Антология советского детектива-44. Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Марченко Анатолий Тимофеевич

— Да будут прокляты! — исступленно зазвучало на дворе. Тибор неуверенно двинулся на крик. В обширном ксендзовом дворе посреди раскрытых хлевов и клетей метался Алоиз Торма.

— Уходи! — заревел ксендз, заметив Тибора. — Прочь!

Тибор попятился, но вспомнил, зачем пришел, и остановился.

— Уходи! — надвигался на него ксендз.

— Ваше преподобие… У меня жена…

— Уйди на улицу! Уйди! Сиди там!

Тибор вышел.

«А ведь ксендз-то рехнулся! — осенило Тибора уже на улице. — Человека ограбили, чуть не убили, а он не велит людей звать, вопит, кидается, как дикий!»

В следующую минуту Тибор уже бежал к соседям. Загрохотал в двери:

— Эгей! Люди! Люди! Ксендза ограбили! Он с ума сошел!

Через полчаса вокруг дома ксендза Алоиза Тормы гудела толпа. Сбежавшиеся мужики и бабы судачили, пытались заглянуть в окна, позвать Алоиза Торму, но тот заперся и на все призывы отвечал только одно:

— Расходитесь! Расходитесь!

Тибор в сотый раз пересказывал, что увидел в доме Алоиза, придя звать его к умирающей жене.

Никто ничего не понимал.

Меньше всех понимал, что произошло, сам Алоиз Торма. Немецкие офицеры, которым он гостеприимно открыл дверь нынче ночью, вдруг набросились, связали его и экономку, отобрали ключи, а теперь выяснилось — ограбили его! Варвары! Варвары! На кого подняли длань свою? В чей колодец плюнули? Чей храм осквернили?

Первым побуждением Алоиза было жаловаться. Ехать в город, требовать наказания для грабителей. Но, остыв, он струхнул. Кому жаловаться? Своим властям? Э! А жаловаться немецкому командованию на немецких офицеров…

Одно смущало ксендза. Странно выглядели ночные гости. Небритые. У одного лицо в кровоподтеках. У другого — голова забинтована. Словно и не офицеры, а самые настоящие разбойники. Но ведь мало ли что…

Ксендз досадовал на дурака-мужика, собравшего народ. Из этой истории нельзя поднимать шума. А теперь вся деревня взбудоражена. И упаси бог, если узнает мужичье, что на ксендза напал не кто-нибудь, а немцы! И так немцев ненавидят в деревне, а дай повод — шмелями зажужжат, неизвестно, до чего дойдут! Повсюду разнесут новость!

«Нет, нет! — думал ксендз. — Нет! Волновать народ, разжигать страсти нельзя… Недостойно… Сообщить властям в корректной форме… Убытки вернут… А народ волновать нельзя!..»

Собравшись с духом, он вышел на крыльцо. Много позже, когда мужики уже расходились, ксендз вспомнил о своем освободителе. Спросил, кто к нему приходил поутру, зачем.

— Тибор Каналаш, ваше преподобие, — ответили ксендзу. — Жена у него помирает.

Ксендз всплеснул руками:

— Ей нужны святые дары!

— Да уже не нужны, ваше преподобие, — сказал кто то. — Померла она.

И, подумав, подтвердил:

— Уже с час, как померла.

Солдаты второй смены контрольно-пропускного пункта под Тишальоком коротали время, рассказывая старые анекдоты и всякие истории. Но анекдоты иссякли, фронтовые воспоминания надоели, и солдаты умолкли. Наступило тяжкое, унылое молчание.

— Хоть бы письмо пришло, — сказал, наконец, рядовой Грюнблат. В его голосе была тоска. Все знали, что семья Грюнблата живет в Дрездене, что он не получал писем вторую неделю, и догадывались, почему он их не получает.

Рядовой Кнебель вздохнул.

— Заскулили! — с ненавистью сказал рядовой Нойман. — Никто не имеет права скулить! Слышите, вы! Никто!

— Припадочный! — сказал рядовой Кнебель.

— Повтори, что ты сказал, негодяй!

— Я сказал, что ты припадочный! И заткни свою поганую пасть! — неожиданно взревел Кнебель. — Заткни, псих! Заткни!

Они стояли друг против друга, сжимая в руках оружие. Эти двое давно не выносили друг друга. Кнебель за глаза называл Ноймана доносчиком, а Нойман всюду грозился, что выведет Кнебеля на чистую воду, разоблачит его пораженческие настроения.

Грюнблат не имел ничего против того, чтобы Кнебель набил Нойману морду. Сволочам надо бить морду. Но он боялся, что в ход пойдет оружие.

— Бросьте вы! — заорал и Грюнблат.

Противники не слышали.

На счастье, дверь в караулку отворилась, вошел фельдфебель Цигль.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Что тут еще? — крикнул Цигль.

— Как всегда, ссорятся… — поторопился сказать Грюнблат, чтобы не дать Нойману заговорить первым и возвести напраслину на Кнебеля.

— Опять? — рявкнул Цигль.

— Они опять скулят, господин фельдфебель! — крикнул Нойман.

— Врешь! — оборвал Грюнблат. — Господин фельдфебель, разрешите доложить, что эта богемская свинья врет! Никто не скулил! А с ним нельзя двух слов сказать! Трусит, вот и бросается на всех!

— Господин фельдфебель! — взвыл Нойман.

— Молчать! — заорал Цигль.

Фельдфебель был по горло сыт доносами. Из-за этих доносов его уже три раза за последний месяц таскали в гестапо, и три раза приходилось выручать своих болванов, доказывать, что в роте настроения самые боевые. Цигль знал: доносы — дело Ноймана, и не прощал тому попытки замарать роту.

— Молчать! — еще яростней проорал Цигль, хотя все уже и так молчали. — Я вас научу нести службу!.. Кнебель!

— Я, господин фельдфебель!

— Два наряда вне очереди!

— Слушаюсь, господин фельдфебель…

— Нойман!

— Я…

— Два наряда вне очереди!.. И чтоб я не слышал больше разговоров о настроениях!.. Не ваше дело!.. Настроениями занимаются те, кому это положено! Ясно?

— Осмелюсь доложить…

— Молчать! — завопил Цигль. — Рядовой Нойман! Лечь!

Нойман вскинул было голову, но тут же покорно шлепнулся в грязь.

— Встать!.. Лечь!.. Встать!.. Лечь!.. Встать!.. Лечь!..

На десятый раз Цигль немного успокоился.

— Всё поняли?

— Так точно, господин фельдфебель… — прохрипел Нойман.

— И зарубите себе на носу… — начал было Цигль, но умолк.

К контрольно-пропускному пункту приближалась машина. Вернее, приближались две машины. Вторая шла метров за двести от первой.

— Приготовиться к проверке! — приказал Цигль.

Первая машина приблизилась и затормозила. В ней ехали офицеры танкового корпуса. Документы у офицеров были в порядке.

Возвращая документы подполковнику-танкисту, Цигль заметил, что вторая машина разворачивается.

— Кто ехал за вами? — быстро спросил Цигль подполковника.

— За нами? Фургон. Из этих…

— А! — сказал Цигль. — Прошу прощения, господин подполковник. Можете ехать.

Он почтительно козырнул. Машина с офицерами прошла. Фургон удалялся.

— Что это они назад отправились? — спросил Кнебель. — Смотрите. Сворачивают направо!

— Не твое дело! — отрезал Цигль. — Это же СС… Не видишь, что ли?

— А… — протянул Кнебель.

— На Будапешт, что ли, они? — вставил Грюнблат.

— И не твое дело, — повторил Цигль. — Распустились! А ну, рассказывай, что у этих двух свиней вышло.

Фургон исчез, пропал на боковой дороге. Солдат он больше не интересовал. Не интересовал он и фельдфебеля Цигля.

Майор Вольф заканчивал обработку данных фронтовой разведки. Осторожно вошел заменявший в этот вечер Миниха дежурный офицер отдела лейтенант фон Рейтенау.

— Да? — не отрываясь от бумаг, спросил Вольф.

— Звонит господин Раббе. Спрашивает, можно ли вас видеть.

— Конечно…

Фон Рейтенау вышел. Появление дежурного сбило с мысли. Майор Вольф «потерял» конец недописанной фразы. Морщясь, он достал сигарету, механически взглянул на часы, чиркнул спичкой, но не закурил и, приходя в себя, опять посмотрел на часы.

— Половина второго?!.

Спичка обжигала пальцы, Вольф отбросил ее, зажег новую, выпустил струйку дыма, позвонил.

— Лейтенант Миних вернулся? — осведомился он у фон Рейтенау.

Тот, как всегда, был невозмутим:

— Никак нет, господин майор.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Как это?.. Он давно должен был возвратиться.

Фон Рейтенау с ледяным спокойствием повторил:

— Лейтенант Миних не возвращался.

Ровный тон дежурного офицера в данном случае как нельзя лучше демонстрировал отношение фон Рейтенау, отпрыска старой прусской фамилии, к выскочке и плебею Миниху. Фон Рейтенау как бы подчеркивал: он и не ждал от Миниха ничего хорошего. Разве хам перестает быть хамом оттого, что получил офицерский чин? Разве он когда-нибудь научится выполнять приказы?