, конечно, нам выделили не очень, но ничего, приводим в порядок, обживемся!
А мне внезапно становится стыдно за свои шкурные интересы и планы, как без особых потерь пройти через восьмидесятые. Может, есть ещё время что-то изменить? Пусть не глобально, но хотя бы в рамках города-области? Люди ещё не оскотинились, нет тотального равнодушия и хатаскрайничества, и рвать жопу из-за денег в прямом и переносном смысле — ещё не стало полуофициальной идеологией…
Девчонки пришли вовремя, Саша аж сияла от удовольствия, Лена выглядела такой же довольной, хоть и сказала, извиняясь:
— Мы не удержались и всё потратили, я верну потом! — На что Дима только махнул рукой, чтоб не брали в голову.
— Мы фломастеры взяли! — Ликованию мелкой не было предела. — И мне их надолго хватит! Они когда писать перестают, я их спиртом умею оживлять!
— Знаешь, Александра, — от Димы, как и от парней, немного попахивало перегаром, или на базар пошли в подпитии, или после отмечали победу, до визита в больницу. — Все мы иногда немного такие фломастеры…
Глава 20
Глава 20.
— Матушка ты моя!
В голосе бабушки моей, Антонины — столько сострадания и надрыва, словно я не пасти иду, а гонят меня по этапу. В Сибирь пешком, на десять лет без права переписки. Я бы ещё понял, будь она из интеллигенции городской, в энном поколении. В свои неполные четырнадцать я уже на пол-головы возвышаюсь над ней, старушкой, рожденной в начале тридцатых, подростком всю войну батрачившей в тогдашнем колхозе — и мне дико неудобно. Всё таки я не босиком пасу, не впроголодь, да и деньги вполне приличные положены за работу — по три рубля с каждой головы КРС в месяц и по рублю с барана, коз малочисленных сельские в табун не отдают, да и пастухи ни под каким соусом с ними не связываются.
Из рассказов родственников знаю, что Великая Отечественная и здесь, в глубоком тылу — далась тяжело. Работали невзирая на возраст, без всяких скидок, а жили не очень, руководствуясь лозунгом — всё для фронта, всё для победы. История, как младший брат бабушки несколько зим промышлявший вьюнов в незамерзающей речке, с помощью самодельной остроги — потрясла. Это как же надо оголодать, чтоб есть рыбу, на которую никто из речных обитателей не прельщается? В эту же строчку лебеда, корни лопуха и прочее, ели всё, представляющее какую-либо питательную ценность. После таких рассказов прочитанные мемуары иной творческой интеллигенции, «страдавшей» в эвакуации где-нибудь в Ташкенте — заиграли новыми красками, их «превозмогания» для моих родственников в войну — были пределом мечтаний.
Бабушка протягивает мне теплый газетный сверток (опять пирожков напекла, не иначе), обнимает и стараясь это сделать незаметно для окружающих — мелко крестит. Дает наставления: остерегаться волков, смотреть под ноги и во всем слушаться дядю Пашу. Нетерпеливо переминаюсь, выслушивая эти немного наивные советы — ну какие волки летом? Они сами, как огня — людей боятся. Но чтоб не расстраивать бабушку — во всем соглашаюсь, поглядывая по сторонам на собирающийся табун.
Уже третья неделя пошла, как после девятого мая первый раз вышел на работу, обвыкся и теперь дядька мне доверяет собрать скотину с этого конца села. Сам он встретит меня у райповского магазина нашей Каменки и дальше вместе неторопливо погоним всё увеличивающееся стадо за деревню. Село, как я уже говорил — большое, поэтому табуна в нем
