Синдром Петрушки - Дина Рубина

– Что же в них особенного? – спросил Петя, стараясь унять голос.

– О! Это – начало и причина отцовой коллекции. Однако рассказывать надо подробно, за столом, и хряпнув не кофе, а…

– Я принес, – торопливо вставил Петя. – Вы виски потребляете?

– Я все потребляю, – заверил его профессор. – Я же сказал: аспирантуру я оканчивал в добротной компании. Но сначала все-таки завершим осмотр. Пойдемте – в той комнате у меня Африка и Северная Америка…

… – «Монку-у-у-хен», – выпевал Вацлав Ратт, набирая воды в электрический чайник, – это маковый пирог, настоящее объедение! Уж в чем, а в выпечке немцы знают толк… Однако такому благодарному гостю, как вы, Петя, надо бы в качестве гонорара яичницу забабахать.

– Не хлопочите, Вацлав! – встрепенулся тот. После полутора часов упоительного и досконального путешествия по коллекции Ратта они уже называли друг друга по имени, хотя на «ты» еще не перешли. – Не стоит, и времени жаль. Я ведь уже сегодня – назад. И приехал по делу.

– Тогда садитесь. Пролезайте вон туда, в угол. Во-первых, там обивка на скамье протерта еще не до дыр, а во-вторых, я гостей всегда в угол загоняю. И у окна уютнее, это любимое место моей жены: видите, какая ель голубая у нас под окном? Какая она статная, плечистая… Здесь в солнечные дни происходят птичьи конференции: доклады, прения, отличные драчки…

Он поставил чайник закипать, вынул из шкафа чашки, тарелочки, приземистые бокалы, принялся разрезать пирог… В желтом фартуке с зеленой пальмой на груди, циркульно рассыпавшей свои ветви, коллекционер сам напоминал тощую трогательную куклу; он все проделывал с ловким долговязым изяществом, слегка потряхивая воздушными спиралями седых кудрей, словно бы в такт фокстроту, постоянно звучащему внутри. Откупорил бутылку привезенного Петей виски и разлил по бокалам.

– Итак, что у вас за дело?

– Но сначала, – напомнил Петя, – вы обещали о странных маленьких петрушках.

– Ах, да, да… обещал, – и голову вскинул, всматриваясь в памятливого гостя. – А вы въедливый! Ладно, обещал – расскажу! Только это, знаете ли, длинная семейная сага… нечто вроде «Собаки Баскервилей», разве что без собаки. Но предупреждаю: если вы хотя б единственный раз посмеете воскликнуть: «Не может быть!» – вы, несмотря на всю мою симпатию, вылетите отсюда кубарем. Идет?

Серебряной лопаточкой он въехал под испод пирога, поддел пушистый желто-лиловый кус, и осторожно колыхая, плавно понес его к Петиной тарелке, шепчущими губами уговаривая не падать, не падать… и, когда тот благополучно шлепнулся по месту назначения, облегченно перевел дух.

– Значит, так: маленькие странные петрушки… С чего ж начать? Открываем занавес. Середина XIX века. Действие происходит в городках и местечках Моравии, Богемии, Галиции… Декорации соответствующие: Австро-Венгерская империя, лучшая империя в истории человеков…

Он на мгновение задумался, помедлил и вдруг тряхнул гривой:

– Нет, не с того начал! – И решительно повторил: – Не с того, не с того. Давайте заново, и бог с ними, с декорациями и антуражем. Просто вообразите себе человека вашей профессии: одинокий бродяга-петрушечник со своим заплечным реквизитом – сундук с куклами да складная ширма… И ходит он себе по городкам и местечкам, по замковым подворьям, зашибая убогую копейку. В хорошие дни, возможно, и не убогую – у народа в то время развлечений было немного, а кукольный театр, с вечно орущим Петрушкой, или как там его звали в разных местах, всегда собирал публику. Но сколько их – хороших тех дней? А череда дождей, а собачьи холода? Вот и выходит на круг – копейки. И хорошо еще, если в каком-нибудь замке проживает большая семья, с детьми, с челядью. Тогда на Рождество и на другие праздники всегда зовут кукольников, и можно застрять там на недельку-другую, даже на месяц, подкормиться по-человечески – в тепле, а не в сарае…

Профессор потянулся к полке над Петиной головой, снял старую кофейную мельницу, засыпал внутрь пригоршню зерен и, прижимая ее к груди, принялся молоть с невообразимым треском, стараясь перекричать процесс:

– Айн секунд! Зато будет настоящий турецкий кофе! Эта штука принадлежала Герману Гессе, его подарок!

Старая мельница расстреливала в упор: несколько вылетевших из-под неплотно закрытой крышки зерен угодили в Петю, да и сам профессор крепко зажмурил глаза, – видимо, знал ее норов. Наконец все стихло, и под нос Пете было предъявлено одуряющее благоухание черного мельничного нутра. Старуха опять не подкачала, удовлетворенно отметил Вацлав.

– Знаете… моя жена долго умирала… – он улыбался, ложкой извлекая из мельницы кофейный порошок и засыпая его в начищенную до блеска медную турку. – Думала, что привыкнет к смерти, когда ближе с ней познакомится. И все же не привыкла. Нет, не привыкла… Говорила мне: «Вася…» Это она так меня звала – не Вацлав, а Вася, что, по сути, одно и то же. «Вась, – говорила, – как-то скучно умирать. И там мне будет скучно. Ну как, – говорила, – расстаться с нашей кофемолкой? Как же я утром-то проснусь и не увижу солнечного блика на ее медной шишечке?»

И, опрокидывая дымящуюся турку над чашкой гостя, все улыбался в жемчужном пару, опустив глаза, не отирая детской слезы, застрявшей в глубокой носогубной складке.

– Она недавно умерла? – негромко спросил Петя.

– Да, – коротко ответил Вацлав. – Пять лет назад… Ну, как вам кофе? – И на поднятый вверх большой палец гостя: – Моя гордость: моя коллекция и мой кофе… Так на чем мы остановились?.. Да! Вы видели эту храбрую роту маленьких забияк. Дело в том, что в семье моей матери хранилась одна такая куколка, забавный хулиган. Его помнила не только мамина мать, моя бабка, но даже прабабка: эту куколку для нее в детстве смастерил ее отец, как она говорила – буквально на глазах, в полчаса. В то время он был довольно известный в округе производитель игрушек, в его мастерской работало с полдюжины мастеров… Между прочим, насколько могу судить о нем сегодня, занятный типус был. В молодости как раз вот и шлялся с кукольным хозяйством на горбу, причем сам своих кукол и мастерил, – в то время искусство еще не отвернулось от ремесла…

Ну, жизнь – она большая, особенно в молодости, особенно у бродяги. Останавливаясь на постоялых дворах или в лакейских каких-нибудь замков – если его туда, конечно, пускали, – любвеобильный потешник очаровывал сердца многих девушек и дам… Пробыв в каком-нибудь городке или местечке неделю, месяц или два, он оставлял на память очередной пассии такой вот сувенир – вы видели эту бравую шеренгу. Так что мне не стыдно за предка. Вернее, немного стыдно: ведь, кроме игрушки, он, порой и сам об этом не догадываясь, оставлял девушке и более существенную «память» – судя по тому, что известно от других его потомков… Итак… – Ратт закончил открывать банку маслин, подвинул ее гостю: – Берите. Очень вкусные, греческие. Знаете, за что мы выпьем? За моего предка. За его неутомимые чресла, так сказать!

– Но… такое количество куколок? Откуда? – спросил Петя, не прикасаясь к угощению. – Вы что, их разыскивали?

– Не я. В основном отец, и, знаете, это просто чудо: казалось, не мы разыскиваем прапрадедовы любовные сувениры, а они – они сами к нам плывут… Началось с того, что однажды, году в сорок восьмом, кто-то из гостей, осматривая коллекцию отца (она еще не была тогда столь представительной), разглядел нашего старенького Петрушку и сказал: вот точно такого я видел в семье своих друзей, в Варшаве. Мой отец – ох, надо знать его! – был человеком бешеной энергии и целеустремленности, как и любой серьезный коллекционер. Представьте, немедленно сорвался с места, поехал в Варшаву и вернулся с пополнением. Мы с мамой даже не спрашивали – за сколько злотых люди согласились продать свою реликвию… Третий появился знаете где? В Чешском Крумлове. Отец читал там лекцию в местном обществе кукольников-любителей. Привез для демонстрации пять-шесть кукол из своей коллекции, а заодно нашего птенчика – тот любил путешествовать. После лекции к нему подошла одна из слушательниц и сказала: «Пан профессор, у меня есть для вас подарок. Недавно умерла моя близкая подруга, совершенно одинокая женщина; мне пришлось улаживать после ее смерти дела и разбирать вещи. Я раздала почти все, у меня самой квартирка небольшая. Но вот точно такого Кашпаречка оставила себе на память – знала, что он много лет хранился в той семье. А теперь вижу, что он должен быть в вашей коллекции…».

Вацлав вновь разлил виски по бокалам.

– В связи с чем предлагаю выпить за вездесущих любителей чего бы то ни было. – Он вилкой отвалил кусок от влажно поблескивающего бока «монкухена». – Без их надоедливого энтузиазма хрен бы что состоялось в этой жизни. Профессионалы – те угрюмы, ревнивы, эгоистичны, завистливы. Они – фанатики, они… короче, выпьем без ссылок: виски того стоит. А вы – что вы сидите, как засватанный? Смело орудуйте: масло, сыр… эти булочки называются «бротхен»… Да. Отец, помню, прилетел назад как на крыльях. И что он придумал после этого случая? Вот что значит организаторские способности: дал объявления в несколько местных газет. Знаете, мелкие газетенки, которые тем не менее от корки до корки прочитывают жители данного городка. Не поленился и, помимо Чехии, осеменил своими объявлениями подобные издания в Германии и Австрии… И семена взошли, и прорвало плотину времени! И к нам поплыла потусторонняя флотилия любви моего пылкого предка… Вернее, остатки флотилии: уверен, что спустя столько лет доплыли далеко не все… Тоже – история для романа, не правда ли?