Обещание поцелуя - Стефани Лоуренс

— Идем. — Она высвободилась из его объятий. — Нам пора присоединиться к остальным.

Она повернулась и направилась к двери, и он едва сдержался, чтобы ее не окликнуть. Потом, после некоторого колебания, последовал за ней.

Он хотел добиться доверия, хотел, чтобы она поверила в него, поэтому не мог ее принуждать. И теперь, когда он доказал ей свою любовь, а она все еще не была уверена в нем, он почувствовал, что и его уверенность в ней дала трещину.

Во многих отношениях визит Хелены протекал гораздо интереснее, чем она предполагала. Тьерри и Луи были заядлыми охотниками, а в этот сезон угодья был полны дичи, поэтому они коротали время на охоте. Марджори с Кларой подружились и с головой погрузились в собственные проблемы, предоставив Себастьяну возможность развлекать Хелену.

Все, казалось, было великолепно. Но, к сожалению, один человек вел себя не так, как ему хотелось бы. И это была Хелена.

Себастьян не был уверен, что она все-таки примет его предложение, и терялся в догадках — почему?

Это наверняка имело какое-то отношение к тем проклятым письмам.

— Ты проводишь большую часть своего времени здесь?

Он оторвал взгляд от бумаг и посмотрел на нее, лениво слонявшуюся по комнате. Это «здесь» было его кабинетом; Хелена почему-то не испытывала большого желания присоединиться к Марджори и Кларе, приятно проводившим время в уютной гостиной у камина. Она все время отвлекала его, когда он пытался работать.

— Обычно. Комната достаточно просторная и уютная, и все, что мне нужно, находится под рукой.

— Правда? — Она посмотрела гроссбух, который лежал на столе.

Сдаваясь, он закрыл книгу и отложил ее в сторону. Ничего важного. Ничего важного по сравнению с ней.

Она улыбнулась и, обойдя стол, прижалась к нему. Он отодвинул кресло.

— Ты спрашивал меня, почему я оказалась в монастырском саду в тот день много лет назад, но ты никогда не говорил мне, что там делал ты.

— Падал со стены.

— После того как покинул спальню Колетт Маршан.

— Ах да — неотразимой Колетт.

— И?

— Это было пари, малышка.

— Пари?

— Ты, наверное, помнишь, что в те дни я жил в Париже. Тогда я был намного моложе и, уж конечно, намного бесшабашнее.

— Моложе — допускаю, но что послужило предметом пари, если тебе пришлось прыгать с монастырских стен?

— Я должен был доставить подвеску, одну из самых уникальных, мадемуазель Маршан к концу той недели.

— Но предполагаюсь, что она уедет только через два дня. А она уехала на следующий день после твоего визита.

— Да, это было частью сделки.

— Значит, ты выиграл?

— Конечно.

— И чего ты этим добился?

— Чего же еще, как не триумфа? И главное — над одним французским дворянином.

Она многозначительно произнесла «Гм!», однако ее взгляд был странно рассеянным.

— Ты много лет провел в Париже?

— Восемь или девять — все то время, пока ты носила косички.

«Гм…» Она не произнесла этого вслух, но он увидел это по ее лицу, по тучам, затемнившим ее глаза.

Имеют ли письма какое-то отношение к его прошлым визитам в Париж? Он не припоминал, чтобы скрещивал шпаги с кем-то из Доранов.

Себастьян смотрел на нее, наблюдая, как она борется со своим демоном. Хелена так привыкла к его присутствию, что, когда ее внимание не было сфокусировано на нем, ее маска спадала, и он видел то, что скрыто под ней. Сейчас он увидел достаточно, чтобы потянуться к ее руке.

— Малышка…

Она вздрогнула, потому что забыла о его присутствии. И на какое-то мгновение он увидел в ее глазах ужас, но больше всего в них было тоски. Но прежде чем Себастьян успел что-нибудь сказать, она уже снова надела маску и улыбнулась — слишком лучезарно, а потому фальшиво.

Он крепче сжал ее руку, надеясь, что она доверится ему хотя бы теперь.

Но она его перехитрила. Она упала в его объятия!

— Если ты закончил работать…

Он не остался равнодушным. Мягкое, теплое женское тело, так доверчиво придавившее его, разбудило его собственных демонов. Пока он пытался их обуздать, Хелена повернула его лицо к себе.

Прижалась губами к его губам.

Она целовала его долго и жадно, и эти поцелуи не были фальшивыми — он бы это почувствовал.

Он дал себе слово, что не будет манипулировать ею, но, когда она прижалась к его губам, понял, что поторопился с решением.

Его рука легла ей на грудь.

Он мог целовать ее, доставлять ей удовольствие, позволить ей обмануть его. Но он знал, что никогда не забудет того, что увидел в ее глазах.

Горьковато-сладкие — именно так назвала бы Хелена все последующие дни. Горькими они были всякий раз, когда она думала об Ариэль, о Фабиане, о кинжале, который надо выкрасть. Об измене, которую она совершала. Сладкими — в часы, которые она проводила с Себастьяном, в его объятиях, в те короткие мгновения, когда она чувствовала себя в безопасности, свободной от дум о Фабиане.

Но как только она покидала объятия Себастьяна, действительность грозно наваливалась на нее и больно сжимала заледеневшее сердце.

Себастьян пригласил их только на неделю, но неделя прошла, и никто не побеспокоился, не заговорил об отъезде. Зима сковала поля и дороги, но в доме жарко горели камины, и в уютных комнатах было тепло.

Снаружи умирал год, а внутри, в большом доме, жизнь била ключом. И хотя Хелена не принимала непосредственного участия в приготовлениях, она заразилась общим возбуждением и предвкушением радости, когда вся семья готовилась к Святкам, чтобы отметить этот праздник в узком кругу.

С лица Клары не сходила улыбка, она без конца рассказывала всем о том, как следует проводить этот праздник, объясняла, где растут вечнозеленые деревья, ветками которых украсят комнаты, какие секретные ингредиенты надо добавлять в рождественский пудинг.

Снова и снова Хелена ловила себя на том, что вроде бы она живет в ожидании радости, но сердце ее болело от страха и отчаяния.

После нескольких расслабляющих минут в его кабинете Хелена размышляла над тем, где и как он встретил Фабиана и завладел кинжалом; наступил момент, когда она была уже почти готова рассказать ему все, но он неожиданно принялся развлекать ее рассказами о своих предках, своей семье, своем детстве и своей жизни.

Такие откровения он позволил себе впервые. И только с ней.

Она узнала, как он взобрался на огромный дуб, росший возле конюшен, и чуть не свалился с него на землю. И как тогда испугался. Как сильно любил своего первого пони и как едва не сошел с ума, когда тот умер.

Последнее он не смог выразить словами, а просто резко замолчал и заговорил о другом.

Если бы он так явно не старался быть откровенным, она могла бы подумать, что, несмотря на его клятву и даже намерение не манипулировать ее чувствами, он просто не смог себя сдержать. Но все, что он говорил, он говорил даже с какой-то неохотой, словно заставлял себя положить свое прошлое и предполагаемое будущее к ее ногам. Он выкладывал ей все без утайки, как будто стремился к тому, чтобы она поняла его и судила не так строго.