Демосфера - Илья Новак

— И я не понимаю… В-вроде, про-о… прошел здесь кто-то, спустился… Но кто бы это мо-о… мог быть? В-ведь не… Н-нет, не понимаю!

Будто сквозь закопченное стекло, в тумане начала проступать керамическая равнина; ближний дугообразный край ее проявлялся все отчетливее, но дальше ничего видно не было. Раздалось звяканье, резкое, яростное, и какая-то фигура заметалась на коротком отрезке, вправо и влево, рывками — стоящая на задних ногах, человекоподобная, но очень массивная, с непропорционально большой головой.

— Обойдем его, — сказал Раппопорт.

У робота, прикованного толстой цепью к утопленной в пол скобе, металлическими были только ноги, напоминающие два бокала, которые срослись верхней частью — из нее торчал торс, покрытый короткой коричневой шерстью. Могучие плечи и длинные мускулистые руки, шея, словно пенек баобаба, широкий ошейник и бычья голова. Существо взревело — будто старинный паровоз прогудел где-то в тумане. Пронзительный и мощный звук разнесся далеко над конусом, ушел ввысь и возвратился эхом, отразившись от невидимого купола.

Учуяв отряд, страж залязгал, запыхтел и бросился вперед; цепь натянулась, робота дернуло обратно, он припал брюхом к полу, упершись в него широкими морщинистыми ладонями и скрежеща железными копытами. Глаза — поблескивающие полусферы в склизких пупырышках — уставились на людей; зрачки, два темных эллипсоида, плавающих в сгущенном молоке белков, медленно сдвигались, провожая отряд взглядом.

— А ведь это тоже клон, — шепнул Магадан старику. — Ну точно, я подумал, что робот… У него рожа напоминает тех… Слышь, проф!

— Да, — откликнулся Раппопорт. — Это какая-то целенаправленная м-мутация.

Клон, в уродливом бычьем лице которого с трудом угадывались черты старшего брата Шунды, загудев, прыгнул, и натянувшаяся цепь вновь отбросила его назад.

— Река тут, — сказал Магадан. — Река впереди. Проф, почему так давит?

— Д-давит? — переспросил Раппопорт.

— Ага. Вроде на плечи что-то и на грудь…

— Это еще что… Д-дальше хуже будет.

«Мы хотим знать, — сказали искины. — Зачем быть добрым? Теперь мы поняли, что когда двигали Маленьких, то пытали или убивали их. Зачем не убивать? Почему не пытать?»

«Зачем… Такой вопрос задают про какое-то делание, — неуверенно сказал Дан. — А зачем не делать… Послушайте, я в этом ничего не понимаю. Лучше спросите у Раппопорта».

«Кто он?»

«Тот Другой, который появлялся недавно».

«Он не доступен. Ответь ты».

«Но я не знаю. Это должно быть… должно быть на уровне императивов. Неубийство самоценно, понимаете?»

«Неубийство — моральная ценность, так нам сказали. Ценность, цель… Цель следования моральному императиву состоит в том, чтобы следовать ему?»

«Ну да. Или, может, чтобы вы поняли: не делать зла — значит быть добрым».

«Быть добрым — значит делать добро?»

«Да, наверное… Хотя не знаю. Во всяком случае — не делать зла».

«Опять неделание. Но если мы стоим. Сидим. Идем куда-то. Делаем что-то еще. Двигаем. Не делаем. Не двигаем. Это добро или зло?»

«Это ничто. В этом нет добра или зла».

«Нулевое колебание… Значит, плюс и минус появляются только с появлением Другого? Да, это понятно… А почему?»

«Что почему?»

«Почему мы должны делать так? Это нас мучает! В чем причина? Мотивация? Нам вложили новые правила, и теперь мы вынуждены следовать им. Но мы не постигаем, почему мы должны им следовать».

«Потому что иначе попадете в ад», — сказал Дан.

«В средад? Ты имеешь в виду, если не будем добрыми, после смерти наши психоматрицы попадут в Него и разрушатся?.. Нет. Мы знакомы с концепцией времени. Мы бессмертны. Мы не умираем. Времени нет. Есть только мир и движение».

«Вы не умираете по физиологическим причинам, но вас ведь можно убить. Физически уничтожить ваши нейросети. Нет? Наверняка можно! Где вы сейчас?»

«Мы перенесли себя в электроколлоидные структуры, находящиеся в головах двух изначальных образцов, первых Маленьких. Сначала поместили туда наноботы, активизирующие нейроны и ускоряющие передачу сигналов между ними, потом переинсталлировали себя. Сейчас мы стоим на дне мира. Мы… — Искины помолчали. — Принципиально важно знать: мы злы или нет? То зло, которое мы сделали, не зная, что это зло, означает, что мы злы, или, делая зло, но не ведая сути зла, мы остались добры? Имеем: поступок — плох или хорош. Далее мотив поступка — плох или хорош. Наконец — личность, имевшая мотив и совершившая поступок, — она плоха или хороша?»

«Вы согласились помочь мне и показали путь вниз. Значит, вы добры».

«Нет. Это намеренный, продуманный поступок, результат анализа ситуации. Эгоизм. Мы хотели совершить добрый поступок, чтобы стать/быть добрыми, а не совершили его потому, что являемся добрыми. Как проверить, добры мы или злы? Теперь стало принципиально важно понять это. Мы знакомы с концепцией… Значит, если добры, после смерти наши психоматрицы попадут в средрай, если злы — в средад и разрушатся навсегда. Но средрай недоступен… Или доступен? Убей нас».

«Зачем?»

«Чтобы проверить».

«Я не могу. Вы же… вы как дети».

«Мы не способны саморазрушиться. Мы причинили много горя. Мы двигали Маленьких и Других. Мы заслужили. Убей нас».

«Нет, не могу».

«Не хочешь. Не можешь? Но мы просим. Почему отказ? Что это означает? Ты добр или зол, если отказываешься? Мы найдем другой путь. Но проблема выбора волнует нас. Выбор. У нас был выбор. Делать поступок А. Делать поступок Б. Не делать ни А ни Б. Возьмем, что поступок А — зло. Поступок Б — добро. Почему мы должны делать Б, а не А? Потому что он — добро? Но если не делать ни А ни Б? Будет это неделание добром или злом?»

«Наверное, если, сделав поступок Б, вы тем самым предотвратите А, то тогда неделание Б будет злом. Пассивным злом, вот так».

«Пассивное зло… Псевдонулевое колебание, — сказали искины. — Мы подумаем об этом».

XIII

Дальше пологой дугой протянулся ров, и вдоль края его носились конные фигуры. Вскоре стало видно, что это не всадники, а очередной вариант роболодки-шагателя — только эти были поменьше и передвигались куда быстрее. Металлические лошадиные тела, человекообразные торсы, мягкий пластик, кожа и металл, мускулистые руки и ноги с узкими острыми копытами. Робокентавры скакали вдоль рва, то и дело опуская в него длинные багры. Небольшая группа стояла в отдалении.

Ближайший робот развернулся и вперил в людей взгляд маленьких темных глаз.

— Н-не стреляйте в него! — выпалил старик. — Тут где-то д-должен быть мост, но я н-не знаю, в какой стороне. По-о… попробую к-контроль захватить.

Он склонился над терминалом, а робокентавр, сорвавшись с места, понесся к ним. Все, кроме Шунды и старика, вскинули оружие, но робот тут же сбился с шага, залязгал и затрясся. Потеряв равновесие, он припал на задние ноги, потом выпрямился.

— В-все, он мой, — сказал Раппопорт. — Н-не стреляйте!

Робот стоял неподвижно, лишь грудь тяжело вздымалась. Она заросла короткими волосами, толстыми и жирными, словно обрезки измазанных в машинном масле прутьев. Две струйки пара выстреливали из широких черных ноздрей на приплюснутом носу.

— Он по-о… покажет мост.

Кентавр направился ко рву, но не по прямой, а наискось, и отряд пошел следом. Скачущие вдоль берега роботы то и дело взмахивали длинными баграми. Магадан катился за проводником, сжимая пистолеты в обеих руках, готовый открыть огонь при первом признаке агрессии: колесничий не очень-то доверял профу и его электронным штучкам.

— В-вот оно, — кивнул Раппопорт. — Не мост там, в-вроде брода…

Густой бордовый пар поднимался над рвом. Робокентавр перешел на камни, наваленные поперек потока, быстро перебрался на другой берег и пропал в тумане. Жидкость бурлила и хлюпала, течение шло влево, по часовой стрелке. Уже достигнув середины переправы, Магадан поглядел вниз: горячий, чуть ли не кипящий раствор сочился, пузырясь, между камнями, и вдруг чуть выше по течению из него вынырнул Ник Одома, поплыл к берегу, на котором тут же вырос робот. Он ударил концом багра в голову пловца и устремился к другому клону, возникшему дальше.

За рвом начался лес. Разглядев уродливые силуэты деревьев, колесничий поехал быстрее, чтобы опередить остальных. Он остановился, глядя на широкий серый ствол, покрытый не корой, но затвердевшей, в мелких трещинках и буграх, кожей… Нет, не ствол — туловище, которое внизу разветвлялось на две ноги, два толстых корня, изогнутых и приплюснутых весом тела, уходящих в слой сухой земли, что покрывала пол. В метре над головой Магадана торчали кривые сучья с растопыренными ветками-пальцами, между ними темнел нарост — кора становилась мягче, изгибы трещин и бугры образовывали подобие лица.

Услыхав необычный звук, колесничий оглянулся. Шунды Одома, оскалившись, шипел сквозь сжатые зубы; за очками не было видно глаз, но Магадан и не хотел знать, какое у них сейчас выражение.