Пасынок империи (Записки Артура Вальдо-Бронте) (СИ) - Точильникова Наталья Львовна

Анри Вальдо по указу императрицы Анастасии Павловны получил отсрочку исполнения приговора и провел в Центре девять с половиной лет, после чего был отпущен под домашний арест.

В 3015 году во время войны с Махди на скоростном гравиплане тессианского миллиардера Реми Роше Анри Вальдо совершил побег из-под домашнего ареста, прилетел на базу «Восток» и предложил императору Даниилу Андреевичу Данину услуги по организации тессианского ополчения. Впоследствии получил под командование небольшой флот из пяти кораблей, с которым практически уничтожил вражеский флот, использовав два гиперперехода между Дартом и Тессой и зайдя к нему в тыл с теневой стороны.

За эту блестящую операцию император Даниил Данин сделал его адмиралом императорского флота и разрешил свободное перемещение по Лагранжу и посещение Кириополя. Приговор, однако, отменен не был. Отсрочка действует до сих пор.

Я сделал над собой усилие и вышел из Сети. Было около десяти. До без пяти одиннадцать мы проболтали с Маринкой. И я дисциплинированно отложил кольцо.

Старицын, как и обещал, зашел проверить, посмотрел на кольцо на столике, улыбнулся и пожелал спокойной ночи.

Утром я почувствовал себя гораздо лучше, руки уже не дрожали, и голова не кружилась. И оба сеанса прошли влегкую. А главное я ни разу никуда не опоздал.

Второй сеанс Старицын закончил на час раньше.

— Артур, у меня к вам серьезный разговор, — сказал он.

Я насторожился.

— Вы читали выступление Евгения Львовича? — спросил он.

— Да, м-код.

— Ну, вот и отлично. Обратили внимание на момент, когда Евгений Львович говорит о том, что вашему отцу пришлось делать психокоррекцию для психокоррекции, чтобы он не сопротивлялся процессу?

— Да.

— Это сокращенно называется «ПДП». Там сказано, что это вмешательство серьезное и нежелательное.

— Я помню.

— Так вот. Это не совсем так. Если человек сопротивляется психокоррекции активно и сознательно, конечно, может потребоваться серьезное вмешательство. Но если ему просто трудно взять себя в руки, чтобы подчиняться распорядку — это немного другое. И ему надо только чуть-чуть помочь.

— Вы собираетесь сделать мне ПДП?

— Нет. Мы советовались с Леонидом Аркадьевичем как вашим опекуном. Он дал нам добро. Хотя закон «О неприкосновенности личности» позволяет нам обходиться без такого согласия. Мы не имеем право корректировать нейронную сеть без согласия пациента в большей степени, чем это необходимо для защиты общества, защиты его самого, лечения психических расстройств и его успешной адаптации в обществе. Кроме одного случая. Когда такая коррекция необходима для обеспечения процесса психокоррекции. Как в случае вашего отца. И в вашем.

— Так в чем же дело? — хмыкнул я. — Почему нет?

— Потому что мы это уже сделали.

— Когда?

— Вчера утром, потому что, сколько же можно? Я не хотел говорить об этом сразу, во-первых, потому что вчера вы были слишком взбудоражены, чтобы выслушать это спокойно. Во-вторых, надо было посмотреть, нет ли каких-то побочных явлений. Сегодня уже ясно, что все в порядке. Вопрос вот в чем. В соответствие с тем же законом, после окончания курса мы обязаны убрать эти корректировки, если они не устраивают пациента. У вас осталось три дня. Завтра, послезавтра вы поживите в таком режиме, оцените все плюсы и минусы, а в четверг вечером скажите мне, что вы об этом думаете: убрать или оставить. Вообще-то в жизни пригодится. И Леонид Аркадьевич очень хотел, чтобы мы это оставили. Но окончательное решение за вами. Если вам гораздо приятнее быть неорганизованным шалопаем — нет проблем. В пятницу все уберем. Операция совершенно безболезненная.

— Я должен сказать «спасибо»?

— Это, как вы хотите. Думайте!

В Сети по-прежнему обсуждали отца. Шло предварительное голосование. За прощение было процентов тридцать. Десять считали, что ничего не надо менять: есть приговор и пусть висит. Почти половина считала, что приговор надо отменить, но заменить наказание более легким. И чуть больше десяти процентов выступали за то, чтобы привести приговор в исполнение. Честно говоря, это обнадеживало. Все-таки последние были в меньшинстве.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я набрал в грудь побольше воздуха и зашел в раздел «Слово потерпевшим». Все оказалось не так страшно. За смертную казнь для отца здесь не выступал почти никто. Но и не простил почти никто. «Я не желаю ему смерти, — писала одна из родственниц погибших. — Он честно старался все исправить. Он много сделал для победы Кратоса в последней войне. Но исправить ничего невозможно. Моя сестра мертва, а ее убийца живет в Лагранже в комфортной обстановке и благожелательном окружении соплеменников, посещает приемы миллиардера Роше и, говорят, встречается с его дочерью Вегой. Это для меня как пощечина. Я согласна, что варварство уподобляться ему и самим становиться убийцами, но недопустимо вести себя по отношению к нему так, словно ничего не произошло».

Одно из имен в этом разделе показалось мне знакомым: Хельга Серхейм. Я не ошибся, о ней писали некоторое время назад. И не пожалел, что зашел. Ее «слово» существенно отличалось от других. «Я смогла его простить», — называлась запись.

«Вскоре после его освобождения, когда он только обосновался в Лагранже, я узнала, где находится его дом, что оказалось не таким уж трудным, он и не скрывался почти.

Этого летнего вечера я ждала почти десять лет. Я шла мимо заборов, увитых глициниями, в желтом свете фонарей. Странно, что я вообще это помню. Я думала только об одном: ноже у меня в сумочке. Обычном кухонном ноже, но с длинным только что заточенным лезвием.

Я позвонила у ворот, где уже кто-то успел написать "убийца".

Он открыл сам и довольно быстро. Элегантен, как черт: белоснежная просторного покроя рубаха, черный широкий пояс черных брюк.

— Мадемуазель, вы ко мне?

— Да, — сказала я и открыла сумочку.

Блеснул нож. Потом была боль. Он вывернул мне кисть руки. Нож зазвенел по тротуарной плитке. Я успела увидеть красное пятно, расплывающиеся по его рукаву, прежде, чем он заломил мне руку и повернул меня спиной к себе.

— На Шарлотту Корде не тянете, — жестко сказал он.

Не выпуская моей руки, подобрал нож и скомандовал:

— Пойдем!

Закрыл дверь — дверной замок щелкнул у меня за спиной — провел в сад.

— Убьете или в полицию сдадите? — спросила я.

— По результатам собеседования.

— Мне не о чем с вами разговаривать.

Он привел меня на кухню, запер дверь, усадил за стол. Бросил нож в ящик. Запер.

Сел напротив и посмотрел мне в глаза.

И я взглянула в глаза убийцы. Голубые с зеленью. Под светлыми бровями. Больше всего меня поразило, что это самые обыкновенные глаза. Наверное, я ожидала увидеть там бездны ада.

Не знаю уж, что он прочитал в моих.

— Кого я убил? — спросил он.

— Меня, — сказала я. — Вы разрушили мою жизнь.

— Как вас зовут?

— Хельга Серхейм.

— А! Помню. Вы с Дарта. У вас погиб муж и двое сыновей.

— Вы их видели, когда закладывали взрывчатку?

— Нет, конечно. Я никого из них не видел. И взрывчатку закладывали мои люди. Не я. Я видел фотографии… потом. И Ройтман заставил выучить. Всех. Поименно.

— Зачем? Вас не хватило даже на извинения.

— Что толку извиняться? Я же понимаю, что это простить нельзя. А милосердие мне не нужно. Я не этой мерой мерил. А отвечать не боюсь. Я всегда брал на себя ответственность. Ну, моя вина. Что мне кулаком себя в грудь ударить? Поможет?

Я пожала плечами.

Он помолчал, потом встал из-за стола.

— Хельга, я понял, как мне попросить у вас прощения.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Открыл ящик, вынул мой нож и подал мне рукоятью.

— Берите.

— Зачем?

— Ну, вы же хотели меня убить.

Я взглянула на него удивленно. Холодная рукоятка легла в ладонь.

Он сел напротив.

— Ну? Я не бегу.

Я покрепче сжала нож, встала, обошла стол.