Дневник провинциальной дамы - Э. М. Делафилд

с десятью слугами… Не верю ни единому слову, но не могу этого сказать и как-то прервать излияния. К моему огромному облегчению, к нам выходит Роберт и менее чем за три минуты избавляется от коляски, коробок и всего остального одной силой взгляда.

(Позже он признает, что у калитки расстался с полкроной, но это трогательно и заслуживает похвалы.)

После ужина Роберт необычайно разговорчив и ведет речь о сене, и мне не хочется портить ему настроение. Потом уже пора ложиться спать, и Мадемуазель по-прежнему не подозревает о надвигающейся катастрофе.

21 июля. Встречаюсь с двумя кухарками, результаты неутешительные. Возвращаюсь домой в глубоком унынии, и Мадемуазель предлагает сделать мне tisane, но, по моей просьбе, заменяет его простым чаем и проявляет столько доброты, что я снова откладываю тяжелую миссию – просветить ее относительно ближайшего будущего.

22 июля. Возвращение Робина, который выдает неуместные шутки насчет желтухи – заболевший, кажется, его друг – и хорошо выглядит. Он съедает кучу еды за чаем и жалуется, что в школе голодает. Мадемуазель говорит: «Le pauvre gosse!»[233] – и достает плитку французского шоколада, которую Робин принимает с благодарностью, но я слишком хорошо знаю, что этот альянс носит сугубо эфемерный характер.

Рассказываю Робину про квартиру на Даути-стрит. Он проявляет большой интерес и участие и предлагает смастерить мне обувницу или книжную полку. Затем мы все выходим в сад и играем в крикет. Просьба Мадемуазель взять une balle le caoutchouc[234] игнорируется. Робин великодушно разрешает мне охранять воротца, поскольку я считаю эту позицию наиболее безопасной, а Вики подает – очень медленно и много раз замахиваясь. Игра, как обычно, не обходится без присутствия Хелен Уиллс, но она оставляет нас, получив мячиком по лапам. Спустя какое-то время (по ощущениям – через несколько часов) к нам присоединяется Роберт, так что игра принимает совершенно иной, гораздо более энергичный характер. Мадемуазель тут же категорично заявляет: «Moi, je ne joue plus»[235] – и уходит в дом. Это неспортивно, однако лишь малодушие мешает мне последовать ее примеру. Подобно Касабьянке[236] я остаюсь на посту, и мне даже удается отразить два мяча и столько же не поймать, после чего мне велят отбивать и я успеваю заработать два очка, но Робин меня выбивает.

Крикет определенно не моя игра, но за этим выводом неизбежно следует вопрос: «А какая моя?» Нет ответа.

23 июля. Пусть и с опозданием, но беру быка за рога и в два часа пополудни иду искать Мадемуазель: Вики отдыхает, Робин читает «Шерлока Холмса» на лестнице, которую он предпочитает «старомодным» гостиным. Робко предлагаю Мадемуазель присесть на минуточку.

Она тут же пододвигает мне свое кресло и говорит: «Ah, ça me fait du bien de recevoir madame dans mon petit domaine»[237], отчего на душе становится еще хуже.

За этим следуют крайне мучительные полчаса. Мы повторяем то, что уже много раз обсуждалось, опровергаем собственные доводы, и все, как обычно, заканчивается потоками слез и уверениями во взаимном уважении. Из всего этого разговора становятся ясными лишь два факта: Мадемуазель вернется на родину при первой же возможности, а Вики в сентябре поедет в Миклхем.

(NB. Надо сообщить Вики новость таким образом, чтобы она не слишком бурно радовалась грядущей самостоятельности и не слишком холодно отнеслась к отъезду Мадемуазель. Предвижу затруднения и жалуюсь Роберту, который говорит, что не надо пугать себя заранее, чем только усугубляет мои опасения.)

Очень долго пишу письма: директору школы Вики, дантисту насчет записи на прием и в магазин «Арми энд нейви» по поводу заказа продуктов. Почему-то чувствую себя морально и физически измотанной.

25 июля. Еду в Эксетер[238] на встречу с еще одной кухаркой. Просиживаю в бюро ровно два часа двадцать минут, но она так и не появляется. За конторкой с недружелюбным видом восседает особа в оранжевом берете, и временами я спрашиваю у нее, что могло Случиться. Она говорит, что не знает, никогда, мол, такого не было, из-за чего я чувствую себя виноватой.

В бюро заходит усталая женщина в розовом дождевике и спрашивает, нельзя ли найти домработницу, которая будет и готовить, и убираться. Оранжевый берет тут же ее отшивает, мол, на такую работу в деревне желающих нет. Потом ехидно добавляет, что, если бы были, она бы уже заработала состояние. Розовый дождевик реагирует на шутку с королевской невозмутимостью и уходит. Долгое ожидание продолжается. Оранжевый берет выходит из приемной и возвращается с чашкой чая, а я предаюсь единственному доступному развлечению: в четырнадцатый раз пролистываю странную брошюрку под названием «Говорят ли с нами Мертвые?» и распотрошенный номер «Сферы»[239] за февраль 1929-го.

Оранжевый берет пьет чай и о чем-то долго шушукается с клиенткой, похожей на домработницу.

От долгого сидения деревенею так, что, кажется, никогда уже не смогу пошевелить ни рукой ни ногой. Когда мне это все же удается, обнаруживаю, что чуть не опоздала на обратный автобус. Подумываю о том, чтобы продать дом и поселиться в отеле, чем раз и навсегда решить проблему прислуги. План не вполне реалистичный и неминуемо приведет к очень серьезным разногласиям с Робертом.

(Вопрос: Не ошибается ли теория, которая приписывает праздные бесплодные мечтания молодежи? Я бы их добавила ко многим другим неподобающим и бесполезным особенностям среднего возраста.)

Провожу вечер с детьми, у которых энергия бьет через край. Они удивляются, почему это я отказываюсь играть в салочки, но с готовностью соглашаюсь просто сидеть и в третий раз слушать, как мне читают «Шиворот-навыворот, или Урок отцам»[240].

26 июля. За завтраком оживленно обсуждаем ежегодную проблему: куда поехать на летние каникулы. Я предлагаю Бретань[241] и достаю буклет Эксетерского туристического бюро, который щедро сулит солнце, море и дешевизну. Робин поддерживает мою идею, но сразу предупреждает, что лягушек он есть не станет. Мадемуазель тяжело вздыхает и предрекает всем гибель в Ла-Манше, поскольку этот год богат на naufrages[242]. Вики уводит обсуждение в сторону тем, что предлагает путешествовать по воздуху, и еще утверждает, что во Франции всех мальчиков бреют налысо, как каторжников. Мадемуазель froissée. Сначала она говорит: «Ah, non, par exemple, je ne m’offense pas, moi, mats ҫa tout de même»[243], а потом выдает длинную тираду, суть которой в том, что у Вики нет ни сердца, ни здравомыслия. Вики ревет, а Роберт говорит: «Ну вот!..» – и режет окорок.

Дискуссия возобновляется без Вики, которая время от времени вопит за дверью, но скорее машинально, а не потому, что сильно расстроена. Мадемуазель поджимает губы и повторяет, что, конечно, совершенно не