Реквием - Грэм Джойс

Том слушал историю Рейчел вполуха. Он вспомнил ту ночь, когда остался в школьной кладовой, заперев дверь класса. Он знал, что заснул под утро, и именно в это время появилась надпись на доске.

— Короче говоря, — продолжала Рейчел, — я должна сказать вам, что такое бывает. Я, конечно, не хотела этому верить. Я не могла поверить. Я и представить себе не могла половины тех эксцентрических извращений, которые я описывала, — я о них даже никогда не слышала. Но когда Тоби доказала мне, что это действительно исходило из темных глубин моего подсознания, мне стало легче. Вот и все, что я хотела сказать вам, Том. Больше я не могу задерживаться, мне надо возвращаться к мужу и детям. Тоби попросила меня рассказать вам эту мою историю, и потому я пришла. Поговорите с Тоби, она замечательный целитель. Не без странностей, но целитель редкостный. — Рейчел встала и протянула Тому руку. — Желаю вам всего хорошего.

Том вяло пожал руку Рейчел, не говоря ни слова. Поколебавшись, Рейчел ласково погладила его по плечу.

— Счастливо! — произнесла она. — Я скажу Тоби, что ухожу. Она не захочет, чтобы вы сидели тут в одиночестве.

Рейчел вышла. Том остался один в сокрушительной тишине. Слова Тоби отдавались эхом в его мозгу. Ужасная правда резала глаза, как направленный прямо на него луч прожектора, и жгла его, как негашеная известь.

Дверь, хлопнувшая в коридоре, вернула его к действительности. Он вскочил и передвинул стоявший у стены буфет к дверям, установив его наклонно и уперев нижний угол в пол.

Он забаррикадировался.

51

Вернувшись домой, Шерон обнаружила сообщение на автоответчике. Прежде чем выслушать его, она открыла холодильник, вытащила бутылку «Маккаби», откупорила и задом захлопнула дверцу. Она сбежала из реабилитационного центра, как только увидела, что пришел Том. Сейчас она была не в силах говорить с ним.

Это был ужасный день. Почти всю ночь она проплакала, чувствовала себя выдохшейся и не способной оказать реальную помощь кому-либо из пациенток. Тоби была раздражена, а все их стационарные пациентки находились в состоянии предменструального синдрома. Она никогда не могла понять, как это женщинам, объединенным совместным пребыванием в каком-либо заведении, удается синхронизировать свои менструальные циклы, но она наблюдала этот феномен и в колледже, и в кибуце, и вот теперь в реабилитационном центре. Это было противоестественно.

Шерон бухнулась в кресло. После того как она взвалила на Тома всю тяжесть своих признаний, ей придется поговорить с ним. Излив ему душу, она сразу же почувствовала, что совершила ошибку. Внутренне она была по-прежнему зажата. Что же до него, то она была готова к самым разным реакциям, но не к ошеломленному молчанию, наступившему вслед за ее признанием. Том просто-напросто окаменел.

После работы она зашла к Ахмеду и рассказала ему всю свою исповедь еще раз. Ахмед пребывал в странном расположении духа. Он молча возлежал на подушках, кивал бритой головой и внимал пересказу всего того, что Шерон наговорила ночью Тому.

Когда она выговорилась и замолчала, Ахмед сказал:

— Я вижу, ты страдала так же, как и я.

— А как ты страдал?

— Так же, как и ты. Мы с тобой одинаковы. Нас преследует один и тот же рок: мы симпатичны тому, кого любим. Это сущая пытка, когда ты симпатичен, вместо того чтобы быть любимым. Было бы легче, если бы тебя ненавидели.

Она посмотрела в светлые, подернутые влагой глаза Ахмеда и поняла, о чем речь.

— Ох, Ахмед, не говори так.

— Но это правда. Это всегда так было. Она поднялась на ноги:

— Прости, Ахмед, но я лучше пойду. Это уже слишком. Я не выдержу всего этого.

— Видишь, как быстро человек убегает от любви? От твоей и от моей.

— Прости.

— Если он скажет тебе «прости», ты поймешь, какую боль это может причинить.

Ахмед не поднялся, чтобы проводить ее. Она чуть ли не бегом проскочила арабский квартал и полчаса просидела в автомобиле, прежде чем включить двигатель и отправиться домой.

Автоответчик продолжал подмигивать ей. Она отставила пиво, поднялась и нажала кнопку.

— Привет, Шерон, это Тоби. Будь так добра, приходи сюда как можно скорее. Твой Том в «белом тумане».

52

Барабанить в дверь перестали. Голоса, взывавшие к нему, замолкли. Приперев дверь буфетом, он укрепил баррикаду стульями и столиками с пластиковыми столешницами, так что осаждавшие уже ни за что не могли пробиться в дверь.

Она тихо села у стены рядом с ним. Он не видел, как она вошла. Она подогнула под себя одну из своих стройных ног, и Тому было видно, что под белым полотняным платьем на ней ничего нет. Она была покрыта потом. Белая ткань прилипла к бутонам ее сосков и обрисовывала изгибы бедер. Под подолом платья его взгляду открывалась благоухающая розовая плоть и подбритые рыжие волоски. Это была Келли Макговерн. Келли из его класса.

Губы ее были разочарованно надуты.

— Почему ты не любил меня?

— Келли? Как ты сюда попала?

— Почему ты не позволил мне любить тебя?

— Келли, прости меня, прости.

— Не за что мне тебя прощать. Ведь ничего не было, ничего так и не произошло. Все это случилось лишь в твоем воспаленном воображении. Фантазии школьного учителя. Я хотела этого, но ты не решился. В тот день в кладовой. Сама наша человеческая природа свела нас тогда, но ты лишь поцеловал мою руку и выпроводил меня.

Ее окутывал какой-то странный зеленоватый свет.

— Иногда я думаю, — сказал Том, — иногда я думаю, что это был даже худший грех — прогнать тебя. Может быть, с того момента вся эта свистопляска и началась.

— А во время этих встреч в парке по воскресеньям? Ты ни разу и пальцем ко мне не притронулся. Ты понимаешь, что ты делал? Ты пригвоздил себя к кресту собственного вожделения. Ты посадил себя на кол своих фантазий. Ты даже сам поверил в них. Тебе непременно надо было наказать себя за то, чего ты не делал.

— Она понимала, что я хочу тебя, и это убило ее.

— Нет, неправда. Ты все это выдумал.

Она коснулась его руки. Его обожгло холодным огнем; запах ее пота пугал его.

— Я старалась рассказать тебе, что случилось, — сказала она. — А ты все время убегал от меня. Я хотела рассказать тебе. Мне надо, чтобы ты знал.

Он пытался заговорить, попросить ее оставить его, уйти, но язык у него присох к нёбу. Слова никак не складывались. Она прислонилась к нему, промокшее от пота платье соскользнуло с плеча, обнажив маленькую грудь. На левой груди была вытатуирована алая кровоточащая роза. Он протянул руку, чтобы прикоснуться к татуировке, но вместо этого в его руке оказалась живая роза. Острый шип уколол его палец, и выступили три крошечные бусинки крови.

Он инстинктивно лизнул эти капельки. Она поцеловала его, ее язык был у него во рту. Он закрыл глаза. Он знал, что она говорила правду. В тот день ничего не произошло. Он выгнал ее, хотя желал ее даже больше самой жизни. Все так и было. Теперь он отдался поцелую.

Когда он открыл глаза, ее облик изменился. Келли больше не было, он целовал Кейти. Он хотел отстраниться, но капельки крови на его языке склеили их губы. Он с силой дернул головой, и кожа на его губах треснула. Вспыхнул неземной свет, приобретавший золотой и фиолетовый оттенки. Кейти еще ближе прильнула к нему.

— Люби меня, Том, — проговорила она сквозь поцелуй. — Люби меня, люби меня!

Роза в его руке увяла, лепестки посыпались на пол. У ее рта был привкус тлена.

Затем вдруг оказалось, что это уже не Кейти, а Шерон, пытающаяся успокоить его:

— Тише, тише… — Их губы разомкнулись. — Успокойся.

— Шерон, это ты? Я уже не знаю, где я и что со мной?

— Тише, тише. Все в порядке.

Но тут вокруг нее появилось сияние, Шерон исчезла, а вместо нее в его объятиях оказалась гигантская голубка. Капельки красной крови с его губ окрасили белые перья на ее груди. Глаза же ее и клюв были осколками полированного черного камня. Но спустя какой-то миг птица опять превратилась в женщину, сильную, темноволосую и красивую.

От женщины исходил аромат пряностей. Волосы ее ниспадали мерцающим черным каскадом на одно плечо и источали этот аромат. Ее кожа цвета корицы блестела. Ногти на ногах были выкрашены в охристый цвет, а лодыжки охватывали браслеты с миниатюрными колокольчиками. Руки ее были обнажены до локтей, и на каждой был вытатуирован неведомый мифологический зверь. Он знал, что перед ним Мария Магдалина. Не та, что подстерегала его в пыльных закоулках Иерусалима, а юная, ослепительная Магдалина.

— Слушай, — говорила она. — Ты должен меня выслушать.

— Я боюсь. Я не хочу. Я уже давно боюсь тебя.

— А я уже давно пытаюсь объяснить тебе, что произошло. — Она говорила быстрым, горячим шепотом. — Кейти просила меня помочь тебе. Я доверила тебе мой свиток о распятии. У меня были сторонники, поскольку я была его женой, но было и слишком много врагов. Как я, слабая женщина, могла с ними бороться? Меня вычеркнули из списков состава Совета и сослали в Кумран. Ты знаешь, что значит быть вычеркнутым из списков? Я написала эту рукопись, когда работала в Кумране в мастерской, где мы готовили ароматический бальзам. Я понимала, к чему все идет. Я рассказала о том, что мы наизусть помнили все предсказания и сами старались устроить так, чтобы они сбылись; мы даже знали, как с помощью змеиного яда, алоэ и мирры обеспечить его выживание после распятия. Но наш злейший враг, фарисей, женоненавистник догадался о нашем замысле. Он ненавидел нашу любовь. Он приказал переломить голени моему любимому на кресте, чтобы ускорить его смерть и не дать сбыться предсказанию. Наш преследователь, Саул, извратил учение Иисуса, заменив его собственным бредом. Это был Святой Павел, апостол лжи. Мой любимый проповедовал великую идею: источником всех бед и горестей человеческих является сердце человека. Но Кейти просила меня сказать тебе, Том, что чудо все-таки произошло. После смерти он стал чистым духом, обитающим в собственной церкви. Он притаился, как джинн, и преследует всех лжецов, которые постятся, молятся, судят и рядят от его имени. Он стал смутным припоминанием в самой потаенной глубине сознания христианина, позабывшего, кто он такой. Позабывшего, что он христианин.