Наши братья меньшие - Бернгард Гржимек

Размышляя о поведении своего волка, я как-то вспомнил о том, что Чингис, в общем-то, никогда мне по-настоящему не радуется и не приветствует меня, когда я приношу ему еду или приглашаю на прогулку. Вот собаки в таких случаях умеют выказывать свою радость от всей души — бурно и восторженно. Но когда я, вернувшись после восьмидневного отсутствия, подошел к волку, с тем чтобы взять его на привязь, он принялся возбужденно плясать и прыгать вокруг меня, как самая настоящая домашняя собака. С тех пор он частенько это проделывал.

На время уборки клетки волка вывели в сад и посадили на цепь. И снова ему удалось вырваться на волю. Но на сей раз весь сад покрыт пушистым снежным одеялом. Какой восторг! Наш волк пропахивает носом в снегу длинные канавки, катается с боку на бок, хватает снег зубами, набивает им полный рот, носится галопом по кругу! Лыжник, которому из-за недельной оттепели пришлось бессмысленно проторчать в горной лачуге, не мог бы больше обрадоваться внезапному снегу, чем Чингис. Это ведь к тому же его первый в жизни снег! Теперь я смог убедиться в том, что мои труды не пропали даром: на мой зов Чингис немедленно перестает носиться по саду, подбегает ко мне, садится, подает лапу и разрешает пристегнуть к ошейнику поводок. Вот так. Это не то, что тогдашняя моя ночная погоня за волком! Даже вспоминать неприятно!

Живущая на воле стая волков способна за ночь играючи пробежать от пятидесяти до восьмидесяти километров. Я осознаю свою вину перед Чингисом за то, что не могу предоставить ему возможность как следует побегать. Ему приходится все время, словно какой-нибудь болонке, гулять на поводке. А мне хочется, чтобы ему у нас жилось лучше, чем его сородичам в зоопарке. Самым полезным делом для него была бы пробежка за велосипедом, но сейчас ведь зима. (Между прочим, и для собак это чрезвычайно полезно, хотя многие, кто видит бегущих за велосипедом собак, высказывают им всяческое сочувствие, а то и начинают громко возмущаться, понося «бесчувственного» хозяина.) Так что ничего не поделаешь — придется мне самому начать бегать рысцой. Поначалу волк пускается вскачь и озорными прыжками тянет меня за собой на длинном поводке, потом бежит медленней, потом немного отстает и заставляет себя почти тянуть. Первые дни наш бег на длинной дистанции длится не более четверти часа, но постепенно я все дольше и дольше не выдыхаюсь и вскоре совершаю уже довольно приличные пробежки. Как же благотворно может отражаться выгуливание волка на собственных легких!

Во время прогулки на пути попадается ужасно много такого, что следует хорошенько изучить и осмотреть со всех сторон. Каждый припаркованный автомобиль надо быстренько обежать и обнюхать, в пустые грузовики Чингис забирается даже внутрь, чтобы их тщательно обследовать. Теперь он перестал останавливаться и выть во время прогулок. Вероятно, потому, что больше не чувствует себя одиноко в моем обществе.

Но зато все чаще на него в квартире нападает безудержное веселье. То он схватит детский пуловер и вызывающе смотрит на меня, приглашая за ним побегать, чтобы отнять. Но Чингис теперь ведь уже умный волк, и, как только я начинаю ругаться, он тотчас же роняет свою «добычу» на пол. Потом он с задранным от восторга кверху хвостом прыгает вокруг стола и «смеется». Уж очень ему хочется поиграть со мной в «пятнашки». То и дело он норовит схватить что-нибудь недозволенное: скатерть, хлебницу, салфетку, грелку для чайника — и смотрит вопросительно на меня. Он все больше входит в раж, и вот уже из скатерти вырван клок, а ковер вместе со стоящим на нем тяжеленным столом совершенно сдвинут вбок.

От того, кто чего-то достиг, всегда требуют еще большего. Теперь Чингис должен давать не только одну лапу, но и другую; должен «служить», сидя на задних лапах! Сначала ему это трудно и непривычно — с досады он даже хватает меня зубами сперва за рукав, потом за руку, но, слава Богу, не прокусывает кожу до крови. Двух дней тренировок вполне достаточно для того, чтобы Чингис одолел такую премудрость, как «служить», сидя на табуретке. Правда, мне приходится протягивать ему руку, чтобы он мог опереться на нее своей широкой лапой. Постепенно я убираю руку все дальше и дальше, и очень забавно смотреть, как Чингис размахивает лапой в воздухе, ища опоры и боясь опрокинуться. Славное он существо все-таки!

Правда, после обеда это «славное существо» вцепляется мне зубами в ногу за то, что я на время уборки пытаюсь засунуть его в маленькую клетку, которая ему не по вкусу. Приходится его отлупцевать. Но он не обидчив. Вскоре после лупцовки волк уже весело играет со мной в саду. Из целой кипы газет, лежащей под лестницей, он вытаскивает по одной и разрывает на мелкие клочки, которые затем разбрасывает по земле. Вскоре сад выглядит так, как после сильного листопада, но только если бы вместо листьев на вишневом дереве росли страницы из «Морген пост», а на яблоне — из «Нахтаусгабе»… Заметив, что я подбираю обрывки бумаги, Чингис тут же начинает выхватывать их у меня из-под рук; кладет их перед собой, смотрит на меня и ждет, пока я подойду. А как только я подхожу, он их хватает в зубы и в последний момент уносится с ними прочь. Или по-другому: с газетой в зубах он несется прямо на меня, но пролетает мимо, да так близко, что чуть не задевает мои ноги. Но когда я пытаюсь его схватить или хотя бы опрокинуть на землю, он начинает описывать вокруг меня круги, подскакивает и отскакивает назад, делает ложные выпады. Как же он при этом радуется! Как же он доволен! Хвост, словно победный стяг, поднят кверху и мотается из стороны в сторону. Но я-то не всегда бываю рад этим играм. Иной раз он их затевает, когда я страшно тороплюсь по делам, а он хватает мою шляпу или шарф и не отдает. Однажды был случай, когда Чингис несся мне навстречу со скоростью курьерского поезда, а газета, которую он держал в зубах, накрыла ему глаза. Потеряв ориентировку, он изо всей силы ударился плечом о железный косяк калитки. Я, ей-богу, подумал, что он уже не встанет. Но нет, волки крепко сколочены: три минуты похромал — и все уже забыто.

А вот еще захватывающий эпизод из нашей совместной жизни с волком: я решил попробовать отпустить Чингиса в безлюдном месте побегать без поводка (правда, в наморднике). Неужели он захочет от меня совсем удрать? Но нет, он ведь уже привык ко мне и послушно семенит рядом. А вот когда я припускаюсь рысцой, он вдруг внезапно отстает, я оглядываюсь — нигде его нет. Пропал! Зову, свищу — нет. Кинуться назад его искать — гордость не позволяет: я ведь вожак его «стаи» и мне такое делать не полагается. Стою в некоторой растерянности. Но тут вдруг по узкоколейке, вдоль которой мы гуляем, надвигается с шумом пыхтящий и плюющийся паром паровоз. Чингис мгновенно вскакивает (лежал, оказывается, в высокой траве) и молниеносно бросается мне в ноги, ища спасения. Намордник у него сдвинут набок, и в зубах он держит огромную кость, которую, видимо, и грыз там, где лежал.