Форварды покидают поле - Наум Халемский

— Константин Иванович! Можно сделать аншлаг?

— Конечно, можно, — невозмутимо соглашается Константин Иванович, попыхивая трубкой, — пустить тебя в клетку к Радже с машинкой для стрижки волос. Ты его подстрижешь под польку.

— Я не парикмахер. Посадите меня лучше в тумбу. Пусть даже Фантини ничего не знает. Ведь прежде выносят реквизит, — потом устанавливают клетки. Меня вынесут вместе с тумбой и поставят на место. Я не задохнусь — там ведь вместо ручек сделаны отверстия. Перед концом представления вы объявите публике о человеке в клетке. Когда «котят» выгонят с манежа, я выйду и поклонюсь. На завтра аншлаг обеспечен!

— А мне обеспечена палата в доме умалишенных, — отпарировал шпрехшталмейстер. — В принципе из тебя выйдет неплохая тумба. Если еще раз явишься с таким предложением…

Я ушел, но утром пришел снова. Константин Иванович плюнул на манеж, хотя для этого есть урны, и взмолился:

— Пожалей меня! У тебя есть мать?

— Есть, конечно.

— Несчастная женщина! Надеюсь, у нее один такой идиот?

— Константин Иванович!

Шпрехшталмейстер устало сел на барьер:

— Еще одно слово — и можешь считать себя уволенным.

С тех пор, едва я намеревался подойти к шпрехшталмейстеру, он, словно защищаясь, поднимал стек над головой. А тут еще ко всему приключилась пренеприятная штука. Коверный Боб любит устраивать всякие козни. Иду как-то в гардеробную, чтобы взять бутерброд в кармане куртки. Сунув туда руку, я тотчас же отдернул ее со страшным криком. Сбежались артисты, униформы в полном составе, даже сам директор приперся. В кармане куртки оказались две белые мыши Боба. Директор накричал на Боба, грозил уволить его, а коверный оправдывался, ухмыляясь: уж если человек заигрывает со львами, как он может бояться ручных мышек?

После этого я ходил сам не свой. А тут еще замечаю у Сани на голове великолепную тюбетейку.

— Где достал?

— Нигде, — неопределенно промычал он.

— А честно?

— Подарок Фантини.

— Дианы?

— Угу.

Такой подарок Саньке я расценил как недвусмысленный намек — не приставай, мол, Радецкий, не суйся с суконным рылом в калачный ряд.

В общем, выдался денек сплошных неприятностей. К вечернему представлению я точно окаменел и стоял у входа на манеж как истукан. Борис Ильич и Саня пассировали ленты для наездниц — сестер Джигуди. Представление шло вяло, почти без аплодисментов, галерка свистела вовсю, в партере полно свободных мест. Шпрехшталмейстер стоял рядом со мной. К черту, больше не стану унижаться и выслушивать оскорбления. Константин Иванович тянет меня за рукав.

— Согласен, — беззвучно, одними губами произносит он.

С чем он согласен — с отставкой кровавого Цанкова в Болгарии или с политикой Чемберлена?

— Согласен с твоим предложением. Действуй!

Шпрехшталмейстер ведет меня за кулисы, словно боится, как бы я не пустился наутек. Остановившись, он протягивает портсигар, хотя курить здесь запрещено, и тихо говорит:

— В антракте ребята вынесут тебя вместе с тумбой па манеж. Самое главное — упаси тебя бог чихнуть или закашляться. Брандспойты в полной готовности, чуть что — «котят» угостят водичкой, но ты не думай вылезать из тумбы до конца представления. Умри на пятнадцать минут. Понял?

Куда девалось его высокомерие! Он ходил вокруг меня до самого антракта. Наконец гасят центральное освещение, горят лишь боковые лампы. Вся публика в фойе. В тумбе тесно, меня поташнивает, в глазах рябит, в голову лезут мерзкие мысли. Хорош я буду, если Султан (именно под ним я должен оказаться) вдруг опрокинет тумбу, почуяв присутствие человека. Сразу стало першить в горле. Необходимо отвлечься, в противном случае никто даже не узнает предсмертного желания Радецкого.

Зажгли центральное освещение — значит, Фантини закончил накладывать румяна, Диана в последний раз припудривается, и сейчас они выйдут на манеж. Оркестр играет марш тореадоров. Только бы он не стал для меня похоронным маршем! Выскочить-то можно, но удирать некуда. Путь один — в узкую длинную клетку, по которой львы шествуют на манеж. Знакомый гул — идут «котята». Меня начинает лихорадить. Сразу становится темно. Ясно — Султан уже на тумбе. Никогда не ощущал такой потребности в движении, свете, просторе.

Фантини в клетке. Мысленно представляю себе все его движения, так как отчетливо слышу резкие восклицания:

— Пляц!

— Гоф!

— Ажену!

Львы в клетке, теперь мне никуда не уйти. Фантини ничего не подозревает. Вспоминаю всю свою жизнь. Наверное, в ожидании смерти люди всегда думают о плохих поступках, которые они совершали, о своих прегрешениях, а оставшись в живых, ведут себя по-прежнему. Но я отныне буду жить по-иному, честно, никогда не прибегая ко лжи и обману. А вдруг бог наказал меня за измену Зине? Никогда мысли о боге не тревожили меня, но сейчас, в этот страшный момент, возникает мысль: вдруг действительно существует господь бог?

В сущности, серьезных грехов я не совершал. Не молился? Но львы, например, тоже не молятся и, слава богу, живут и даже принуждают кое-кого трепетать от страха. Мне нетрудно пробубнить молитву, но я ведь не знаю ни одной. Да и откуда бог знает, молюсь я или нет? Разве он ведет учет молящихся и немолящихся? Найти Радецкого среди множества людей невозможно. Я слыхал много нелепых историй о существовании бога, они требуют безотчетной веры, слепого поклонения, а не ясного и отчетливого понимания.

Ноги затекли — я ведь сижу на корточках. За воротник что-то каплет. От Султана можно ждать чего угодно, он, как говорит Керзон, лишен аристократических манер. Страх уже немного притупился. В тумбе пахнет конюшней, в горле першит, все сильнее хочется кашлять.

Пытаюсь по возгласам Фантини определить, сколько осталось до конца выступления. Вот когда Диана подаст дяде обручи и зажжет бенгальский огонь, можно будет считать себя спасенным. Стоит пережить все это ради того, чтобы увидеть восхищение в глазах Дианы. В мужчине она больше всего ценит храбрость. Санькины трюки на лестнице сегодня поблекнут. Пусть попробует посидеть в тумбе под Султаном! Не дождется Саня теперь Дианиных подарков. Фантини, подавиться бы ему, придется ужинать в одиночестве. Напиться он всегда может в компания с Бобом. От коверного, кстати, всегда разит водкой. Хорошо бы побродить с Дианой по Голосеевскому лесу! Молодой месяц будет освещать нам дорогу…

Вчера, когда я убирал конюшню, рыжий клоун целовал младшую из сестер Джигуди, а она ему говорила:

— Самая радостная и тревожная, острая и нежная любовь — это любовь неразделенная.

В лесу можно будет спросить у Дианы, правда ли это.

Больше нет сил терпеть. Ноги совсем затекли, ломит колени, все тело болит. Поглядела бы сейчас на меня мама. Она бы разогнала всех львов, да и Фантини несдобровать бы.

В тумбе темнеет. Наконец-то! Сейчас зажгут бенгальский огонь. Диана подает Фантини обручи, львы прыгают сквозь кольца пламени. Почти одновременно вспыхивает свет и гремят аплодисменты. Представляю себе все, что происходит на манеже. Вот уходят львы. Но почему раньше обычного смолкает оркестр? Узнаю густой баритон шпрехшталмейстера Константина Ивановича:

— Уважаемые зрители! Мы сегодня демонстрировали не только большое и мужественное искусство укротителя львов Карло Фантини и его отважной помощницы Дианы Фантини, а и беспримерную отвагу и бесстрашие самого юного актера цирка Владимира Радецкого. Все представление он просидел под тумбой Султана.

С меня сняли тумбу, но я не мог двинуться. Униформы без церемоний поставили меня на ноги, точно Ваньку-встаньку. По цирку проносится ураган. Партер, бельэтаж, галерка взрываются бурей аплодисментов. Трижды выгоняет меня шпрехшталмейстер на манеж. Ошеломляющий успех заставил Фантини сменить гнев на милость.

— Кто придумал этот трюк? — спрашивает он за кулисами.

Я не в состоянии что-либо ответить. Саня, Борис Ильич, шпрехшталмейстер, коверный Боб, сестры Джигуди и униформисты качают меня. Диана на глазах у всех целует меня и освежает духами из крошечного флакончика, хранящегося в кармане ее атласного костюма.

Шпрехшталмейстер освободил меня от уборки. Мы с ним приглашены на ужин в «Континенталь».

Я сидел рядом с Дианой в сверкающем зале. В зеркалах отражались яркие огни люстр. Молчаливые и важные официанты подносили еду в дорогой посуде, меняли тарелки, предупреждали малейшие паши желании. Терпкое вино играло в хрустальных бокалах. Диана пила его маленькими глотками. Фантини и Константин Иванович хлестали водку из больших рюмок. В глубине зала играл оркестр. Диана незаметно пожала мне руку под столом.

Прощаясь, она сказала:

— До завтра, Вовочка!

Знала бы она, как трудно ждать до завтра! Вызываю в памяти каждый ее жест, улыбку, лучистые глаза. Пусть скорей уйдет ночь, ночь нетерпеливого ожидания, бессонная ночь! Утро принесет встречу с Дианой в цирке. Отныне с цирком связано все будущее…