Узы крови - Сидни Шелдон

Согласно правилам каждый инспектор раз в три месяца в течение одной недели обязан был исполнять должность оперативного дежурного в ночное время. И как по заказу, всякий раз, когда на дежурство заступал Макс, случалось что-либо из ряда вон выходящее, и, пока инспектор Шмит и другие инспекторы занимались поисками улик, Макс раскрывал преступление. И это раздражало и бесило больше всего.

Он ничего не смыслил в полицейском протоколе, не знал азов криминологии, судебной медицины, баллистики и криминальной психологии – того, что буквально отскакивало от других детективов, – и тем не менее он одно за другим распутывал преступления, ставившие всех в тупик. Старший инспектор Шмит пришел к выводу, что Максу Хорнунгу, как отпетому дурню, просто ужасно везло.

В действительности же везением тут и не пахло. Инспектор Макс Хорнунг распутывал сложнейшие уголовные дела тем же способом, что бухгалтер Макс Хорнунг выводил на чистую воду самые хитроумные финансовые операции мошенников и проходимцев. Мозг Макса Хорнунга, как локомотив, мог двигаться только по одной колее, колея же эта более походила на монорельс, так узка она была. Ему стоило только зацепиться за какую-нибудь маленькую ниточку, едва торчащую из материи, как он тотчас начинал ее потихоньку вытягивать, и чей-то блестящий, неоднократно испытанный и выверенный до мельчайших подробностей замысел начинал трещать по швам.

Бесила его коллег и феноменальная память Макса. Он мог мгновенно вспомнить то, что когда-то слышал, читал или видел.

Еще одним дополнительным штрихом, свидетельствовавшим против него, как будто и сказанного еще недостаточно, были его счета на официальные расходы, которые он предъявлял в бухгалтерию полиции и которые буквально ошеломляли всех его товарищей по работе. Когда он в первый раз предъявил платежную ведомость, обер-лейтенант вызвал его к себе в кабинет и мягко сказал ему:

– У вас тут небольшая ошибочка в расчетах, Макс.

Это было равносильно тому, чтобы заявить Капабланке, что он пожертвовал ферзя по недосмотру.

Макс недоуменно замигал глазами.

– Ошибка в моих расчетах?

– Да. А фактически даже несколько ошибок. – Обер-лейтенант ткнул пальцем в лежавшую перед ним бумажку. – Поездка в город – восемьдесят сантимов; обратная дорога – восемьдесят сантимов. – Он оторвался от бумажки. – Но номинальная плата за такси – тридцать четыре франка в одну сторону и столько же, соответственно обратно.

– Естественно, господин обер-лейтенант. Поэтому я и поехал на автобусе.

У обер-лейтенанта полезли вверх брови.

– На автобусе?

В экстренных случаях инспекторам разрешалось не пользоваться общественным транспортом. Это было неслыханно. Обер-лейтенант не нашел ничего другого, как сказать:

– Но в этом не было никакой необходимости. То есть, естественно, мы не поощряем мотовство среди полицейских, Хорнунг, но у нас вполне приличный бюджет на экстренные расходы. Или возьмем, к примеру, это. Тут указано, что в течение трех дней вы находились в деловой командировке. Но вы забыли включить в ведомость расходы на питание.

– Нет, господин обер-лейтенант. По утрам я пью только кофе, а ужин готовлю себе сам. Все, что для этого необходимо, я вожу с собой. А вот расходы на обеды я включил в ведомость.

Так оно и было. Три обеда на общую сумму в шестнадцать франков. На такую сумму этот кретин мог получать обеды только с лотка Армии Спасения!

Обер-лейтенант сухо проговорил:

– Инспектор Хорнунг, наш отдел просуществовал уже сотню лет до того, как вы вступили в него, и еще просуществует с сотню лет после того, как вы его покинете. И в нем есть определенные, давно устоявшиеся традиции. – Он подтолкнул ведомость к Максу. – Кроме того, дружище, нельзя забывать и о своих коллегах. Надеюсь, я ясно выразил свою мысль? А теперь возьмите эту ведомость, правильно ее оформите и верните мне.

– Слушаюсь, господин обер-лейтенант. Простите, я… я действительно допустил оплошность.

Великодушный жест рукой.

– Все в порядке. В конце концов вы же еще здесь совсем новенький.

Тридцатью минутами позже инспектор Макс Хорнунг вернул переоформленную ведомость. В ней он сократил общие расходы еще на три процента.

И вот в этот ноябрьский день старший инспектор Шмит держал в руках отчет инспектора Макса Хорнунга, а автор отчета стоял перед ним навытяжку. На нем был ярко-синий костюм, коричневые ботинки и белые носки. Несмотря на все усилия остаться спокойным, включая дыхательные упражнения по системе йогов, инспектор Шмит только что не топал на него ногами.

– Вы были на посту, когда пришло известие о катастрофе! – орал он. – Вашей задачей было немедленно приступить к расследованию аварии, а вы туда прибыли спустя четырнадцать часов! За это время сюда могла бы прилететь вся новозеландская полиция и успеть вернуться обратно к себе!

– Нет, господин старший инспектор. Время полета из Новой Зеландии в Цюрих на реактивном самолете…

– Молчать!

Старший инспектор Шмит руками пригладил свои густые, быстро седеющие волосы, не зная, как вести себя дальше. Оскорбления и разумные доводы отскакивали от инспектора Хорнунга, как горох от стенки. Он был полным идиотом, которому, по иронии судьбы, ужасно везло.

– Я не намерен больше терпеть самодеятельности во вверенном мне отделе, Хорнунг. Когда другие инспекторы заступили на дежурство и увидели ваш отчет, они немедленно отправились на место происшествия, вызвали «скорую помощь», отправили в морг тело, провели его опознание. – Он почувствовал, что говорит скороговоркой, и вновь попытался заставить себя успокоиться. – Короче, они сделали все, что обязан был сделать нормальный детектив. В то время как вы, Хорнунг, сидя у себя в кабинете, одного за другим подняли среди ночи с постели половину всех самых важных людей в Швейцарии.

– Я думал…

– Хватит! Из-за вас я все утро обязан сидеть на телефоне и только и делать, что извиняться.

– Но должен же я был выяснить…

– Все, с меня довольно! Вон отсюда!

– Слушаюсь, господин старший инспектор. Можно мне присутствовать на похоронах? Они состоятся сегодня утром.

– Да! Вы свободны!

– Спасибо. Я…

– Да уходите же вы, наконец!

Только спустя тридцать минут после ухода инспектора Хорнунга старший инспектор Шмит смог вновь восстановить нормальное дыхание.

32

Зал для похорон в Зилфилде был набит битком. Старинное аляповато-пышное из камня и мрамора здание вмещало в себя также помещение, где к похоронам готовили покойников, и крематорий. На передних скамьях большой часовни расположились свыше двух десятков сотрудников «Роффа и сыновей». Далее скамьи, вплоть до последней, занимали друзья, представители религиозной общины и пресса. Инспектор Хорнунг сидел на задней скамье, размышляя о бренности жизни и нелогичности смерти. Не успевал человек достигнуть расцвета, когда он был в состоянии привнести в мир самое лучшее из своего опыта, когда только по-настоящему начинал понимать, что есть для чего жить на свете, он умирал. Это было глупо и непроизводительно.

Гроб был из красного дерева и сверху донизу усыпан цветами. Еще одни ненужные расходы, думал инспектор Хорнунг. Гроб был закрыт, и Макс знал почему. Траурно звучал голос священника:

– …смерть посреди жизни… рожденные во грехе… прах к праху…

Макс Хорнунг слушал его вполуха, внимательно наблюдая за теми, кто сидел в часовне.

– Бог дал, Бог взял…

Люди поднялись со своих мест и потянулись к выходу. Панихида закончилась.

Макс встал у входной двери, и, когда к нему приблизились мужчина и женщина, он преградил им дорогу и сказал:

– Мисс Элизабет Рофф? Могу ли я с вами переговорить?

Инспектор Макс Хорнунг, Элизабет Рофф и Рис Уильямз сидели в кабинке «Кондиторе», располагавшейся прямо напротив похоронного бюро. Из окна они видели, как гроб с телом покойной был перенесен в серый катафалк. Элизабет отвернулась. В глазах ее застыли печаль и страх.

– В чем дело? – возмутился Рис. – Мисс Рофф уже сделала заявление для полиции.

– Господин Уильямз, не так ли? – спросил Макс Хорнунг. – Мне необходимо уточнить кое-какие детали.

– Они что, не могут подождать? Мисс Рофф и так уже пришлось…

Элизабет жестом остановила его.

– Все в порядке, Рис. Если бы только я смогла действительно помочь. – Она обернулась к Максу. – Что бы вы хотели уточнить, инспектор Хорнунг?

Макс уставился на Элизабет и впервые в жизни не знал, с чего начать. Женщины для Макса были существами с другой планеты. Они были нелогичны, непредсказуемы, подвержены эмоциональным всплескам и неспособны к рациональным рассуждениям. Их трудно было вычислить на компьютере. Макса редко тревожили сексуальные побуждения, так как вся его энергия уходила на умственную работу, но он высоко ценил логически четкую динамику секса. Мысль о том, что секс представляет собой механическую структуру движущихся частей, координированно сливающихся в единое функциональное целое, будоражила его ум и возбуждала его. Эта динамика и была, по Максу, поэзией секса. Динамика действия. Макс был уверен, что поэты допускали огромную ошибку. В эмоциях отсутствовали точность и упорядоченность, они являли собой пустую трату энергии, не могущей сдвинуть и песчинки с места, в то время как логика обладала мощью, способной перевернуть весь мир. Беспокоило же сейчас Макса то, что с Элизабет он вдруг почувствовал себя уютно. И от этого растерялся. Женщины никогда на него так не действовали. Казалось, она не видела в нем неказистого, смешного человечка, как все другие женщины. Он отвел взгляд от ее глаз, чтобы лучше сконцентрироваться.