Прикованные к тени - Владимир Колотенко

- Да.

- Взаимопонимание - величайшее чудо из чудес. Так в чем же дело? Требуется язык взаимопонимания. Эсперанто! Но доступный каждому, как каждому воробью доступен язык зерна или продолжения рода. Попробуйте напоить верблюда, не испытывающего жажды! Закон потребления воды сидит в его шкуре, в горбах, и никто не в состоянии этот закон изменить. А люди? У гроба ведь карманов нет, нет. Требуется жертва. Такая же, как Иисус. Самопожертвование ради взаимопонимания и обретения повсеместного счастья. Разве не так?

Она снова кивает, она согласна.

Мне нравятся эти ее короткие односложные утверждения и кивки, которыми она участвует в разговоре, в большей части соглашаясь с моими взглядами и не провоцируя спора, который всегда, считаю я, уводит от истины, убивает ее тщеславными посулами. И я благодарен ей за это желание слушать и своим молчанием поддерживать тему разговора. Я доверяю ее чутью, интуиции, как доверяю собственной коже.

Когда она лежит совсем рядом в домашнем халатике, я не вижу ее обгоревших на солнце, пылающих румянцем ног, тонкого девичьего стана, не вижу ее глаз, живого восхищенного взгляда, не слышу, как бьется в ее груди большое открытое сердце...

Я ослеп и оглох? Умер?

- Помнишь, Флобер в конце пытался нарисовать картину жизни людей...

- В конце чего?

- Жизни. Он написал умную книжку - «Бювар и Пекюше». Два старика рассуждают о значимости наук...

- Не помню.

- Ее никто не читает: ужасно скучно.

Она тоже не читала ни «Бювара», ни «Пекюше», тем не менее мне нравятся эти тонкие белые кисти рук, длинные пальцы с перламутровыми ноготками.

Половина восьмого.

- Где мы сегодня ужинаем? - спрашиваю я.

- Что же было в Копенгагене, - спрашивает Юля, - чем закончился саммит?

- Ничем.

- Ты так считаешь?

- Уверен.

- Почему?

- А ты как думаешь? - спрашиваю я.

- Потому что люди, - произносит Юля, - не воробьи... И даже не букашки...

Господи, думаю я, нельзя же так неистово любить ее!

И, не стесняясь, кулаком утираю слёзы...

- Ты... ты плачешь?

- А ты как думала!

Глава 13

Главный государственный праздник помешал нам еще раз заполучить Брежнева для продолжения лечения. У нас все было готово для инъекции наносом, но его уже успели перехватить кремлевские медики, чтобы подготовить к выходу в люди. Они сделали ему подвязки, подпорки, подвески, подкладки, упаковали в соответствующие одежды и выставили для обозрения ликующему народу. Как символ власти. Ему помогали приветственно махать рукой и поворачивать голову из стороны в сторону... Кукла на ниточках! Все было солидно и чинно. Говорили, что торс его подпирал и удерживал жесткий корсет, а на ноги были надеты железные, не сгибающиеся в коленях латы. Как трубы. Кукловоды постарались отменно! Говорили даже, что вместо вождя выставили двойника. Все это, конечно, походило на выдумки злопыхателей, но, вполне вероятно, что в этих сплетнях были и крупицы правды. Кто теперь знает?..

Было холодно и вьюжно, мы не пошли на Красную площадь, сидели у Жоры в Сокольниках, хлебали грибной суп с гречкой и даже ни о чем не спорили. Молча пялились в телевизор, наблюдая за тем, что происходит на главной площади страны. Ирина еще спала, а нам было любопытно, как выглядит Брежнев с трибуны Мавзолея в цветном изображении. Мы жили ожиданием его появления на экране, но он не спешил к нам на встречу. С экрана на нас глядели радостные возбужденные лица трудящихся, уверенно шествующих по брусчатке, звучали бодрые призывы и величания, слышались речи героев труда. Комбайнеры и доярки, космонавты и поэты - все говорили о достижениях, забыв, какими усилиями они им достались, ведь праздник. Зная истинное положение вещей, конечно, можно было поверить, что на трибуне будет двойник, поскольку самому Брежневу уже не под силу было передвигаться и в течение всего мероприятия оставаться на ногах. И все-таки вскоре мы увидели его - в демисезонном пальто и пыжиковой шапке. Его роскошные черные брови никак не свидетельствовали о дублере.

- Ха-ха-ха, - без всякого выражения засмеялся Жора, - ты только посмотри, какой он молодец, ведь держится. Ха-ха-ха...

Подошла Ирина.

- Ух ты! Еще и неплохо выглядит!

- Да нет, - сказал Жора, - выглядит он неважно... Мне он больше напоминает мумию...

- А что, похож! - простодушно переменила мнение Ирина.

Крупным планом лицо Брежнева не показывали, вероятно, из опасения высветить издержки макияжа. Несмотря ни на что мы подозревали, что на трибуне стоял двойник. Казалось, иначе и быть не могло, ведь настоящий Брежнев в это время проходил премедикацию, и мы вот уже третьи сутки безвылазно сидели дома и ждали звонка.

- Жор, - сказала Ирина, - бросьте вы его, а? Ведь вам нужен просто старый человек, но отнюдь не столь больной?

- Да мы, собственно, и не очень-то...

- Когда человек болен, - негромко проговорила Ирина, - грешно ему пытаться работать. Не так ли?

Так как мысль о двойнике не покидала нас, то мы решили, что он был - вылитый вождь. Ему привесили роскошные брежневские брови, нафабрили губы и щеки, надели на нос очки... Ему явно было около пятидесяти лет, но дело требовало, чтобы он выглядел постарше, и его состарили. Озвучил его мастер разговорного жанра Гена Азанов. Вся приветственная речь была записана, и стоило нажать кнопку, толкнуть двойника в бок и «фанера» бы сделала свое дело. На всякий случай человек, стоящий на трибуне, рот не открывал, снизошел лишь до помахиваний открытой ладошкой. Все было чинно-благородно, говоря языком Зощенко. Камера скользила по сияющим лицам москвичей и гостей столицы, по трепещущим на ветру разноцветным флажкам, реющим воздушным шарам. Гремела музыка, всеобщая радость побеждала оставленные дома огорчения, праздник рос и ширился...

К Брежневу мы так и не попали. Как там его ни премедицировали, как ни старались, ни пыхтели над ним, он умер через день после праздника Великого Октября. Умер во сне... Гроб в красном кумаче с черными лентами установили на артиллерийский лафет. Как и полагается, звучали скорбные речи... Три дня страна была в трауре.

Мы просто вышли на улицу прогуляться.

- Жор, - а где твое драповое пальто, синее? - спросил я.

Прямо на свою синюю кофту он надел не по сезону белый длинный до колен полушубок.

- Где-где?.. - сказал Жора и натянул на голову, по самые глаза, желтую заячью шапку с опущенными ушами. - В Караганде.

Зима была уже на пороге.

Глава 14

Стало холодно. Москва недружелюбно встречала гостей свирепыми порывами ветра, грозным пугающим ходом низких свинцовых туч, стылыми булыжниками мостовых. Кутаясь в капюшон куртки, я стоял в очереди к Ленину. Часовые со стеклянными глазами, стоящие у входа в Мавзолей, своей недвижностью напоминали каменных статуй, одетых в парадную форму. Отрешенные лица и белый взгляд, устремленный куда-то поверх людей - казалось, мертвецы стерегли покойника.

Каждый раз, бывая в этой усыпальнице и глядя на усопшего вождя мирового пролетариата, я искал и не находил в нем ничего пролетарского. Хотя вовсе не обязательно, чтобы учитель был одного сословия с учениками, но как-то невольно думалось об этом... И пример Хаммурапи, Конфуция, Сенеки и многих-многих других, кто стал великим учителем человечества, в данном случае казался неприменимым. Мне трудно было представить, что полвека тому назад этот гений держал на себе любопытное внимание всей земной цивилизации: «Да здгавствует коммунизм - светлое будущее всего человечества!». Не потому трудно было представить, что Ленин не соответствовал этому масштабу и значению, а потому что простые люди понимали, любили и передавали из уст в уста его великую теорию. Это поражало!

Ступенька за ступенькой я подбирался к святая святых нашей истории - к человеку, провозгласившему, что оплотом мира является всеобщее равенство, братство и справедливость. Мне надо было еще раз на него взглянуть, на его восковое чело и губы, замершие на последнем слове надежды. Или проклятия? Этого никто не знает. Я и раньше часто приходил сюда, чтобы стоя в очереди, в абсолютном одиночестве (лучшего места для размышлений в Москве не найдешь), думать о своих клеточках. Меня не оставляла мысль о создании клона Ленина. Можно ли оживить ДНК мумифицированных клеток? У меня всегда находилось часа полтора для обдумывания наших проблем. Булыжники мостовой на Красной площади вели к одной цели и не давали мысли сбиться с пути. Шаг за шагом я анализировал все возможности реанимации ДНК, строил планы. Мумии фараонов толпились в моем воображении, как песчинки в песочных часах. Если нам удастся...

Когда я проходил мимо стеклянного колпака, под которым в подслеповатом серо-желтом свете лежал Владимир Ильич в темном вечернем костюме, мне пришло в голову, что если мы его оживим, то есть, клонируем... Если нам удастся вырастить его клон... У меня даже мурашки побежали по спине от предвкушения такого научного подвига. Именно: подвига! И засияла надежда: а если он, новый Ленин, возьмет и достроит коммунизм в отдельно взятой стране! Да! В России! Или где-нибудь в Швейцарии, или, на худой конец, на так полюбившемся ему Крите, или Капри, или на острове Пасхи! На отдельно взятом квадратном километре...