Записки уголовного барда - Александр Новиков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Меня Колян зовут, – протягивает руку тот, что сидит рядом.
Двое садятся напротив на корточки.
– Макуха.
– Вовка Седой.
Коляну за пятьдесят. Эти двое чуть моложе. Все трое в новой полосатой форме.
– Этапом на Гари идем с Владимирской области. Здесь у вас пересылка, пару дней перекантуют и дальше.
Завязывается разговор. В камере несносный запах и ощущение обволакивающей мерзости. Кроме меня, на это никто не обращает внимания. Про себя жду, когда за мной придут. Мое пребывание вместе с полосатыми является грубейшим нарушением режима содержания: если высокое начальство узнает – дежурному за эту ошибку головы не сносить. Но в коридоре все тихо. Колян начинает разговор:
– У меня уже шестая ходка, а такого, как на Свердловской тюрьме, нигде не видал – все режимы в этапках перемешаны, чай – по четвертаку плита, когда везде по червонцу. Коридорные – одни чурки, хуй по-русски договоришься. Шмоны хуже, чем в концлагере – дубинвалами раскумаривают. Беспредел.
– В натуре, бля буду… – поддерживает разговор Макуха, затягиваясь самосадом.
Угощаю сигаретами.
– У, бля, фильдиперсовые куришь, – искренне удивляется Седой, затягиваясь на полный вдох.
– По первой ходке? – спрашивает Колян. – По первой – ништяк. Можно на этом затормозиться. А когда по шестой, хули тут уже менять. Седой, вон, уже по двенадцатой, и все – за карман. Троячок отмотает и опять в трамвай. Долго-то на воле не задерживается.
– Да нет, по полгода бывало…
Пошел разговор по душам.
– Ты, Александр, не смотри на полосы, под этой робой тоже люди есть. По жизни правильные – и по этой, и по той. А вот, затянуло в трясину, в натуре, хуй выберешься. Что такое шесть ходок? – четвертак почти безвылазно. Даже мать с отцом похоронить не смог – червонец чалился. Да все здесь – так. Идти после звонка не к кому. Хаты нет – коммунисты забрали. Родных нет.
Да если и есть – кому ты на хуй с такой судьбиной нужен? Только матери. А ее уж нет. Здесь еще хуже – надо выжить. Ни жены, ни биксы… Вот только такая, как эта крыса…
Он выдохнул дым и с силой швырнул окурок в сторону гальюна. Зинка поймал его на лету и стал жадно докуривать, обжигая разбитые губы и пальцы.
– Может, дать ему сигарету? – спрашиваю у Коляна.
– Пошла она на хуй! Все равно скоро крякнет – вишь, как встанет, так в штопор входит. Вальты уже разбегаются, а сроку еще впереди – пятера. Хоть бы на этапе хвост не отбросила – затаскают по операм.
Рассказываю про «полосатика» с простреленными ногами.
– A-а… Идет этапом такой. Не с нами, правда, но мы о нем знаем. Никто в него не стрелял, просто пургу первоходам гонит. Замастырился, под гангрену хотел закосить, чтоб на больничку съездить. Весь нарывами пошел, вот и привезли. А вы купились на эту хуйню? Поди, еще подогрели?
– Подогрели.
– Это туфтогон натуральный. Но развел красиво – ему считается, хе-хе… Их таких знаешь сколько по стране катается? Нам-то гриву сильно не причешешь, мы-то уже мурые. А вам, кто с мамкиными пирожками на тюрьму заехал, – проканает за будь здоров.
«Вот тебе и полосатый», – подумал я.
– Чем всяких фуфелов греть, лучше б нам чего подогнали. Нам еще по пересылкам толкаться и толкаться… Не в обиду, Александр, может, подогреешь? Рублем или шмоткой какой, если не жалко… Нет, ты не подумай, я макли не навожу, я так, чисто по-арестантски. Давай коцами махнемся, а? Тебе еще долго здесь торчать, а мне откидываться скоро. Хоть по-человечьи выпулиться отсюда.
– Твои мне размером не подойдут, хе-хе…
– Хуйня, разносятся.
– Давай эту тему закроем, – сухо обрываю его.
– Ты не подумай… я не по беспределу. Я чисто так, на желание.
«Еще один полосатый, но уже с другим подходом. А начинал красиво», – думаю с досадой.
Подключаются еще двое.
– Да сменяй, Саня, хуля тебе? А человек тебя помнить будет.
Отказываюсь наотрез, с угрозой в голосе. Все трое – шкеты малого роста, заморенные по казематам. Я – двухметровый и только что с воли. «Если что – перебью всех троих».
За дверью голоса и беспорядочный стук.
– Дежурный! Где у тебя Новиков сидит?
– В девятой.
– Как в девятой?! Ты что, охуел – там полосатые!
– Там нет никого!
– Открывай.
На пороге майор с папкой в руке.
– Как нет никого? У тебя что, глаза пиздой обшиты?!
– Так я думал… товарищ майор… я думал, пустая.
– Если, блядь, мне из-за этого попадет, я тебе пасть порву! – рявкает на коридорного майор и поворачивается ко мне. – А ну, бегом на коридор, с вещами! Сейчас разберусь, как ты сюда попал!
– Хуля ты микрофонишь, начальник, он же не сам, в натуре, забрел! Это твои овцы рамсы попутали, а на пацана жало точите…
Кидаю окурок Зинке и выхожу.
– Бывай здоров, Санек.
– Пока.
Меж охраной брань, крик – меня потеряли. В поисках обшарили все боксы, никто и подумать не мог, что я в «девятке».
– На шмоне был?
– Был, – спокойно вру дежурному.
– Он с полосатыми сидел, обшмонай еще раз! – ко мандует майор.
После утреннего обыска с Засом этот кажется пример кой у портного.
– В одиночку его.
Через два часа – баланда, проверка и – в 38-ю.
Глава 17
Со свиданьицем
К концу октября допросы неожиданно прекращаются. Повисает непонятная пауза. Целыми днями маюсь бездельем и нехорошими предчувствиями. Терняка, наоборот, днем таскают на допросы. Возвращается он мрачный, задумчивый и злой.
– Все, суки, меня сдали. Все, кого кормил-поил. А я их, блядей, покрываю. Нет, надо написать явку и всех их – под сплав!
Мысль о явке с повинной не покидает его ни на минуту.
Советует сделать это и мне. Вспоминаю Яблонского и начинаю настораживаться. Но камерка два на четыре – не уйти, не уединиться.
Ношу подозрения в себе, не подавая виду. У Терняка те же следователи, а значит, можно ждать всякого. Как бы то ни было – скука и тоска одна на всех. Разгоняем ее перепиской с женскими камерами. Пишу им какие-то слюнявые стихи, в полушутку. В ответ получаю залитые слезами малявы, полные больших и маленьких женских трагедий.
Иногда искренние и горькие до слез. «Разбитых пар и судеб месиво…» Из них потом и сложится песня «Женский этап». В тюремной романтике есть своя прелесть: она вся из нервов. Нервы болят, свербят, гудят… Но выйдешь на свободу – сразу проходят. И все становится похожим на просто страшный сон. Но мы пока еще в неволе, поэтому малявы к нам и от нас идут потоками. Интересно и по-ка– торжански романтично. До глубокой ночи – переписка, утром – сон вповалку. Одно такое утро взрывается ударом сапога в дверь и воплем:
– На коридор без вещей! Дезинфекция!..
Вскакиваем как один. Терняк бросается складывать
продукты в полиэтиленовые мешки.
– Давай, гаси все по мешкам. Сейчас опрыскают, суки, им по хую!
Заталкиваем сигареты и все съестное в сумки, выходим в рубахах и тапках. Запах клопомора – по всему корпусу. Выедает глаза и бросает в тошноту.
В камеру входят трое в респираторах. Один тащит бачок, постоянно подкачивая, второй льет из штуцера на стены, на железки кроватей. Третий отворачивает и швыряет на пол матрасы, подушки и одежду. Заливают добросовестно – ни одного сухого места.
Загоняют в камеру. В ней как в душегубке. Петруха кидается на верхний шконарь откупоривать окно.
– Так ведь и сдохнуть можно, – сетую я.
– Сдохнуть – нет. А вот башка три дня трещать будет – это да, – успокаивает Терняк.
– Надо в баню проситься.
– Да кто тебя вне очереди поведет? Сиди и охуевай до пятницы. Сегодня среда, терпеть два дня.
Клопов становится меньше, но ненамного. В этом яде тонут любые запахи, даже табачный дым пахнет по-другому. Единственная отдушина – положенная каждый день часовая прогулка. На нее – как на праздник. Проходит она в бетонном боксе, накрытом решеткой. Над решеткой – часовой с собакой. Над часовым – небо. Благодать…
– Начальник, давай еще полчаса погуляем – в камере душняк!
Часовой молчит. Просим еще и еще раз. Молчит.
На четвертый или пятый раз наконец отвечает со среднеазиатским акцентом:
– Щто до меня доебался? Гуляй, я тебе не вигоняю, за тобой другие началство придут. Хочешь, с моим собакой погуляй, хи-хи-хи…
Так проходит еще пара пропахших клопомором дней. Настает банная пятница. Привычный удар ключа о дверь, и голос коридорного:
– Терняк, готовься с вещами! Остальные – на прогулку.
– А в баню?
– В ебаню! – гавкают за дверью.
Терняк бледнеет, опускается на шконарь и, глядя в пол, вздыхает:
– Все. Переводят в другую камеру. Решили суки по тюрьме прогнать.
Ключ снова колотит в дверь.
– Ну что, готовы? Выходи.
– Давайте, мужики, хоть попрощаемся. Когда еще свидимся… – сдерживая слезы, бормочет он.
Обнимаемся, крепко пожимаем руки и выходим с Петрухой.
– Будьте здоровы, мужики! – кричит нам вдогонку Терняк, и коридорный с размаху захлопывает дверь.
