Круги на Земле - Владимир Аренев

Юрась проснулся на рассвете (мысленно она все еще называла его Юрасем, хотя сын стал совсем другим, повзрослел и изменился; впустил в себя чуждость — и она винила в этом себя, потому что когда рожала его, позволила отвести себя в больницу и пуповину врачи ей не дали; а закопай она пуповину у дома, в саду или под банькой, сын никогда бы не стал отчужденным… таким — никогда).

Проснувшись, Юрась тихонько, чтобы никого не разбудить, оделся и выбрался в большую комнату. Там Настасья Матвеевна как раз давала мужу позавтракать.

Отправив на работу Николая, она вышла во двор. Юрась успел умыться и сейчас вытирался полотенцем; она невольно залюбовалась своим сыном, какой он у нее красивый да крепкий, как ловко и изящно двигается.

— Добра, што так рана падняуся, — сказала ему. — Нам патрэбна перагаварыць.

Сын кивнул:

— Знаю. Для того и встал.

— Пайдзем, дапаможаш мне дастаць бульбу — трэба пачысциць на дзень.

Вернувшись в большую комнату, Настасья Матвеевна подвинула половик и открыла крышку погреба. Юрась взял ведро и спустился туда; набрал картошки, и они, закрыв погреб, пошли на веранду-кухоньку, чтобы не терять даром времени. Можно ведь и разговаривать, и картошку чистить.

Налили в кастрюлю воды, взяли по ножу, поставили ведро посередине, чтобы каждому было удобно дотягиваться.

— Итак… — начал Юрась. — Чертячник. И чеснок.

Она поглядела на сына, ни на миг не прекращая срезать с «бульбы» кожицу:

— Саабразицельный ты мой. Правильна. Ты яго не выкинув?

— Я-то нет. А вот Макс…

— А я яму ушыла в адзенне. И Игорю твайму у сумку паклала и у карманы.

— Правильно. Молодец ты у меня. …Что делать-то будем?

— Што усе, то и мы. А вам уехаць нада.

Он покачал головой и бросил очищенную картошку в кастрюлю: бульк!

— Нет.

— Як гэта «нет»? Ты ж не разумееш…

— Понимаю, мам. Все понимаю. Ну, не все, конечно, но… Просто, видишь, тут ведь как получается. Игорь — его просто так не увезешь, это не Макс, он мне не подотчетен. А на всяких необычных штучках он просто «подвинут». Едва я начну пытаться его отсюда спровадить (и если при этом он почует неладное), Игоря отсюда клещами не вытащишь. Сейчас лето — так что даже выгони ты его из дому, будет в поле спать или к кому-нибудь пойдет постояльцем. …Да и нельзя его выгонять, чеснок ведь тоже… сама знаешь…

Настасья Матвеевна вздохнула, отправляя еще одну картофелину в кастрюлю: бульк!

— К тому же, — добавил сын уже спокойнее, — везти сейчас Макса домой нельзя. Семен лечится. А в такой период чувствуешь себя не лучшим образом

— не нужно, чтобы мальчик все это видел.

— Дык пазвани яму, запытай, можа, ен ужо вылечыуся, — заметила Настасья Матвеевна. — И карэспандэнта свайго справадзь. Сення звадзи да кругоу, няхай заснимець их — ды й едзе сабе.

— Я спрашивал — у Игоря отпуск на неделю. И поверь, он собирается провести его здесь. Как он выражается, «выжать из материала все, что можно».

— Пагана. И што ен можа рабиць?

Юрась пожимает плечами, бросает картошку: бульк!

— Наверное, пойдет людей опрашивать. Будет ходить по лесу, исследовать берега Струйной… Да что угодно!

— Ой як пагана! — она качает головой, гладит дрожащими пальцами занывшую кисть левой руки. — Хоць бы Макса дома утрымаць.

— Не выйдет, мам. Ты ж понимаешь, ему только что-нибудь скомандуй — и он тут же сделает наоборот. Да и лето… не удержим мы его дома.

— Гордзеичыха прасила, каб вы, адъязджаючы, и Дзяниску забрали. А то ей адправиць не з ким.

— И с Дениской та же самая история. Пускай пока… вдвоем, может, ничего с ними и не станется. Да и я пригляжу, постараюсь утянуть их с собой, когда пойду с Игорем. Вчера, кажется, их заинтересовало то, чем он занимается.

Бульк!

— Кстати, мам, вот ты нас хочешь услать. А вы сами-то? И другие?..

— Дык яны ж знаюць усе.

— А местная ребятня? Мы-вон вчера повстречали целую толпу.

— Дык у их же свое бацьки есць. Ня гэта страшна. Сцярэгчыся б тым, хто…

— она замолчала тогда, не зная, как назвать, обозначить ту категорию людей, которым следовало бы быть осторожнее: местных одиночек, старых или попросту неприякаянных людей, тех, кто живет уже не там и не здесь, словно плывет в тумане; в тумане, из которого теперь в любую минуту может выпрыгнуть зверь. Она замолчала тогда, а сын не спрашивал, но только позже, когда узнает о визите Елены, жены Степаныча-«рыбака», он поймет, что имела в виду мать.

— Так что ж делать-то будем?

Бульк!

— Будзем глядзець па бакам. И будзем внимацельными. И асцярожными.

— И да поможет нам Бог! — совершенно серьезно закончил он.

Бульк!

— Скажы, табе штось снилась сення?

Юрий Николаевич непонимающе взглянул на Игоря:

— Что ты имеешь в виду? Конечно, снилось. Но, как обычно у меня с этим бывает, я почти ничего не помню.

Он лгал.

Во-первых, Журскому частенько удавалось вспомнить собственные сны, особенно когда в них присутствовала музыка (а это было почти всегда: как иные спят и видят картинки, он слышал симфонии и сонаты, концерты и каприсы; кое-что даже записывал, хотя баловство это, не серьезно…).

Во-вторых же…

— Я таксама. Але сення… сення все па-иншаму.

Продолжать Остапович не стал, видимо, решив, что раз Юрий Николаевич своего сна не помнит, то и говорить не о чем.

Журский не настаивал. Вместо этого, повернувшись к дому, он крикнул:

— Макс, ты скоро?

— Уже иду! Вы это… выходите без меня, а мы с Дениской догоним. Дорогу он знает.

— Ничего, мы подождем.

Остапович удивленно взглянул на друга, но промолчал — наверное, все еще оставался под впечатлением от своего сна.

— Какие у тебя планы на сегодня? — поинтересовался у журналиста Юрий Николаевич. — После того, как вторые круги осмотрим?

— Людзей попытаю… — туманно отозвался тот. — И яшчэ есць задумка адна…

— Я готов! — это Макс примчался, позавтракавший и гарцующий вокруг взрослых на манер жизнерадостного жеребенка.

— Тогда дуй за Дениской! — скомандовал Юрий Николаевич. — Только чтоб одна нога здесь, другая там.

— Бу сделано!

— Слухай, а у хаце у вас кошка есць? — спросил вдруг Остапович.

— А как же. Где ж ты видел деревенский дом без кошки, чудак-человек!

— Значыць, кошка…

— Только что-то я ее давненько не замечал. Надо будет у матери спросить.

…Что ты говорил?

— Нячога, — покачал головой Остапович. — Нячога.

Игорь Всеволодович выглядел сегодня еще хуже, чем вчера.

«Наверное, ему тоже какая-нибудь гадость приснилась», — решил Макс.

Все четверо пылили по дороге, в сторону магазина — именно этим путем дядя Юра решил повести компанию ко вторым кругам.