Галапагосы - Курт Воннегут

«Мандаракс», возвращенный Мэри капитану, хранился в выдвижном ящике на мостике. Это был единственный ящик на всем корабле, где лежало хоть что-то. Ящик был чуть приоткрыт, так что «Мандаракс» слышал и переводил большую часть ночных разговоров.

По случайности настроен он был так, что переводил все на киргизский язык – включая изложенный капитаном план действий, а заключался этот план в следующем. Они направляются прямиком на один из Галапагосских островов, Бальтру, где есть доки для кораблей, летное поле и небольшой госпиталь. Там имеется также мощная радиостанция, так что они смогут выяснить наверняка, что означали те два взрыва и как поживает весь остальной мир – в случае, если прошел массированный метеоритный дождь или, как предположила Мэри, разразилась Третья мировая война.

Что ж, этот план можно было переводить на киргизский или любой другой никому не понятный язык, поскольку, следуя нынешним курсом, они все равно неизбежно должны были оставить Галапагосский архипелаг далеко в стороне.

Одного невежества капитана уже было достаточно для того, чтобы сбиться с курса. Но он еще усугубил это ошибками, совершенными в ту первую ночь, когда он, еще не протрезвев, несколько раз менял курс, чтобы учесть предполагаемые места падения метеоритов. Ибо его большой мозг, как вы помните, внушил ему, будто Земля попала в метеоритный поток. При виде каждой падающей звезды он ожидал, что та рухнет в океан и вызовет огромную волну.

Поэтому он разворачивал корабль всякий раз так, чтобы держаться носом к ожидаемой волне, и к восходу солнца они, благодаря большому мозгу капитана, уже находились неведомо где и держали путь неведомо куда.

Между тем Мэри Хепберн, полуспя-полубодрствуя подле *Джеймса Уэйта, занималась тем, на что у нынешних людей мозгов не хватает, а именно – заново переживала свое прошлое. Вновь была невинна. Вновь дремала в спальном мешке. Вновь просыпалась при первых рассветных лучах, разбуженная пением козодоя. Вокруг был Индианский национальный парк – живой музей, островок сохраненной природы, какой она была до того, как европейцы объявили, что не потерпят ни одного растения или животного, которое не может быть укрощено и использовано человеком в пищу. Высунув голову из своего кокона, спального мешка, молодая Мэри увидела гниющие на земле древесные стволы и ничем не перегороженный поток. Она лежала на пахучей подстилке, созданной полным или частичным умиранием растительности за долгие эпохи. Здесь было чем поживиться микроорганизмам или существам, способным переваривать листья, но нечем было сытно позавтракать человеку, жившему миллион тридцать лет назад.

Было начало июня. Самая нежная пора.

Из зарослей шиповника и сумаха в пятидесяти шагах от нее звучало птичье пение. Она была благодарна этому будильнику, так как, укладываясь накануне, она предвкушала такое вот раннее пробуждение и то, как будет представлять свой спальный мешок коконом и выбираться из него, извиваясь и сладострастно потягиваясь, как сейчас, – совсем взрослая и полная жизнь.

Сколько радости!

Какое наслаждение!

Все обстояло просто замечательно. Подружка, с которой она приехала, продолжала спать.

Поэтому Мэри, крадучись, направилась по пружинящей лесной подстилке к зарослям, чтобы рассмотреть эту, такую же, как и она, раннюю пташку. Но вместо этого взору ее предстал высокий, сухощавый и серьезный молодой человек в морской форме. Именно он высвистывал пронзительный клич козодоя. Это был Рой, ее будущий муж.

Она была раздражена и сбита с толку. Особенно дико было видеть на незнакомце морскую форму – здесь, вдали от всяких морей. Она подумала, что он нарушил ее покой и может представлять опасность. Но если бы этот странный тип и решился напасть на нее, ему бы сначала нужно было продраться через колючую чащу шиповника. Она спала не раздеваясь и потому была теперь полностью одета, только без обуви, в одних чулках.

Он услышал ее приближающиеся шаги. Он обладал удивительно острым слухом. Как и его отец. Это была наследственная черта, и заговорил он первым.

– Привет, – обратился он к ней.

– Привет, – отозвалась она. Позже она рассказывала, что чувствовала себя единственной посетительницей Эдемского сада, пока не наткнулась на странного типа в морской форме, который вел себя так, точно все вокруг принадлежало ему. Рой же возражал, что это она на самом деле держалась так, будто все кругом являлось ее собственностью.

– Что вы здесь делаете? – спросила она.

– Я не думал, что кто-то может ночевать в этой части парка, – парировал он. Мэри знала, что он прав. Они с подругой нарушили правила, существовавшие в этом живом музее, находясь на территории, где ночью полагалось оставаться лишь диким животным.

– Вы моряк? – вновь спросила она.

Он ответил, что да – точнее, был им до недавних пор. Его только что демобилизовали из флота, и он, прежде чем отправиться домой, решил поездить автостопом по стране – а в военной форме, как он заметил, его подвозят гораздо охотнее.

Сегодня никто не стал бы задавать такого бесмысленного вопроса, с каким Мэри обратилась к Рою: «Что вы здесь делаете?» и ни у кого не нашлось бы в запасе столь сложно закрученной истории, как тогда у Роя: что, дескать, он уволился из флота в Сан-Франциско, получил полный расчет, купил спальный мешок и отправился автостопом в Гранд-каньон, Йеллоустоунский национальный парк и другие места, которые всегда мечтал повидать, в особенности привлекали Роя птицы, с которыми он умел общаться на их языке. Как-то, едучи в чужой машине, он услышал по радио, что в этом маленьком государственном парке в Индиане замечена пара бивнеклювых дятлов – представителей вида, который считал и давно исчезнувшим. Он тут же направился туда. Однако радиосообщение это оказалось «уткой». Бивнеклювые дятлы, эти крупные, красивые обитатели первобытных лесов, на самом деле полностью вымерли, поскольку люди уничтожили их естественную среду обитания, не оставив необходимых им гниющего леса, тишины и покоя.

– Им нужны были полные тишина и покой, – заключил Рой. – Как и мне, и, думаю, вам тоже, и прошу извинить, если я потревожил вас. Я сделал не больше того, что могла бы сделать любая птица.

Какое-то автоматическое устройство в ее больших мозгах щелкнуло – и она ощутила слабость в коленях и холод в животе. Она влюбилась в этого незнакомца.

Больше подобным воспоминаниям никто из живущих не предается.

2

Джеймс Уэйт прервал грезы Мэри Хепберн словами:

– Я так вас люблю. Прошу, выйдите за меня замуж. Я так одинок. Мне так страшно.