Моя жена Любовь Орлова. Переписка на лезвии ножа - Григорий Александров

– Я хочу этого, – сказал Чаплин, – но это не так просто. Во-первых, я стремлюсь закончить скорее новую картину…

Айвор Монтегю заметил, что Чаплин не сможет приехать к нам раньше 1955 года, пока его новый фильм не выйдет на экран. Чаплин прервал Монтегю:

– Это слишком долго. Надо бы приехать раньше.

Я предложил провести месяц отдыха в нашей стране после того, как Чаплин закончит сценарий и должен будет отдохнуть перед съемкой.

– Все это возможно, – сказал Чаплин. – Я всегда мечтал посмотреть Кавказ и Черное море. Это для меня загадочные и интересные края. Только с семьей и детьми, – добавил он. – А кто меня будет приглашать?

– Кто хотите, – ответил я.

– Я запуганный человек, – сказал Чаплин. – Про меня говорят, что у меня мания преследования. Но как бы вы себя вели, если бы получали письма от всяких американских гангстеров, пытающихся запугать меня? Я действительно получаю письма с угрозами, с предупреждениями, чтобы я не ездил в Советский Союз, не принимал советской помощи. Я боюсь за семью. Ведь вы знаете волчьи нравы капитализма…

– А если я приглашу вас? – спросил я. – Приезжайте в гости ко мне и моей жене.

– А денег у вас хватит? – смеясь, спросил Чаплин.

– Деньги найдутся, – ответил я.

– А санкция у вас есть? – наклонившись близко ко мне, тихо спросил меня Чаплин.

– И санкция, может быть, – ответил я[324].

– Хорошо, – сказал Чаплин. – Поезжайте домой, посоветуйтесь и напишите мне письмо.

Айвор Монтегю предложил свое посредничество.

– Напишите письмо мне, чтобы Чаплин не получал писем по почте, а я информирую его, подписывайте письма сами.

– Это возможный вариант, – сказал Чаплин. – Его надо обсудить. А вообще, – добавил тот тихо, – нам с вами надо поговорить по секрету. Я очень уважаю Айвора Монтегю, но он все-таки англичанин. Я ничего не имею против мистера Герасимова, но я вижу его в первый раз.

Это он сказал в то время, когда наши собеседники были заняты с вошедшей женой Чаплина. Однако этот секретный разговор у нас не состоялся, так как наутро мы должны были покидать Лондон, а Чаплин не мог задерживаться в Англии.

Айвор Монтегю передал Чаплину приглашение китайских товарищей посетить новый Китай. Чаплин сказал, что это интересно для него, но Китай очень далеко, и очень сложно ехать туда с детьми.

Жена Чаплина производит симпатичное впечатление. Чаплин сказал о ней, что она помогла ему разорвать с США. Отношение их обоих к Америке резко отрицательное. Чаплин говорил, что он ненавидит эту полицейскую страну, что он счастлив, что избавился от нее, что, когда он встречает американца, он всегда спрашивает его:

– Как ваша вшивая Америка?

Он радуется, когда американцы корчатся от такого вопроса. Маккарти самый ненавистный для Чаплина человек, но он считает, что его не надо трогать, что он один разрушит всю американскую систему лучше, чем тысячи людей. Каждый день пребывания Маккарти на его посту подпиливает сваи, на которых держится американская система.

– И дайте ему, – сказал Чаплин, – кончить его грязное дело…

– Целью моей жизни, – заявил в конце разговора Чаплин, – сделать картину без Америки и доказать этим мерзавцам, что и жизнь и культура могут процветать и без них и без их помощи, чего они никак не могут сообразить.

После часового разговора, в течение которого было сказано очень много интересного, Чаплин обнял меня и сказал:

– Я всегда думал, что мы братья, имея в виду наши народы. Но очень много трудностей и сложностей. До весны я буду пытаться еще получить деньги из Америки. Независимо от того, удастся это мне или не удастся, я думаю, что мне придется сделать решительные шаги. Пишите мне.

Чарли Чаплин часто приглашал Александрова и Орлову на берег Женевского озера, в швейцарский Веве, где поселился, уехав из Америки.

После дружеского послания Чаплин закрыл за нами двери.

В моем сознании остался образ обаятельного человека, большого и умного мастера, полного сил, творческой энергии и веры в будущее, в котором созрели и определились желания более решительно перейти в лагерь сторонников мира. Его ненависть к американской политике, которую он высказывал в частных разговорах, перешла теперь в область творчества. Свою будущую картину он намеревается сделать оружием борьбы против антинародной и империалистической политики Соединенных Штатов. Сам он на пороге решительных поступков, которые, на мой взгляд, могут быть самыми интересными в его биографии. Имя его велико, авторитет огромен, каждый его поступок имеет большое значение для интеллигенции всех стран мира.

Эта встреча опровергла все слухи, которые я слышал о нем в Лондоне, о том, что Чаплин уже кончился, что он слишком стар и т. д. Он готов к борьбе за новую картину и так воодушевлен своей новой идеей, что можно верить, что он ее осуществит с огромной творческой силой.

Помочь сделать ему эту картину, на мой взгляд, совершенно необходимо.

23.12.53 г.

Странно, не правда ли, начинать эру александровского «заката». А может, и вырождения (мы уж не стали сгущать краски в названии последнего режиссерского 30-летия) таким капитальным, достаточно смелым для тех лет документом от автора, которого опубликовавшее его в XXI веке «Искусство кино» назвало «блестящим советским агентом влияния на Западе, труды которого недальновидные политики не сумели оценить по достоинству».

П. Пономаренко – тогдашний министр культуры, которому «агент влияния» адресовал свое послание, понял, видимо, что то, что предлагает Александров, намного превосходит возможности его компетенций, и напрямую переадресовал его предложение в Политбюро.

Однако «недальновидные политики» (а в их число, судя по списку прочитавших Александрова, входили Г. Маленков, В. Молотов, К. Ворошилов – двое последних особенно благоволили режиссеру, Н. Булганин, Л. Каганович, А. Микоян, М. Сабуров, И. Первухин и, наконец, Н. Хрущев, ознакомление которого с александровской «Запиской» подчеркнуто особо: «30-12-53», через день после пересылки Пономаренко!) не сочли, видимо, рентабельной «помощь» Чаплину, каких бы прогрессивных взглядов он ни придерживался.

А может, вмешался субъективный фактор: именно в эти дни был (если верить официальной версии) расстрелян Л. Берия с его «шайкой», на душе политбюрошников оставался еще неприятный осадок, и им было не до Чаплина с его финансовыми затруднениями.

Как бы то ни было, спустя две недели (14-1-54), александровское письмо оказалось в архиве ЦК КПСС, по-теперешнему ЦХСД – центре хранения современной документации.

Чаплин, конечно, рассчитывал на советскую помощь еще меньше, чем на американскую, без которой он хотел поставить первый фильм в Европе. И справился без той и другой, хотя работа над «Королем в Нью-Йорке» растянулась на четыре года.