Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима - Александр Ахматов

Но особенно много споров было по поводу девушки, купленной Минуцием в кредит у Волкация.

Последний добивался того, чтобы Ювентина ввиду неуплаты денег за нее в назначенный срок была ему немедленно возвращена вместе с компенсацией «за пользование рабыней». Минуций же упорно отстаивал свое право не возвращать девушку до истечения льготных дней.

Претор после некоторого раздумья снова стал на сторону ответчика, вызвав яростные протесты Волкация и торжествующую улыбку Минуция.

Впоследствии, когда в Кампании вспыхнул мятеж, участники и свидетели этого судебного разбирательства рассказывали, будто Минуций воспылал страстью к чужой рабыне, за которую обязался выплатить очень большие деньги, но требуемую сумму собрать не смог и, не желая расставаться с предметом своей страсти, решился на совершенно безумный поступок, призвав к восстанию рабов.

Читателю уже известно, что версия эта была далека от истины.

Претор Меммий мог с полным основанием считать, что успешно провел судебное расследование и вынес правильные решения, в том числе по возникшему спору при назначении секвестеров на имущество должника, находящегося в Кампании.

Здесь важно было удовлетворить как истцов, так и ответчика.

К немалому удивлению присутствующих, бывших свидетелями описанной выше сцены перед началом суда, Минуций, отводивший без объяснения причин одну за другой кандидатуры почтенных и известных своей добропорядочностью гражданине возражал против секвестуры Волкация и Сильвана, которые тоже добивались участия в контроле над кампанским имуществом Минуция.

— Почему ты не отводишь этих двух негодяев? — с озадаченным видом спрашивал Минуция Марк Лабиен.

— Очень мне хочется, чтобы они прогулялись в Кампанию, — отвечал Минуций, странно усмехаясь.

— Я вижу, ты что-то задумал, но смотри, как бы тебе самому не пострадать от этих продувных бестий…

— Ну, это мы посмотрим! — произнес Минуций сквозь зубы.

Претор, не понимая причины возникшей заминки при выборе секвестеров, объявил, что пожелание ответчика в данном случае является решающим, так как речь идет о его имуществе, и поэтому он утверждает список лиц, угодных ответчику.

По окончании судебного разбирательства Гай Меммий с сожалением взглянул на разнаряженного Минуция и сказал ему:

— В твоем положении, юноша, следует подбирать более темные тона в одежде, а также отпустить подлиннее волосы и бороду[335]. Дела твои так плохи, что, боюсь, сам Юпитер тебе не поможет.

— Борода мне совсем не к лицу, досточтимый Гай Меммий, — отвечал Минуций с невозмутимым видом. — К ней еще нужно иметь такую же толстую шею[336], как у несравненного Домиция Агенобарба с его благородной медной бородой. Кстати, говорят, что он из пустого высокомерия упустил прекрасную возможность отправить в Массилию[337] ненавистного ему Эмилия Скавра, принцепса сената. Но я не таков. Я не очень-то разборчив в средствах, когда речь заходит о моих врагах или о моих интересах…

И, обращаясь уже не к претору, а ко всем стоящим вокруг трибунала, особенно к Волкацию и Сильвану, он закончил с появившейся на его губах ядовитой улыбкой, о которой потом вспоминали, как о безумной:

— Кости еще в стакане, господа мои! Одной только Фортуне известно, кто из игроков снимет сделанные ставки после того, как они упадут на игральную доску.

В ответ на эти странные и загадочные слова Гай Меммий только пожал плечами и покачал головой.

Затаенный смысл сказанного Минуцием станет понятен претору и всем, кто присутствовал на этом суде, по прошествии немногих дней, когда имя дерзкого юноши будет у всех на устах.

Часть вторая

НА ДОРОГАХ ЛАЦИЯ

Глава первая

В СНЕЖНУЮ НОЧЬ

Зима в этом году особенно «запоздала», как говорили римляне, вынужденные пользоваться своим несовершенным календарем[338], который «забежал» далеко вперед по вине старого великого понтифика, скончавшегося в предыдущем году.

В последний раз месяц мерцедоний[339] вставлялся четыре или пять лет назад. Так что, если в былые годы с середины февраля жители Лация радовались теплому фавонию[340], доброму вестнику весны, то в год описываемых событий как раз на февраль пришлась самая лютая зимняя стужа.

По причине непогоды сорвано было назначенное консулами Латинское празднество[341], ибо его участники, уже собравшиеся у Альбанской горы, чтобы с наступлением темноты начать традиционное факельное шествие на ее вершину, где стоял храм Юпитера Лациара, не выдержали и разбежались по своим палаткам из-за внезапно налетевшей бури.

В следующую ночь выпал снег, который днем быстро растаял, но за ночь на улицах города успели насмерть замерзнуть несколько десятков бездомных нищих и многие из больных рабов на Тибрском острове[342]. Сельские жители опасались, что в эту зиму особенно чувствительные к холоду деревья погибнут. Консулы назначили новый срок для проведения Латинских игр.

В канун праздника Квириналий[343], посвященного Ромулу-Квирину, погода не улучшилась. Небо заволокло тучами. Со стороны Соракта[344] непрерывно дул мучительный ветер. К вечеру снова повалил снег.

В доме Минуция, официально принадлежавшем Сексту Аттию Лабиену, остались только Ювентина и Ириней. Старый Лабиен наведывался сюда всего один раз с целью убедиться, что дом под надежным присмотром.

Ириней и Ювентина провели вместе под одной крышей семь дней, как и велел им Минуций.

После описанной выше тяжбы Минуция с его кредиторами римлянин еще на шесть дней задержался в городе и уехал за четыре дня до февральских ид[345] (10 февраля). Он отправился в путь на легкой крытой двуколке, взяв с собой одного Стратона.

Немного ранее Минуций заказал у знакомого трактирщика в Трех Тавернах большую четырехколесную повозку с двойной упряжкой. Повозку и лошадей он оставил на конном дворе вместе с Геродором и Эватлом, приказав обоим дожидаться там Иринея. О гладиаторах он в целях предосторожности ничего им не сказал.

Ювентине Минуций наказал, чтобы она, после того как гладиаторы выберутся из школы, тотчас вернулась в дом и на следующий день покинула Рим, нанимая в пути повозки в заезжих дворах. У Ювентины, кроме тех денег, что ей дал в дорогу Минуций, в поясе были припрятаны три золотых денария из семи подаренных ей молодым господином после его больших выигрышей на так называемых Югуртинских играх. О том, на что потратила девушка четыре золотых, читатель узнает немного позже.

Перед решающей ночью Ювентина внешне казалась совершенно спокойной. Ириней про себя дивился ее выдержке и хладнокровию. Поначалу он считал эту красивую изящную девушку существом избалованным и капризным. Молва о ней докатилась до свессульского имения. Там говорили, что господин серьезно увлекся чужой рабыней и купил ее за огромные деньги. По этой причине он якобы отослал в Капую красавицу Тевесту и охладел к Никтимене, прекрасной капуанской гетере.

Новая любовница Минуция представлялась Иринею красоткой с ярко выраженным самомнением. Ему не очень-то хотелось иметь с такой дело. Но Ювентина оказалась простой в обращении с ним и весьма немногословной, что особенно понравилось Иринею.

Когда стемнело, Ириней принес из кухни охапку дров и напоследок жарко натопил камин. Ювентина устроилась перед ним в старом плетеном кресле, завернувшись в широкую хлену[346] из толстой грубой шерсти.

Со вчерашнего дня она чувствовала себя неважно. Временами ее охватывал озноб. Видимо, она все-таки простыла третьего дня, побывав в Паллацинских банях и попав в бурю на обратном пути.

«Только бы не римская лихорадка», — с беспокойством думала девушка.

Добрый старик Мелампод, врач, умерший два года назад, а до этого успешно лечивший обитателей альбанской виллы своими снадобьями, часто говорил ей и Акте, подружке Ювентины и дочери управителя усадьбы, что от этой коварной болезни великий Гиппократ рекомендовал принимать настои из ивовой коры, чтобы сбить горячку или озноб, как при обычной простуде, но вышеназванный недуг не оставляет человека в продолжении многих месяцев.

В детстве Ювентина любила наблюдать за тем, как Мелампод готовит свои отвары из лекарственных трав. Вместе с маленькой Акте она часто бродила по лесу, помогая старику собирать всякие травы. Мелампод предостерегал девочек от опасности заразиться римской лихорадкой[347], советуя им без нужды не ходить в Рим. При этом он ругал Ромула, который по своей глупости основал город в таком гиблом месте. Сам Мелампод никогда не болел. Умер он легко — просто уснул и не проснулся…