Предвыборная страсть - Николай Новиков

— Мне папа сделал пригласительный.

— А мне дедушка.

— Не ври, Андрей, нет у тебя никакого дедушки! Ну, правда, объясни мне, как? Я прямо сгораю от нетерпения, это же какой-то невероятный случай!

— Что в нем невероятного?

— Во-первых, ты сам. Недавно твердил, что и слышать не хочешь про Агееву, а уж видеть — и подавно, и вдруг решил встретиться и поговорить с ней!

— Ты сама толкнула меня к этому. Твой отец разговаривал с ней, устроил свидание моей матери с Агеевой… — Он запнулся, так непривычно и неприятно теперь было произносить ее фамилию. Она же Лера, Лера! — Она обещала помочь матери, и мне тоже, вот я и подумал, надо поговорить с ней. А с женщиной лучше всего разговаривать во время танца.

— А как ты попал на банкет?

— Показал удостоверение, и меня пропустили. Охранники тоже телевизор иногда смотрят, знают меня. Им и в голову не могло прийти, что такого знаменитого человека не пригласили на банкет.

— Ври больше. Тоже мне, знаменитость! Ну ладно, а дальше?

— Ты сама все видела.

— Я видела, как ты рванулся к ней, будто… я даже не знаю. Меня бросил! А она тоже прямо на шее у тебя повисла!

— Я просто хотел спросить, поможет она мне или нет, а она как раз хотела сказать, что решила помочь. Вот и все.

— Ну и как, приятно танцевать с этой старухой?

— Не злись, Маша. Никакая она не старуха, между прочим, мы с нею ровесники.

— Ну да? Я всегда считала, что ты лет на десять моложе.

— Разве ей можно дать сорок четыре года? Да она выглядит не старше тебя. Не скрою, мне было приятно танцевать с этой… умной, элегантной женщиной.

— Какой жуткий нахал! Так приятно, что после этого ты сбежал домой, даже со мной не попрощался? Или, может быть, вы продолжили приятный разговор в другом месте?

— Да, она пригласила меня в свою машину, я там сидел на коленях ее мужа и продолжал разговор.

— Не смешно!

Андрей молча кивнул. Знала бы Маша, что он в эту минуту думал: «Ты красивая девушка, добрая, но я люблю другую и жду, не дождусь, когда ты уйдешь, так хочется позвонить ей, услышать ее голос».

— Меня давно уже ждет Осетров. Да и тебе влетит за то, что не садишь на своем рабочем месте.

— Какое рабочее место?! — со слезами на глазах воскликнула Маша. — Я люблю тебя, Андрей, а ты издеваешься надо мной! Думаешь, я совсем уж дура, не вижу, что ты хитришь, да?

— Я не хитрю и не издеваюсь, Маша. Я всегда говорил, что мы разные люди, ты молодая, красивая, а я уже столько повидал… И вообще не надо о любви, это лишнее.

— Раньше ты говорил, что у меня папа начальник, поэтому мы и не должны встречаться! Но я же доказала тебе, что это глупости, мы же встречались, тебе хорошо было со мной!

Андрей опустил голову.

— Я сейчас пойду и скажу Осетрову, что не желаю работать в этой конторе. Не нужна мне такая помощь, за которую потом требуют плату.

— Это не плата, Андрей! — Маша подбежала к нему, обняла, прижалась влажной щекой к его щеке. — То, что ты говорил мне раньше, — чепуха, ты и сам в нее не верил. А теперь… Даже и не знаю, что случилось, но чувствую, это совсем другое!

Андрей осторожно отодвинул ее, поднялся из-за стола.

— А если ребята войдут или сам Осетров заглянет? Пожалуйста, держи себя в руках.

— Ты совсем не любишь меня, ни капельки? И все, что между нами было, несерьезно? Ты попользовался мной и бросил, да?!

— Извини, мне нужно идти к твоему начальнику, — нахмурился Андрей. — Ты со мной?

— И не подумаю! Очень было нужно! — Маша повернулась и выбежала из редакции городских новостей.

Андрей вздохнул с облегчением и вышел следом за ней.

Павел Иванович Осетров настороженно посмотрел на него из-под очков, небрежно махнул в сторону кресла:

— Садись, Истомин, рассказывай.

— О чем, Павел Иванович?

— Ну как же… — Главный редактор нервно забарабанил по столу колпачком авторучки. — О том, каким образом сумел втереться в доверие к мэру города, убедить ее, что я принял неправильное решение? Вынудить меня отменить его…

— А вы приняли правильное решение? — Андрей сел в кресло, закинул ногу на ногу, уставился на Осетрова.

— Естественно. Человек, допустивший служебное преступление, должен быть наказан. А как же иначе? Я отвечаю за дисциплину во вверенном мне коллективе.

— Служебное преступление — это исчезновение кассеты. Поскольку сейф не был взломан, его открыли ключом. Или моим, или вашим. А это значит, что виновны в том, что вы называете служебным преступлением, двое: я и вы. И скорое мое увольнение можно расценить как стремление свалить вину на другого.

— Ну знаешь ли, Истомин! — Осетров в сердцах отшвырнул колпачок в сторону. — Так мы ни до чего не договоримся.

Андрей догадывался, что после всего случившегося, работать с Осетровым будет трудно. Теперь не сомневался, что это вообще невозможно.

— Хорошо, — усмехнулся он. — Расскажу вам все, Павел Иванович. Во-первых, я не втирался в доверие к мэру. Она сама вызвала меня и сказала, что во всем виноват другой человек. А я невинно пострадавший, жертва обстоятельств, как говорится. И поскольку Валерия Петровна женщина очень справедливая, она тут же велела вам исправить свою ошибку.

Осетров выхватил из нагрудного кармана пиджака носовой платок, вытер вспотевший лоб.

— Откуда она знает, что не ты взял кассету?

— Агентурные сведения, — развел руками Андрей. — Она знает обо всем, что творится в городе. Вы раньше не замечали этого?

Удар был точен. Иногда Павел Иванович удивлялся осведомленности Агеевой в таких вопросах, о которых она, казалось бы, и подозревать не должна.

— Стучали, стучат и будут стучать, Павел Иванович, — продолжал свои рассуждения Андрей, видя растерянность главного. — Вы только начали возмущаться какими-то распоряжениями, а она уже все знает. Так что вы не сомневайтесь, тот, кто спер кассету, скоро ответит по всей строгости демократического времени. Честно говоря, мне жаль его. Валерия Петровна беспощадна к предателям.

Андрей испытывал удовольствие, наблюдая, как багровеет лицо Осетрова, лоб снова покрывается испариной.

— А ты не знаешь, кто это? Из наших или посторонний как-то раздобыл ключи и взял кассету? — судорожно глотнул воздух Осетров.

— Понятия не имею. Я человек маленький, уволили — ушел, восстановили — пришел. Больше ничего не знаю и знать не хочу.

— Ладно, иди, работай. План вечернего выпуска мне на стол через полчаса.

— Нет, Павел Иванович, я на службе с завтрашнего дня. Сами понимаете — такие перемены, требуется время, чтобы осознать, привыкнуть. Сегодня я пришел спросить, все ли нормально? Согласны вы с решением мэра?

— А хоть и не согласен, я стараюсь не создавать конфликтных ситуаций, они мешают работе.

— Если не согласны, можете пойти к Валерии Петровне, отстоять свою точку зрения. Я думал, вы так и сделаете, поэтому и пришел сегодня выяснить что да как.

— Иди, иди! Завтра приступай к работе. Все! — Осетров нервно постукивал кулаком по столу.

— Да не волнуйтесь вы, — успокоил главного Андрей. — Злоумышленник известен, скоро получит по заслугам…

35

Контора известной в Прикубанске фирмы «Понт Эвксинский» располагалась в неказистом двухэтажном домишке с обшарпанными стенами неподалеку от рынка. И кабинет генерального директора Егора Петровича Санько, более известного под кличкой Платон, был под стать зданию: унылая комната с зелеными стенами и грязным окном. Стол, три стула, телефон, вешалка для верхней одежды у двери — вот, пожалуй, и все, что поместилось в ней.

Платон не любил показной роскоши, считая, что богатые люди должны выглядеть скромными и непритязательными в глазах окружающих. И «окружающие» едва не падали в обморок, впервые попадая в его кабинет из приемной, где молоденькая, черноглазая секретарша сидела за черным фирменным столом в кожаном вращающемся кресле и в окружении новомодной мебели. Каждый не сомневался, что после такой приемной кабинет начальника будет — ого-го каким!

Он и был «ого-го».

Платон обожал наблюдать, как у вошедшего округляются глаза и отвисает челюсть.

Была и другая причина его скромности: настоящий вор не должен работать. Платон и не работал, он контролировал своих людей. Всегда так было, только раньше авторитеты контролировали торговлю наркотой и девочками, крадеными вещами, стволами, а теперь пришло время контролировать торговлю хлебом, маслом, сахаром. Прибыль во много раз больше, да и чувствуешь себя настоящим хозяином города: надо ж не только прибыль подсчитывать, но и следить, чтобы цены были нормальные, чтоб люди могли покупать. «Понту Эвксинскому» невыгодно превращать город во вшивый понт. Вот по этой причине Платон и сидел в скромном, если не сказать затрапезном, кабинете.

Дома — другое дело, там можно себе позволить приятные душе излишества, а здесь… Контора она и есть контора.