Петербургский сыск. 1874 год, февраль - Игорь Москвин

– Разрешите? – У дверей стоял письмоводитель с бумагами в руке. – Виктор Александрович, я все подготовил.

– Вот и хорошо, – и Уваров указал рукой, куда положить бумаги, – надеюсь, когда убийцу отправят в Сибирь, услышать от вас, как вы его разыскали спустя столько лет.

– Непременно, а сейчас разрешите откланяться, дела не ждут.

– Не смею вас задерживать, Иван Дмитрич.

Через несколько минут Путилин покидал кабинет товарища прокурора, имея при себе две бумаги. Одна давала право произвести обыск в месте проживания Тимофея Синельникова и вторая – на арест вышеуказанного господина.

Не смотря на невозмутимость, волнение присутствовало и выдавало только нетерпеливыми жестами и хотелось побыстрее устроить допрос этому господину, умудрившемуся не оставить следов в тот летний, 3 июня, памятный день в Шуваловском парке.

Глава тридцать восьмая. Господин Синельников собственной персоной

Между тем Тимофей Синельников и не подозревал о нависших над ним грозовых тучах. В то время, когда начальник сыскной полиции распивал чаи с товарищем прокурора, он сидел в трактире в ожидании, когда половой принесет заказанные блюда, и прикладывался к стакану, в котором был налит пахнущий хлебом квас.

Мысль билась в голове одна, что вот еще немного времени, и он станет полноправным хозяином небольшого поместья в одной из южных губерний. Не южных, поправил он себя, при этом улыбнувшись, а Херсонской. Надо привыкать к новому образу жизни, хватит сидеть в проклятом сыром городе, который построил тщеславный царь. Денег осталось не так много, но доход, который можно получать, даст возможность не бедствовать и без опаски смотреть в будущее. Зачем только он столько сидел в такой дыре. Давно бы почивал в беззаботности и неге.

Синельников был плотным, широкоплечим мужчиной сорока шести лет, с умным, но каким—то плутоватым лицом, окаймлявшее бородою темного цвета, такими же волосами на голове без единой седой прожилки, коротко обстриженными, одевался он в длиннополый серый сюртук.

– Благодарю, – сказал он половому с полупоклоном и слащавой улыбкой поставившим перед Тимофеем миски с солеными грибами и нарезанными на тонкие кусочки варенную говядину, приправленную зеленым луком и хреном.

– Суп подавать? – поинтересовался вышколенный трактирный работник.

– Подавай. – улыбнулся Синельников, ему нравилось чувствовать себя барином. Он входил во вкус, ведь надо привыкать к роли хозяина, хотя небольшого, но по своего собственного поместья.

Откушав обед и оставив половому щедрые чаевые, Тимофей вышел на свежий воздух, дыхание сразу же перехватил жгучий мороз.

«Ничего, скоро, – мелькнуло в его голове, – уже скоро я распрощаюсь не только с городом, но и со старым… Повадился Гришка приходить, только зря я адресок шепнул, хотя голотьба, он т так бы выследил».

До обещанного Задонским оформления всех необходимых бумаг оставалась одна неделя, но нетерпение давало знать, и уже сейчас Синельников стал собирать вещи, которых было не так много, а вот книг… Тимофей начал сам их перевязывать, чтобы знать в какой пачке, что лежит. Пристрастился к чтению он недавно, когда длинными вечерами нечем было заняться. Со старыми приятелями встречаться не имел желания, тем более, что они известны полиции, а уж если и не известны, то на чем—нибудь малом попадутся и тогда, почитай, покойной жизни конец. Сыскные агенты могут вести дела, хотя, его довольная улыбка прочертила тонкую полоску на губах, они так и не докопались до того отставного поручика ли? а может и не поручика, да разве ж это в нынешний час важно. Неделя и никто. Никогда не услышит, что жил в столице такой Тимошка Синельников. Все, весь вышел, нету его.

Помахивая тростью, он направился в послеобеденную прогулку, чтобы посмотреть перед скорым отъездом на город с суетливой и бестолковой жизнью.

К шести часам пополудни Соловьев привез Пахома Игнатьева из Сертолова. Извозчик при виде начальника сыскного отделения, сидящего за столом под большим портретом здравствующего Государя оробел и на первый вопрос, как его зовут, ответил заикаясь:

– Иг—г—нать—е—ев я, Иг—гнатье—евыми всегда были, – он вытер лицо шапкой и добавил, уже не заикаясь, – Пахомом кличут.

– Хорошо, – Иван Дмитриевич указал на стул и довольно строгим голосом произнес, – ты садись, Пахом, садись. У меня к тебе дело.

– Да нас постоять сподручнее, – и снова вытер лицо шапкой. Словно испарина на лбу выступила.

– Вот что, Пахом, ты, как я знаю в Сертолове служишь?

– Так точно, почитай, десятый год.

– Вот и ладненько, ты давно приятеля своего Григория Шустова видел?

– Ваше Превосходительство, – начал он, но его прервал Путилин:

– Иван Дмитриевич!

– Ива—ан, – снова заикнулся, потом торопливо добавил, – Ва…. Дмитрич, – сконфузился, но добавил, – да года три.

– Хорошо, – опять произнес Путилин, а Пахом вытянул голову вперед, недоумевая, хорошо для него или сыскного отделения, – не помнишь ли когда в последний раз встречались?

– Что зимой было, точно помню, – ответил Пахом и сжал шапку двумя руками.

– Зимой говоришь?

– Так точно, попросился переночевать и утром ни свет, ни заря уехал на первом поезде.

– А до этого?

– Как—то летом он просил экипажем помочь. Тогда мой хозяин за границу отъехавши был.

– И помог?

– А что ж не помочь, – улыбнулся, но тотчас же сделал серьезное лицо, – так точно.

– И когда говоришь это было?

– В начале лета, а вот числа не помню. – он прижал руки к груди.

– Хорошо помнишь ту поездку?

– Да, памятью пока не маюсь, – Пахом уставился на пол. – трое их было, один маленький такой, видно, что отставной офицер, Гришутка и третий, как же его, – Игнатьев наморщил лоб, – не вспоминается, то ли Фомой его звали, то ли Трофимом. Вот это не помню.

– Так. – с заинтересованным видом произнес Иван Дмитриевич, – а куда возил, припомнишь?

– Город я не хорошо знаю, но где—то на Обводном я их посадил, а у Шуваловского парка они вышли.

– И так хорошо помнишь?

– Дак они, – улыбнулся Пахом и, не пряча ее, сказал, – мне красненькую выдали, а я все, что с деньгами связано, хорошо запоминаю.

– Вот это дело, может, ты и пассажиров вспомнишь? – Осторожно спросил Путилин.

– Ну, ежели увижу их. Офицера—то наверняка.

– А второго?

– Не знаю, – просто сказал Пахом, все так же смотря в пол.

– Если увидишь?

– Не могу знать, Ва… Иван Дмитриевич.

– Придется тебе, Пахом, посидеть у нас.

– За что? – прямо таки выдохнул Игнатьев, наслышанный о полицейских порядках в столице.

– Не за дело. – улыбнулся Путилин, – посмотришь и скажешь, узнаешь того третьего господина или нет.

– Коли так. – взгляд Пахома повеселел.

Когда сыскной агент вышел с Игнатьевым, чтобы проводить в помещение, где тот мог подождать, Иван Дмитриевич, не отрывая взгляда от лежащей бумаги на столе, произнес:

– Готовы, Иван Иваныч, к заключительному акту сией затянувшейся пьески?

– Готов—то, готов, но не спокойно на сердце, – откровенно признался надворный советник.

– Так всегда, – Путилин снял с вешалки пальто, – всегда присутствует проклятое волнение, словно идешь в первый раз в бандитское логово.

– И у вас? – выдохнул Соловьев.

– А я что ж по—вашему бесчувственный пень, что ли? – Засмеялся Иван Дмитриевич и вышел из кабинета.

По дороге в Мытнинский переулок заехали за приставом в участок на Сьезжинской, но штабс—капитана Мироненко там не оказалось и вместо него поехал помощник – коллежский регистратор Холодович, который был только рад лишний раз посмотреть со стороны на работу сыскной полиции, в особенности за Путилиным, о котором он много был наслышан, но не разу не присутствовал при таких мероприятиях. Потом завернули в околоток, где околоточный по обывательскому надзору Матвей Евлампиевич, казалось, только их и ждал.

К дому Власова подъехали на трех экипажах. Соловьев в нетерпении соскочил с подножки первым и посмотрел на дом, словно видел в первый раз. Иван Дмитриевич. Отдуваясь, словно старый человек, медленно спустился на утоптанный темный снег, сейчас Путилин напоминал какого—нибудь высокого чиновника, заботящегося, чтобы его жесты показывали важность и величие. Он остановился подле надворного советника, уперши трость в деревянную мостовую.

– Что, Иван Иваныч, наш убийца здесь проживает?

– Так точно. – по военному ответил Соловьев, почему—то нахмурив брови, – вон там, – и он рукой указал на освещенный изнутри свечным светом провал окна.

– Тогда стоит навестить, – и Иван Дмитриевич направился к крыльцу.

Дверь открыла женщина пожилых лет в белом чепце и белом фартухе.