Разорванный круг - Владимир Попов

— А ты-то где пропадал?

— Я ж тебе сказал — в Ашхабаде. Узнали в гараже, на котором мы базировались, что на ашхабадской автобазе накрылись наши шины — отслоение протектора. Апушкин, водитель мой, встревожился как бы не сыграть в кювет. А у меня, сам понимаешь, какие мысли завертелись: горим со своим ИРИСом. Я и махнул в Ашхабад. А обратно не берут. Все с грузом: фрукты. Самого — пожалуйста, а с покрышками… Вот и засел.

— Ну и что выяснил?

— Я думаю, какая-то сволочь схалтурила. Протектор, наверное, попался длинный, ну и присобачил его сборщик ударами молотка. Получилась волна, а под волной воздушный пузырь. Как только шину покатили, этот пузырь тоже покатился внутри и отодрал протектор, как клин.

— Диагноз точный? — спросил Дима.

— Был бы я уверен, сразу телеграмму дал бы.

Кристич молча стал одеваться. 

Посещение Кристичем Брянцева имело неожиданные последствия: директор отобрал у него пропуск, и «воскресшего из мертвых» три дня не пускали на завод, чтобы отдохнул и отоспался. Выпросив пропуск на четвертый день, Саша наконец перешагнул порог проходной.

Он сразу заметил изменения, которые произошли за последние два месяца на территории завода. Небольшого домика, где помещался институт рабочих-исследователей, не было и в помине. На его месте рыли котлован. Давно поговаривали о том, что институту дадут две большие комнаты в новом корпусе, куда должна была перейти и заводская лаборатория, но в это верилось и не верилось: слишком часто переселялись отделы в новых зданиях, и почему-то всегда так получалось, что отделу, занимавшему одну маленькую комнату, оказывалось тесно в трех больших, он начинал воевать, и все распределение нарушалось.

Кристич повернул направо, где высилось новое четырехэтажное здание. Чисто вымытые стекла, значит, уже заселено. Стал отыскивать помещение института, читая надписи на дверях: «Лаборатория истирания», «Динамические испытания», «Пластоэластические испытания», «Полярограф».

На третьем этаже, рядом с конструкторским бюро новых шин, нашел табличку: «ИРИ». Но о том, что институт помещался здесь, догадался раньше, чем увидел ее: из-за неплотно закрытой двери доносился гул голосов, перекрываемый визгливым тенорком Целина.

В просторной, с наклонным потолком комнате собралось человек тридцать. Все знакомые, все свои, наиболее активные ребята, на которых держался институт.

Кристич ожидал горячей встречи — как-никак считался пропавшим без вести, — но все уже знали, что он благополучно вернулся, и удивления не проявили. Закивали, подмигнули, заулыбались и тотчас позабыли о нем.

У окна, облокотившись на подоконник, сидел Приданцев. Его лицо выражало непривычное смущение. Приданцев отличался самоуверенностью и той заносчивостью, которая так характерна для людей, ничего за душой не имеющих, но изо всех сил стремящихся показать, что они что-то собой представляют. Сейчас от всего этого и следа не осталось. Четыре злополучные ашхабадские шины, распотрошенные вдоль и поперек, как это делают при самом пристрастном исследовании, красовались на стенде, а над ними висел плакат: «Позор бракоделу Приданцеву!»

— …в результате этой подлости, — кричал Целин, — именно подлости, иным словом этого поступка я назвать не могу, чуть было не рухнула работа, которую мы вели три года. Подумать только! Сотрудники НИИРИКа утверждали, что введение большого количества восков будет вызывать отслоение протектора — и нате, получите: в Ашхабаде отслоение протектора. Попробуйте доказать, не зная причины, что воска не имеют никакого отношения к этому случаю, что причина тут одна: подлость, подлость, подлость!..

Целин задохнулся от негодования, и Приданцев воспользовался паузой.

— А ты попробуй стань на мое место, — грубо сказал он. — То дадут протектор короче, чем надо, то длиннее. Что, стоять? А норма? А план? А заработок? У меня дети, их кормить надо.

— А Ивановский?! — выкрикнул Целин. — Для него качество превыше всего!

— Наплодит четверых — тоже перестанет о качестве думать, — огрызнулся Приданцев.

Как ни грубы, как ни элементарны доводы Приданцева, они все же заставили задуматься. Сборщики часто попадали в подобное положение. Слишком тонкое дело — производство протекторов. Отрезанная резина садится, сокращается по длине, и не всегда машинист шприц-машины может предусмотреть размер усадки. С этим злом боролись, но устранить его не могли.

— Так что же, значит, так и будем выпускать брак? — наседал Целин.

В ответ — молчание.

— Не знаю, как этот вопрос решать технологически, — подал голос Кристич, и все обернулись в его сторону, — но с таким, как Приданцев, я работать не буду. Честно говоря, многие нарушают технологию, но они все-таки имеют совесть — знают, что грубое нарушение — это прежде всего человеческая жизнь, а может быть, даже несколько жизней. Если бы мы делали галоши — там еще куда ни шло. Раньше износились или позже — плохо, конечно, но не так страшно, потребитель переживет. А вот когда переполненный автобус пойдет под откос… В общем, нужно отстранить Приданцева от сборки и за версту не подпускать.

Нет ничего тяжелее осуждения товарищей. Если корит и пробирает администрация — это не так доходит. Это одна из обязанностей руководителей, и многие ею злоупотребляют настолько, что нагоняи входят в привычку, к ним вырабатывается иммунитет. А вот когда твой брат, рабочий, не хочет с тобой стоять рядом, трудиться под одной крышей, когда с тобой перестают здороваться — такую кару не выдерживают даже самые толстокожие. Что такое наказание отчуждением, Приданцев испытал, когда вскрылась его проделка с профсоюзными взносами. Отчуждение было тем страшнее, что возникло не по сговору. Он чувствовал, что стал противен всем и каждому в отдельности. Прошлые его грехи одни забыли, другие простили, и только-только наладил он отношения с коллективом — снова такой провал. Вот почему после разящих слов Кристича он сжался и поник.

— Что с ним делать, пусть профсоюзная организация решает, — сказал Целин. — Меня другое волнует: как сделать невозможным такой вид брака?

— Есть одно соображение, — тихо, как всегда, произнес Дима Ивановский и настороженно посмотрел на Целина. Очень уж тот был распален и в таком состоянии мог оборвать, не дослушав.

— Выкладывай!

— Что если протекторы делать так, чтобы они ни в коем случае не были длиннее? Или по норме, или короче.

— М-да-а! — многозначительно произнес Целин. Только уважение к Диме удержало его от едкой реплики.

— А короткие зубами натягивать? — спросил кто-то из сборщиков.

— А если потом стык разойдется? — спросил другой.

— Дайте договорить, — остановил нетерпеливых Ивановский. — Под рукой у сборщика должны быть прокладки разного размера. Не сошелся протектор на сантиметр — сантиметровая, на дюйм — дюймовая.

— Значит, уже два стыка получится, — не выдержал Приданцев, смекнув, что даже его дельная реплика будет сейчас что-то значить.

— Наша резина, сдобренная восками, хорошо склеивается, — продолжал Ивановский. — На крупных станках итальянской фирмы Пиррели всегда протектор из двух половин, и ничего, мир не жалуется. — Он в упор посмотрел на Приданцева. — Кто не боится одного стыка, тому не страшны и два.

— Попробуем! — решительно сказал Целин. — Самый вредный страх у людей — страх опыта. Поручим это Диме.

— Лучший способ отбить охоту подавать идеи: сам подал — сам выполняй, — пошутил кто-то.

Поднялся Кристич.

— Я никак не пойму, что тут происходит. Занятие? Совещание? И почему среди нас все еще находится Приданцев? С ним закончено — и пусть катится отсюда подобру-поздорову. Я лично знать его не хочу!

Собравшиеся смотрели на Целина: что он скажет, как решит? А Кристич сверлил взглядом провинившегося сборщика. «Ну поднимись же, уйди, — говорил этот взгляд, — не заставляй брать тебя за шиворот!»

Однако Приданцев не двигался, будто прирос к стулу. Рвалась нить, соединявшая его с этими людьми. Его никогда не интересовало их расположение, он всегда ощущал себя над ними, но их неприязни боялся. У него мелькнуло было желание встать и демонстративно выйти, да еще дверью хлопнуть как следует, чтобы штукатурка посыпалась, — помирать — так с музыкой, но тотчас вспомнилась побасенка с моралью: «Если ты по шею в дерьме, то сиди и не чирикай». Решил не огрызаться.

Люди молчали. Понимали, что Приданцеву и так воздали должное, впереди у него еще административное взыскание, и выгонять его, как напрокудившего пса, не решались. У одних не хватало мужества, у других — жестокости, третьи раздумывали о том, как сами чувствовали бы себя, если бы случилось такое.

Кристич посмотрел на Диму Ивановского, посмотрел требовательно: помоги, мол. Тот только бровью повел как-то неопределенно. Не хотелось ему выступать против Приданцева, боялся, что заподозрят в личной неприязни, в зависти, — по выполнению нормы Приданцев шел одним из первых и всегда опережал Ивановского.