Кремовые розы для моей малютки - Вита Паветра
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А в нашу, городскую, «сплетницу», в эти, как их… «Печали и радости»? — спросил Гизли.
— Туда в первую очередь! И чтобы шрифт покрупнее подобрали, а название — пожирнее набрали, понял? Надо, чтобы в утренний выпуск обязательно попало… отговорок не слушай. Понадобится — угрожай, обещай отобрать лицензию.
— Да они только рады будут, шеф. Обеими руками вцепятся.
— Еще скажи: зубами, — буркнул Фома.
— И скажу!
— Шеф, но это же… — Самуэль аккуратно подбирал слова: — … ужасно нелепое объявление.
— Да чего ты сопли жуешь: скажи прямо — дурацкое оно, — брякнул громила-стажер.
И тихий, молчаливый Джон Доу мысленно поддержал обоих.
Фома довольным обвел взглядом недоумевающих «ребятишек» и рассмеялся.
— А умное нам и ни к чему.
— Но…
— Потом объясню.
— Но все подумают… — упрямо гнул свое Самуэль.
— …что господин комиссар внезапно превратился в идиота? Так отлично! Пусть! А за мою репутацию переживать не надо, — подмигнул он «ребятишкам».
Те переглянулись.
— Все, кончаем болтовню. Майкл!
— Да, шеф?
— Ты еще здесь?
— Уже нет, шеф. Бегу…
Дозвониться Майклу Гизли удалось не во все газеты: в трех телефон не отвечал, будто все — и начальство, и подчиненные — накануне скоропостижно скончались либо просто оглохли, в еще двух — сквозь частые гудки невозможно было пробиться. Поэтому громила-стажер отправился туда сам.
На обратном пути ноги как-то, сами собой, привели его к магазину игрушек. В ответ на его робкое «Здрас-сте!», девушка устало и хмуро кивнула. Гизли мигом понял причину ее скверного настроения: магазин оказался полон цыганят, они визжали и хватали все, на что падал их восторженный взгляд. И часть схваченного мгновенно, чудесным образом куда-то исчезала. Видно было, что до его прихода Мерседес успела погоняться за эти чертенятами, пытаясь выставить их вон. Причем, с нулевым результатом. Она была одна, их — штук пятнадцать.
«Девку надо выручать, пока горластые мелкие чудовища в пестрых тряпках не разнесли весь магазин по кирпичику.» Мозги скрипели, мозги дымились: Майкл Гизли лихорадочно соображал. И, наконец, его осенило.
— Кто у вас тут главный?
Цыганята замерли. Из пестрой толпы разновозрастных «чудовищ» выступил серьезный, худой мальчик лет девяти, одетый богаче остальных. Вынув изо рта сигарету, он сказал:
— Ну, я главный.
Гизли присел на корточки — так, что его голова оказалась на одном уровне с головой малолетнего главаря.
— Как зовут-то?
— А тебя?
— Майкл, — улыбнулся громила-стажер, осторожно пожимая грязноватую ладошку.
— Меня — Баро[i].
— Не буду рассусоливать, Баро. Как смотришь на предложение больше не воровать?
Мальчик нахмурился.
— Как это? Совсем, что ли? Нигде?!
— Нигде и никогда, — подтвердил Гизли.
— Грех это. Мама говорит: нам Христос разрешил воровать. А мы Его чтим.
Громила-стажер уже не первый раз слышал эту «великую цыганскую истину». Мол, судьба у нас такая. Мол, все-все до нас уже предрешено, а мы только Его волю исполняем, ревностно, почтительно… угу. Нашли руководство к действию, вашу мать!
— Мама говорит?
— Ну да.
На чумазом лице мальчишки появилась усмешка. Мол, здоровенный такой, старый — а главного не понимает.
«Да, маму хрен оспоришь», подумал Гизли.
— Тяжело быть главным?
— Терпимо, — небрежно произнес «главарь» и сплюнул через левое плечо.
— Молодец, уважаю. А давай заключим договор — как мужчина с мужчиной.
Баро выжидающе уставился на громилу-стажера. «Бандиты» за его спиной откровенно скучали — вздыхали, глазели по сторонам, ковыряли в носу — однако терпели.
— Этот магазин для вас — невидимый, с этого дня.
— Как это?
— А так? Здесь вы не воруете. На другие места я, так и быть, закрываю глаза — пока за руку одного из вас там не поймаю. Здесь — ни-ни! Видишь девушку за прилавком?
Баро понимающе улыбнулся и подмигнул:
— Невеста?
— Тс-с! Она об этом еще не знает, — тихо произнес Гизли.
— Так давай сватайся. И женись поскорей, хоть накормишь ее досыта. Кожа да кости, синяя… больная совсем. Я бы не связывался.
— Это почему еще?
— Родня у нее плохая — злая, жадная. Приданое богатое, отдавать его не хотят, голодом ее морят. Ждут, пока сама помрет, дни считают. Ой, поберегись, служивый! Ой, поберегись! — покачал головой Баро.
Майкл Гизли ошеломленно, в полном обалдении, уставился на юного, но рассудительного и многоопытного провидца. «И где я уже слышал эти характерные интонации?»
Баро по-своему истолковал его молчание. Затянулся сигаретой, как следует, и подбадривающее хлопнул громилу-стажера по плечу.
— Не переживай. Другую себе найдешь. Здоровую.
«Бандиты» за его спиной зашумели, завизжали и запрыгали. «Главарь» обернулся, шикнул и топнул ногой. И вмиг воцарилась тишина.
— Откуда ты только все знаешь, — поразился Гизли. «Надо же какое диво… и это в девять лет. Ой-ей!»
— Мама научила, а ее — бабушка. В нашем роду все мудрые.
— А как их зовут? — спросил Гизли, хотя ответ напрашивался сам по себе.
— Маму Розария, бабушку — Роза.
«Знакомые все лица», мысленно усмехнулся громила-стажер.
Мерседес, к своему огорчению, мало что могла расслышать. Но с интересом следила за переговорами. Время от времени, тихонько прыская в кулак.
Юный провидец Баро, между тем, лихорадочно соображал — как бы не продешевить. И сообразил-таки!
— Майкл, у тебя пистолет есть?
— Есть, конечно.
— Дай пострелять, а?
— Нельзя, друг. И подержать нельзя, и обсуждать тут нечего, — предваряя новые требования мальчишки, произнес громила-стажер. Он умолчал о том, что никакой пистолет ему пока что не полагается. Ронять свой авторитет не входило в планы Майкл Гизли.
Баро скривился и сплюнул. И плечом дернул: «Больно надо было!»
— Зато у меня есть зубы…
— Пф-ф!
— … акульи.
— Людоедской, да? — глаза мальчишки загорелись.
— Разве другие бывают? — нарочито удивился Гизли.
— Дай! Дай! Скорее!
И детские руки вцепились в фирменную куртку громилы-стажера.
— Нашел дурака, — ухмыльнулся тот. — Сперва заключим договор. Пообещай мне, при свидетелях, что больше ни ты, ни твоя банда, в этот магазин — ни ногой, ни рукой! Ясно?
— Покажи! — требовательно сказал Баро.
Майкл Гизли сунул руку за пазуху и достал из нагрудного кармана шнурок. Двойной, кожаный, с нанизанными здоровенными акульими зубами. Очень-очень острыми. Их было семь — ровным счетом. Достал и потряс над головой. Мысленно попросив прощения у своего племянника, которому и
