Принцессы немецкие – судьбы русские - Инна Соболева

А Елизавета вскоре после 19 ноября писала матери:

Я не способна передать то, что испытываю. Это беспрерывная скорбь, чувство печали, которые, я иногда опасаюсь этого, убьют во мне религию… Если бы я еще не получала от него столько ласк, столько проявлений нежности почти вплоть до последнего мгновения! И кроме того, пришлось видеть, как угасало это ангельское существо, сохранявшее способность любить, уже утратив способность сознания. Что мне делать со своей волей, которая была всецело предана ему, со своей жизнью, которую я любила посвящать ему!

Я ничего более не вижу перед собой. Я останусь здесь, пока он будет находиться здесь; когда он отправится, я тоже отправлюсь; я не знаю, когда, куда пойду я.

В этом отрывке из письма так много загадок. «Когда он отправится, я тоже отправлюсь…» А между тем гроб с телом покойного императора отбыл из Таганрога еще 29 декабря, а она оставалась там до 21 апреля. Сторонники версии подмены тела находят в этом поддержку своим предположениям: он, настоящий, живой, тайно был еще в Таганроге, а за чужим телом зачем же ей уезжать? Те, кто уверен, что 19 ноября она на самом деле закрыла глаза Александру, тоже ссылаются на это письмо: в нем такая боль, такая тоска! Она не могла бы так писать, если бы он был жив.

Но есть еще и третья версия. Вернее, странный слух. Будто бы Елизавете Алексеевне удалось забеременеть. И после смерти мужа (в смерти в таком случае сомневаться трудно: едва ли он ушел бы, бросив жену в таком положении) она не хотела пускаться в трудную дорогу, боясь потерять ребенка. Подтверждений этому нет. Если только не считать подтверждением, во всяком случае, подтверждением того, что слух этот дошел до Петербурга, неожиданную и ничем на первый взгляд не мотивированную поездку Марии Федоровны навстречу невестке.

Мария Федоровна не любила ездить, да еще поспешая, да еще без многолюдного сопровождения. Представить, что ей так не терпелось увидеть невестку, зная их отношения, невозможно. Хотела узнать подробности смерти или ухода сына? Но ведь спокойно ждала полгода, неужели не могла подождать еще несколько дней, пока Елизавета доедет до Петербурга? А вот если прослышала о беременности, – совсем другое дело. Ребенок – законный наследник. И на пути у Николаши к трону – новое препятствие. Нет! Никаких детей! Николай, только Николай должен стать императором. И он им станет!

По поводу встречи свекрови и невестки тоже есть две версии. По одной – была договоренность о встрече. Может быть, Елизавета хотела рассказать свекрови что-то такое, чего не доверишь бумаге, но боялась, что доехать до Петербурга не сможет – была уже очень слаба. Может быть, Мария Федоровна хотела предупредить невестку о чем-то очень важном: вдруг та, паче чаяния, не умрет в дороге, доедет до Петербурга и расскажет там что-то, о чем никому не положено знать. По другой версии, Мария Федоровна приехала в Белев неожиданно. Правда, в одном все свидетели единодушны: она не застала Елизавету Алексеевну в живых. Остывающее тело лежало на той самой походной кровати, на которой скончался Александр. Все единодушны и в том, что, увидев мертвую невестку, свекровь собрала бывшие при покойной бумаги и торопливо уехала.

Может быть, только ради этого она и приезжала? Бумаги Елизаветы ни в коем случае не должны были попасть в чужие руки: слишком много она знала, слишком была умна и откровенна. Эту догадку подтверждает тот факт, что Елизавету еще не успеют похоронить, а новый император, Николай I, вдвоем с матушкой будут лихорадочно читать ее бумаги и бросать их в камин – жечь, жечь, жечь. Чтобы и следа не осталось!

Жила она не так, как положено царице: слишком часто забывала об этикете, позволяла себе поступать, как хотела, а не так, как положено. В общем, если пользоваться любимым определением Марии Федоровны, делала все так, как делать «не годится». А вот умерла как-то уж очень кстати, очень вовремя… Был странный слух, будто похоронили Елизавету Алексеевну в платье, которое свекровь заказала для похорон почти за полгода до смерти невестки. Невестка должна была умереть – поступить так, чтобы заслужить наконец одобрение свекрови: «Годится!».

Под небом голубым страны своей роднойОна томилась, увядала…Увяла наконец, и верно надо мнойМладая тень уже летала;Но недоступная черта над нами есть.Напрасно чувство возбуждал я:Из равнодушных уст я слышал смерти весть,И равнодушно ей внимал я.Так вот кого любил я пламенной душойС таким тяжелым напряженьем,С такою нежною, томительной тоской,С таким безумством и мученьем!Где муки, где любовь? Увы! В душе моейДля бедной, легковерной тени,Для сладкой памяти невозвратимых днейНе нахожу ни слез, ни пени.

Принято считать, что это стихотворение Пушкин написал на смерть Амалии Ризнич – кишиневского увлечения поэта. Для такой трактовки есть основания, но чисто внешние, формальные. В дневнике за июль 1826 года записано: «Услышал о смерти Ризнич. 25». И дальше: «Услышал о смерти Р., П., М., К., Б., 24».

Декабристы Кондратий Рылеев, Павел Пестель, Сергей Муравьев-Апостол, Петр Каховский и Михаил Бестужев-Рюмин были казнены в Петербурге 13 июля 1826 года. Между казнью и похоронами Елизаветы Алексеевны – всего два дня. До Михайловского весть о казни дошла на 11 день (24-го). Скорее всего, и о похоронах тоже. Почему же не записал об этом в дневник? А зачем? Зачем записывать то, о чем и так никогда не забудешь?

Убеждена: это стихотворение – на смерть Елизаветы. При чем здесь Ризнич? Да, увлечение было сильным, да, была страсть. Но здесь – о чувстве глубоком, мучительном, пронесенном через годы. Предвижу возражения: а как же «под небом голубым страны своей родной»? Это уж точно про Ризнич, а не про смерть в случайном, чужом для Елизаветы Белеве. Отвечу: стихи крайне редко бывают буквальной констатацией факта. Поэзия – это сопряжение идей далековатых, как еще в XVII веке заметил Буало, а по-русски озвучил Ломоносов. А то, что не находил слез… Наверное оттого, что горе было безмерно – ноша не по силам. Ее смерть, смерть декабристов, жуткая участь тех, кто приговорен к каторге. И невозможность помочь. И (не смею утверждать, но и исключить не могу) – ощущение, что она ко всему этому причастна. Не виновна, нет, но все же… И на мужа повлиять не сумела, и от престола отказалась (Пушкин наверняка знал о предложении, сделанном Елизавете Алексеевне Глинкой), и законного наследника не родила – могла, но не сумела предотвратить… Собственное равнодушие его ужасает. Психиатры называют это парадоксальной реакцией: так душа ищет защиты от страдания.

Я перечитала то, что он писал в те же дни, в конце июля 1825 года. И нашла подтверждение: именно в это время он переводит «Orlando Furioso» Ариосто. Не начало, а тот кусок, где герой теряет любимую:

Готов он в горести безгласнойЛишиться чувств, оставить свет.Ах, верьте мне, что муки нет,Подобной муке сей ужасной.На грудь опершись бородой,Склонив чело, убитый, бледный,Найти не может рыцарь бедныйНи вопля, ни слезы одной.

Он вернется в Петербург, где многое будет напоминать о ней. Во всяком случае, бывая у Карамзиных, он каждый раз будет видеть ее портрет. Но стихов, посвященных ей, больше писать не станет.

И вот – 1830 год. Он счастлив. Он скоро женится. По любви. И вдруг – крик отчаянной, неизбывной тоски:

О, если правда, что в ночи,Когда покоятся живые,И с неба лунные лучиСкользят на камни гробовые,О, если правда, что тогдаПустеют тихие могилы –Я тень зову, я жду Лейлы:Ко мне, мой друг, сюда, сюда!Явись, возлюбленная тень,Как ты была перед разлукой,Бледна, хладна, как зимний день,Искажена последней мукой.Приди, как дальняя звезда,Как легкий звук иль дуновенье.Иль как ужасное виденье,Мне все равно, сюда! сюда!…Зову тебя не для того,Чтоб укорять людей, чья злобаУбила друга моего,Иль чтоб изведать тайны гроба,Не для того, что иногдаСомненьем мучусь… но тоскуяХочу сказать, что все люблю я,Что все я твой: сюда, сюда!

При жизни Пушкина это стихотворение не было напечатано. Привык скрывать свое чувство, оберегать Ее имя от нескромных взглядов, домыслов, слов? Опасался сплетен: мол, о ком это страдает счастливый жених? Не хотел огорчать невесту, уверенную, что она – единственная любимая? Возможно. А может быть, все проще: его душа в последний раз говорила с ее душой. Свидетели здесь не нужны.

От «воска» до «чугуна» Часть II

Вернемся теперь к тому моменту, когда Мария Федоровна стала вдовствующей императрицей при царствующем сыне (такое было впервые в истории России). Французский посол Савари докладывал Талейрану: