Аркадий Райкин - Елизавета Уварова

Шутливая сценка «Однажды вечером» (текст Л. А. Арта и Я. Г. Грея) стала маленьким спектаклем, разыгранным одним актером: бойкий, самодовольный молодой человек случайно попадал в чужую квартиру. Через много лет этот сюжет воскреснет в популярном телефильме Эльдара Рязанова «Ирония судьбы, или С легким паром!». «С виртуозным мимическим искусством, — писал критик Симон Дрейден, — изображал актер, как этот юноша плещется и фыркает под горячим душем, как он топает босыми ногами по квартире и ведет нелепый разговор по телефону с Боровичами, отбиваясь от назойливой собаки, хватающей его за икры». Высоко оценивая мастерство Райкина, игравшего с воображаемым предметом или общавшегося с невидимым партнером, благодаря ему оживающим во всей характерности, критик, с одной стороны, называл номер смешным и талантливым, с другой — сожалел, что актер «растрачивает по пустякам свое дарование и мастерство».

Нельзя не согласиться с тем, что по серьезности и глубине содержания номер «Однажды вечером» сильно уступал монопьесе «Человек остался один» — высокой классике эстрадного искусства. Но миниатюры, подобные «Однажды вечером», составляли тот пласт юмора, без которого не существует эстрада. И только ли эстрада? Не на юморе ли построены сюжетные ходы упомянутого рязановского фильма? И разве не радостным, не объединяющим людей, не мажорным был смех, почти не прекращавшийся на спектаклях Ленинградского театра миниатюр в нелегкие послевоенные годы?

Хорошую шутку, кажется, любят все. Но при этом не всегда ценят крупицы подлинного юмора, считая его чем-то второстепенным, а то и просто низменным. Сколько критических стрел в разное время было выпущено в адрес «пресловутой» развлекательности! В 1940-х годах, о которых идет речь, запал критики был обращен на остроумные водевили «Факир на час» Владимира Дыховичного и Марка Слободского и «День отдыха» Валентина Катаева, поставленные в Московском театре сатиры. Критики дружно укоряли авторов и театр в «пустопорожнем зубоскальстве», «бездумной развлекательности». Но какие бы ярлыки они ни навешивали, эти спектакли, разыгранные корифеями театра Владимиром Хенкиным и Павлом Полем, были, кажется, самыми посещаемыми в Москве.

«Вы никогда не будете обо мне столько плакать, сколько я заставлял вас смеяться», — сказал друзьям французский писатель Поль Скаррон (1610—1660). Эти грустные слова веселого человека с полным правом мог бы произнести Аркадий Райкин. И зрители, смеявшиеся до слез, платили ему благодарной любовью. Его знали радиослушатели в самых дальних концах страны, и те, кто никогда не видел «живого» Райкина, вслушивались в интонации его далеко не могучего, но такого знакомого голоса, запоминали и повторяли отдельные словечки и выражения.

Райкин, конечно, не был бы Райкиным, если бы ограничивался юмором, которым так щедро одарила его природа. Номер трансформации «Из окон дома» в спектакле «Откровенно говоря» был посвящен серьезной теме воспитания детей, которая и позднее будет привлекать внимание артиста. На этот раз на сцене была легкая декорация, изображавшая фасад многоэтажного дома. Поочередно из разных окон выглядывали пять разных персонажей, пять «воспитателей», отличавшихся и по внешнему облику, и по характеру, и по отношению к детям. «А может, у ребенка такой переломный возраст, что он стекла ломает!» — патетически произносил человек в очках. «Бобочка, не слушай маму, делай что хочешь!» — тонким голосом кричала сердобольная бабуся. А человек с тупым, «свинячьим» лицом был немногословен: «Сева, иди домой, папа ремня даст!» Аркадий Райкин, скрывавшийся за всеми этими персонажами, не предлагал готовых рецептов воспитания, а приглашал задуматься, внимательно взглянуть на себя и окружающих, на разные способы общения с детьми.

Театр миниатюр и политсатира

Номера политической сатиры постепенно занимают значительное место в искусстве Райкина. Впрочем, еще в декабре 1939 года, когда началась война с Финляндией, он подготовил номер «Около Куоккала». Теперь уже трудно сказать, по какой причине — то ли артист считал номер «сырым», то ли интуиция подсказывала ему, что объект сатиры выбран не очень удачно (финны стойко отражали нападение Красной армии), — но на Первом Всесоюзном конкурсе артистов эстрады этот номер показан не был. По словам авторитетного члена жюри Н. П. Смирнова-Сокольского, отсутствие в репертуаре Аркадия Райкина злободневной политической сатиры сказалось на общей оценке его выступления.

В миниатюре «Некто из Токио» Аркадий Исаакович искусно преображался в японского фокусника Фудзикато Многосуки (1947). На фотографии он почти неузнаваем: подчеркнутый формой очков восточный разрез глаз, высоко поднятые брови, приглаженные волосы, хищный оскал улыбающегося рта. Он ловко манипулировал шариками, платками, в заключение разрывал надвое «фашистскую гидру» и тут же ловко соединял разорванные половинки. «Раньше пытался делать фокусы с Порт-Артуром — не удалось, теперь пытается делать фокусы с Макартуром[12] — как будто удается», — кратко комментировал артист, намекая на политическую активность американцев в Японии.

В начале своего актерского пути Райкин в роли конферансье показывал нехитрые фокусы с шариками. Это было весело, исполнено обаяния, как всё, что он делал. Непритязательные и милые шутки при помощи трансформации через десять лет наполнились политическим содержанием. «Несколько остроумных реплик в соединении с мимическим мастерством, лукавой игрой интонаций придают большой масштаб, злободневную остроту крохотной сценке», — писал критик Симон Дрейден.

На протяжении всей творческой жизни Аркадий Райкин имел обыкновение работать над вещами для будущей программы одновременно с прокатом готового спектакля, в который по мере готовности включались новые миниатюры. Так, в спектакль «Приходите, побеседуем!» вошел сверх программы оригинальный, придуманный самим артистом номер «Пуговицы» — пример остроумной, злободневной политической сатиры. Мастером этого жанра в то время считался народный артист СССР куплетист Илья Набатов, строивший свои номера на каламбурах. Однажды в разговоре Аркадий Исаакович признался, что никогда не уважал «каламбурный» юмор, считал его дешевым, не стоящим душевной затраты. Он искал собственные пути выхода на политическую сатиру, которая всё настоятельнее требовалась на эстраде.

Неожиданным по форме стал номер «Пуговицы». Артист, пришивая к пиджаку оторвавшуюся пуговицу, как бы сам с собой рассуждал о политике, о делегатах Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций. В руках у него не было ни иголки, ни ниток, ни пуговицы: иллюзия достигалась средствами пантомимы. Напрягая зрение, он вставлял нитку в иголку, нитка была длинная (приходилось далеко отставлять руку), она запутывалась, рвалась. Возгласы и короткие замечания по поводу ниток, иголки и прочего перемежались разговором о политике, что создавало комедийный эффект. Так, говоря о выступлении представителя США, артист «укалывал палец» и восклицал «Ой!», что относилось и к выступлению в ООН, и к пальцу. Рассказ о сложных проблемах международной жизни приобретал особую доходчивость, сближая их с кругом повседневных забот рядового человека, окрашиваясь юмором. Построенный на пантомиме и импровизации номер оказался столь удачен, что перешел в следующие программы. Остроумно найденный прием позволял обновлять текст в соответствии с последними политическими событиями. Это была своего рода «живая газета», но поданная с райкинской интонацией доверительного собеседования. Старая форма возрождалась обновленной до неузнаваемости, открытая агитационность «утеплялась» с помощью лирики и юмора.