Идишская цивилизация: становление и упадок забытой нации - Пол Кривачек

Подавляющее большинство членов общины, надо думать, было ошеломлено этими нападками, поскольку лишь ничтожное их меньшинство вообще что-либо когда-либо читали, а о «книгах Гомера» и говорить нечего. Во всяком случае, проповедь Великого шабата традиционно посвящается объяснению и акцентированию внимания на законах празднования Песаха и на моральных выводах из них, а не на содержании книг в частных библиотеках. В цитированном выше памфлете говорилось:

Вы не должны сообщать им о таких вещах, которые для них как запечатанная книга. Скорее вам следует упрекать их за обычные проступки – мошеннические сделки, клевету и сплетни, а не за то, о чем они не имеют представления.

Несчастный рабби Аарон Ланд, «великий осел», не был настоящей мишенью этого памфлета. Вероятно, в глубине души он из духа семейной солидарности своей проповедью поддерживал своего зятя, рабби Иосифа Ашкенази, в том же тексте обозванного «великим дураком», который дискутировал с автором памфлета по всей идишской Европе. Они спорили перед студентами ешив в Познани (и, вероятно, по всей Польше) и, разумеется, в ешивах знаменитой Праги, где подающие надежды раввины заключили – как оказалось, тщетно, – что тем, кто полностью отвергает философию, следует запретить публично высказывать свои мнения под угрозой исключения из общины. Теперь рабби Иосиф втянул в полемику своего тестя.

Каковы были результаты? Со временем Ашкенази, обидевшись, уединился, переехал в Италию, а затем в Египет, где почувствовал себя уютнее в согласии с местными консервативными взглядами. Его оппонент Авраам Горовиц, автор памфлета, с возрастом смягчился, обратился от философии к мистицизму и оставил после себя этическое завещание «Еш нохалин», которое до сих пор читают набожные люди.

Публичная проповедь рабби Ланда не была, как может показаться, свидетельством неисправимо реакционных взглядов говоривших на идише раввинов. Как и большинство других попыток запретить чтение, его вспышка гнева на деле свидетельствовала об обратном – о том, что «книги Гомера» читали достаточно людей, чтобы возмутить хранителей традиций. Это было совсем не удивительно, учитывая эпоху. Диспут о месте науки и философии в идишском мировоззрении был неизбежным следствием Ренессанса в среде евреев Центральной и Восточной Европы.

Когда в V веке Западная Римская империя рухнула под напором варваров, ее интеллектуальные, философские, научные и технические традиции не исчезли, а лишь были заморожены. Между страницами книги истории была положена закладка, а книга на время закрылась. Теперь, после тысячелетия варварского правления, распространилось ощущение – сначала в Италии, а затем по всему континенту, – что пришла пора вновь открыть книгу и продолжить писать историю с места, где прервалось повествование предыдущих авторов. Однако для еврейских мудрецов-традиционалистов, как бы жестоко ни страдал их народ за тысячу лет варварского невежества и жестокой глупости, возрождение классического мира было самым нежелательным развитием.

В сердце еврейской веры таится глубокое недоверие к тому, что называется «греческой мудростью» (в Талмуде хохма яванит), к единственной в мире культуре, предлагавшей серьезный вызов еврейским принципам, иногда с тревожащими успехами, особенно в столетие, предшествующее рождению Христа, и в последующее столетие. Теперь рационализм Ренессанса, основой которого были результаты естественно-научных исследований Аристотеля, и гуманизм, базировавшийся на сентенции Протагора, что человек является мерой всех вещей, вновь угрожающе восстали против сторонников идеи, что мир существует чудесным образом по божественной воле, для которых мерой всех вещей мог быть один Бог.

Еще более, чем развитие естественных наук и гуманизма, раввинов беспокоило распространение книгопечатания с подвижным шрифтом – порождение Ренессанса. Давид Ганс писал в своем «Ростке Давида»:

С тех пор как Бог создал человека, никакое другое изобретение несравнимо с этим. От него получили выгоду не только метафизические науки и семь светских наук, но и все прикладные искусства – обработка металла, архитектура, гравирование на дереве и литография. Каждый день открывает новые стороны, публикуется бесчисленное количество книг, приносящих выгоду любым профессиям, каковы бы они ни были.

Евреи рано восприняли искусство книгопечатания. В одно время с Гутенбергом, в 1444 году, еврейский красильщик из Авиньона Давид из Кадерусса экспериментировал с «искусством письма», используя еврейские буквы, «хорошо вырезанные из железа»[159]. Первые книги на древнееврейском появились в Италии в 1470-е годы, почти через 15 лет после знаменитой Библии Гутенберга. Вскоре еврейские печатни были построены в далекой Восточной Европе – в Праге (1512), Кракове (1534) и Люблине (1555).

Это оказало разрушительное влияние на идишскую интеллектуальную традицию, которая до сих пор была исключительно устной и передавала мудрость от поколения к поколению при помощи слов.

Старые методы не могли соревноваться с потоком печатных книг, хлынувшим в идишский мир. Историки считают, что идеи философов, подвергшиеся критике раввина в Старой синагоге Познани в то мартовское утро, на самом деле являлись рецепцией опубликованных незадолго до этого сочинений, недавно дошедших до польских семинарий. Памфлет Горовица перечисляет их:

Маймонид, Нахманид, дон Исаак Абарбанель, рабби Исаак Арама, рабби Шем Тов, рабби Авраам ибн Эзра, рабби Бахья-старший, второй рабби Бахья, Герсонид, рабби Давид Кимхи, рабби Иосиф Альбо, рабби Исаак Исраэли-второй, рабби Соломон бен Адрет, мудрец рабби Иона, составивший комментарии на Альфаси, и рабби Саадия Гаон.

Рабби Ашкенази должно было казаться, что неконтролируемое изобилие книг угрожало многовековым традициям. Вопрос о том, совместимо ли изучение наук и философии с религиозной верой, вновь неизбежно стал предметом публичного обсуждения в общине, ориентированной на традицию.

Это произошло не за один день. С конца XV века говорившие на идише ученые Восточной Европы спокойно занимались изучением рационалистической философии и ее ответвления, которое мы сегодня называем естественными науками. Писец по имени Иерухам Фишль трудился в Польше, деля время между копированием рукописных древнееврейских переводов таких светочей философии, как Аристотель, Аверроэс и аль-Газали, а также оригинальных еврейских сочинений и странствиями по Восточной Европе с целью продажи их голодным до знаний учащимся. Его труд и труд ему подобных был усердным. В 1517 году польский хронист Матвей Меховский в «Трактате о двух Сарматиях» («Tractatus de duabus Sarmatiis») отмечал, что литовские евреи изучали науки и искусства, астрономию и медицину по древнееврейским книгам, что было подтверждено позже посетившим страну папским легатом.

Обычно говорящие на идише ученые штудировали труды великого Маймонида, Моше бен Маймона (1135–1204), современника арабского мыслителя Аверроэса (Ибн Рушда) и норманнского мученика Томаса Беккета[160] – порождение не идишского, а иудео-арабского мира в эпоху неудавшегося Ренессанса XII века. Его история и инспирированные ею яростные раздоры должны были заставить задуматься его польских последователей XVI века.

Повернем листы календаря назад, от XVI столетия к XII. Бен Маймон – самый влиятельный из всех еврейских философов, популярный также среди христиан и мусульман. Пожизненно изгнанный из своей родной Кордовы нетерпимой и фундаменталистской Берберской династией, он приехал сначала в марокканский Фес и, наконец, поселился в Каире. Он выступал с критикой главы Вавилонской академии и его зятя – «очень глупого человека <…> ничтожного и невежественного во всех отношениях» и изыскивал возможность заменить изучение Талмуда, требующее многих лет упорного труда, выработанным им самим систематическим и прежде всего доступным кодексом законов, «Мишне Тора». Маймонид предпочитал греческую логику и анализ раввинистической казуистике, критически объяснял все аллегорические пассажи Торы и Талмуда, не выдерживавшие рационального анализа, отрицал астрологию в пользу астрономии и предпринял попытку, хотя и не полностью успешную, согласовать учение Аристотеля с учением еврейских мудрецов. Кроме этого, он был автором трактатов по астрономии и медицине.

Маймонид расколол еврейское общество своего времени на враждующие группы, между которыми случались жестокие перепалки, обмен грубыми оскорблениями и злобными обвинениями. Иегуда Галеви, величайший еврейский поэт предыдущего поколения, советовал:

И не превозноси ученье греков,Что не плоды, а лишь цветы взращает[161].

Это был не просто спор между верой и рациональной философией, но и конфликт между разделением и объединением, классовая борьба между простолюдинами и высшим интеллектуальным слоем иудео-арабского общества. В письме к раввинам Северной Франции ведущий талмудист того времени Моше бен Нахман, Нахманид, резко критиковал тех, кто, подобно Маймониду, зарабатывает на жизнь, обслуживая правящий класс: