Башмаки на флагах. Том 3. Графиня фон Мален - Борис Вячеславович Конофальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Весьма сносно, мясо заросло хорошо, без гнили, но лекарь сказал ходить с палкой, пока кость не окрепнет. Вот… Теперь хожу.
— Проходите, проходите… Садитесь, — Волков поднял палку и протянул старому товарищу. — Гюнтер, мыться, одежду, завтрак!
Кажется, не было на этом свете человека, которого он был рад видеть больше, чем Карла Брюнхвальда. Разве что одна рыжая дама могла оспорить это первенство, но в этом старый солдафон даже себе не признался бы. Хотя с того дня, как отправил ей письмо, он всё время ждал от неё ответа.
А пока он быстро мылся, быстро одевался. И не прошло и десяти минут, как они с капитан-лейтенантом сидели под навесом, на тёплом ветерке, что бывает в конце мая, и наслаждались завтраком.
— Так расскажите, как взяли лагерь? — спрашивал Брюнхвальд. — Вы представить себе не можете, какое было уныние среди раненых там в Бад-Тельце, когда поначалу узнали, что фон Беренштайн не смог даже перейти реку. Генерал даже не остановился там, чтобы рассказать, как всё было. Переговорил только с фон Боком, никому больше ничего не сказал, не удостоив нас даже кивком головы уехал к себе в Нойнсбург.
— С утра, как пошли, так на том берегу и завязли, мужики выставили против меня полторы тысячи людей и упёрлись. Мне помог вылезти на берег Пруфф и его картечь, а Эберст даже и построиться на том берегу не смог. Я смог бы отодвинуть мужиков от берега, но своих сил было мало, а Беренштайн не дал мне резервов, ландскнехты так и простояли на нашем берегу весь день. Хотя я просил его о том два раза.
— А потом, как всё было потом? — спрашивал капитан-лейтенант.
— А потом я узнал, что Железнорукий уехал, — Волков не стал говорить товарищу про роль Агнес, не нужно ему знать это, — решил повторить атаку. А мужички тут и посыпались без своего главного. Даже и не попытались толком биться. Всё больше разбегались.
— Ах, какое славное было дело! Уже все о том говорили, что вы и вправду Длань Господня. Жалею о том, что меня с вами не было.
— Не волнуйтесь, друг мой, доля из трофеев, что причитается второму офицеру, за вами.
— Благодарю вас, друг мой, — Карл Брюнхвальд встал и поклонился.
— Полноте, — Волков жестом велел ему сесть, — ешьте лучше и не волнуйтесь, нет у меня второго офицера равного вам.
— А господин Рене?
Полковник только поморщился.
— А Роха? Он и человек редкой стойкости!
— Тут не поспоришь, Роха храбрец, и очень мне помог, кроме него и Пруффа не на кого было мне опереться… Но все дела, которые должен вести старший офицер, перекладывает на подчинённых, сам же будет сидеть и пить вино.
— А другие офицеры, новые, как они вам? — спросил Брюнхвальд.
Волков ответить не успел, внимание их привлекли возня и крики слёзные.
— Прошу вас, прошу… — взвизгивал кто-то с другой стороны шатра.
— Куда? Куда прёшь, паскуда, — слышали офицеры грубый голос, в котором Волков сразу узнал голос сержанта своей охраны Уве Вермера.
— Мне надобно к вашему полковнику, к Инквизитору…, — рыдал некто голосом тонким.
— Гюнтер, — распорядился Волков, — узнай, что там.
Денщик, что прислуживал офицерам за столом, тут же ушёл и почти сразу вернулся:
— Посетитель к вам, а наши люди ему руки ломают.
У кавалера было сейчас очень хорошее настроение, рад он был, что старый его товарищ снова с ним, может, поэтому он сказал:
— Скажи, чтобы допустили.
Гюнтер ушёл и вскоре снова вернулся, но теперь с ним шёл сержант Вермер и молодой заплаканный человек лет девятнадцати-двадцати. Он сразу начал низко кланяться и, всхлипывая, говорить, хотя не знал, к кому обращаться. Смотрел то на Волкова, то на Брюнхвальда:
— Добрый господин, помилосердствуйте, у меня жена на сносях, а детей уже двое, две сестры не замужем, брат больной…
— Кто таков? — коротко бросил ему кавалер, не дав договорить дураку про семью.
— Я купец, Хельмут Майнцер из Ламберга, — глотая слёзы, рассказывал купчишка. — Вы нынче ночью изволили у меня товары забрать, а у меня брат больной и матушка слепа и глупа по старости…
— Как ты сюда попал? — морщится кавалер. — Кто тебя пустил в лагерь?
Купчишка замялся, рыдать престал.
— Отвечай, мерзавец, — произнёс Карл Брюнхвальд сурово, — не забывай, перед Инквизитором стоишь, он всё равно правду узнает!
— Меня сюда господин пустил, — лепечет купец.
— Какой ещё господин? — спрашивает капитан-лейтенант.
— С чёрной бородой.
— Одноногий? — догадывается Брюнхвальд, усмехаясь.
— Да, добрый господин.
— Роха, мерзавец, не первый раз уже берёт взятки и пускает в лагерь всякую сволочь, — смеётся Волков.
Карл Брюнхвальд смеётся тоже, отпивая из бокала разбавленного вина, так как кофе он не жаловал.
— Вот поэтому я и говорю вам, Карл, что мне без лейтенанта никак, да и комендант из Рене так себе, — тихо, чтобы не слышали подчинённые, говорит кавалер. И тут же говорит громко, обращаясь к купцу: — Так что тебе надобно?
— Прошу вас, добрый господин, выслушать, — заговорил купец быстро, боясь, что ему не дадут договорить. — Товары, что вы у меня забрали… Краски для красилен. Зелёные и бурые. За них я уже задаток взял у торговцев из Фёренбурга, а у наших менял так и заём ещё, чтобы с кавалером фон Эрлихгеном рассчитаться, а теперь я по миру пойду, а у меня матушка…
— Да слышал я, — перевал его кавалер, — матушка глухая, брат слепой, сёстры на выданье… А о том, что товар твой ворованный, ты будто бы и не знал, не знал, что его мужики-еретики у честного купчишки отняли, а самого купчишку до полусмерти били при том. Ну, соври, что не знал про то.
— А я-то не еретик, — воскликнул купец радостно, словно сие должно всё переменить, — я чту Истинную Церковь Матерь нашу, чту папу и хожу к причастию. Прошу вас, добрый господин, не разоряйте нашу фамилию, верните хотя бы краски. И тогда моя семья спасена, иначе нас и дома, и всего другого имущества кредиторы лишат. Помилуйте брата по вере.
Молодой купец сложил руки в молитве и упал на колени.
— Брат по вере? — Волков морщится. — И чем же ты лучше еретиков? Такой же вор, как и они. Сержант, гони его из лагеря вон, и чтобы в лагерь его больше не пускали.
Уве Вермер крепкой рукой старого сержанта схватил Хельмута Майнцера, купца из Ламберга, за шиворот и дёрнул так, что добротная ткань затрещала и нитками пошла:
— А ну вставай!
А купчишка на ноги не встаёт, тащится по земле и орёт:
— Стойте, стойте,