Дорога к саду камней - Юлия Андреева

- Что же, ничего нельзя больше сделать?! - Ал чувствовал свою беспомощность, всей душой страдая от этого.

- А что я могу сделать без анализа крови? Вы хоть желудок ему прочищали?

Ал развел руками.

- Говорят, у него такая рвота, что и само прочистилось уже давно. - Вдруг подумалось, что вот уйдет сейчас Кияма, и он останется совершенно один.

- Остается последнее: вызвать из будущего более толкового специалиста. - Он с тоской поглядел на, казалось, отключившегося от мира Кияма. - Шансы, конечно, не бог весть какие, нашего специалиста, к сожалению, вместе с тушкой сюда не зашлешь.

- Вместе с чем? - не понял Ал.

- Вместе с телом. - 'Куратор' вздохнул.

- А нас как-то смогли.

- А его не получится. - Врач потрогал лоб Кияма, прощупал пульс. - Плохо дело, землячок, если Ким у нас прямо сейчас загнется, его родня нам сто процентов дожить до старости не позволит, а как хочется...

Ал посмотрел на маячившую за дверью тень стражника, мысленно оценив дорогу из замка через бесконечные самурайские посты. Шансов и правда не было.

- Наш врач в Афгане подорвался на противопехотной мине, теперь лежит без рук, без ног, но зато голова работает за целый институт и всегда готов прийти на помощь.

- Как же он придет без ног?! - не сдержался Ал. - И вообще не стыдно эксплуатировать калеку?

- Этот калека тебе, здоровому жеребцу, еще фору даст. Да и сам Пашка вылазки любит, мы его обычно закидываем одной лишь душой, а на месте он влетает в первого попавшегося мужика, у которого и руки, и ноги, и вообще все, что нужно, есть. Так что твое дело, сегунский хатамото, отправиться в квадрат, который я тебе укажу, и отыскать нашего врача по приметам, которые назову. Что, скажешь, сложно?

- Какие приметы, если он вселится в незнамо чье тело? - удивился Ал. Слова 'куратора' дивным образом напоминали второразрядную фантастику, которую он почитывал от нечего делать, живя в Питере.

- Приметы самые что ни на есть верные. Главное - успеть. Он вселится в любого человека, которого обнаружит первым, выбьет с ходу из него душу и займет оболочку. Но при этом он не унаследует ни памяти этого человека, ни языка, на котором тот должен говорить. Смекаешь? А вот теперь сам рассуди, какого человека тебе следует искать?

Ал задумался, тревожно глядя на приходящего в себя Кияма.

- Должно быть, сумасшедшего, - наконец решил он. - Человека, который жил себе не тужил, а потом вдруг с какого-то перепугу начал говорить на незнакомом языке и не понимать, в какую сторону двери в дом открываются.

- В самую точку, - рассмеялся 'куратор', - дело, конечно, непростое и требует немедленного твоего вмешательства, так как мало ли в кого наш доктор вселится и с кем этот кто-то встретится. Может, в крестьянина, который забудет встать на колени перед самураем.

- Секир башка тогда твоему эскулапу, - покачал головой Ал. - Опасное, однако, дельце.

- Опасное, - согласился 'куратор', - но ничего другого не остается. Я свяжусь с нашими людьми в будущем, а дальше тебе с самураями искать свихнувшегося мужика или бабу и тащить сюда.

- А что, коль твой Пал Леонидович и правда, того, свихнется, - усмехнулся окончательно проснувшийся Кияма.

- Раньше почему-то ничего, справлялся. - 'Куратор' пожал плечами. - А чтобы не перепутать и не тащить в замок клана Фудзимото всех сумасшедших, ты, брат, как кого приметишь, заговори с ним тихонько по-русски. Свой-то язык он не забудет, так что сразу же станет понятно, кто тут псих, а кто наш Айболит.

Глава 29

ЗАКРЫТЫЕ ДВЕРИ

Самурай может советоваться только с тем ?военачальником, который одерживал много побед. Если хочешь получить совет, как вести себя в своей семье - спрашивай того, кто счастлив со своей женой более двадцати лет. Неудачники могут указать только путь неудачников.

'Дни в тюрьме длинные-длинные, - размышлял Амакаву, валяясь на своей вонючей подстилке и пожевывая соломинку. - Целыми днями лежи себе в углу или ходи взад-вперед по камере, можно еще, конечно, поговорить с Тико или другими мальчиками, хотя о чем говорить? Все и так сотни раз переговорено. Дни в тюрьме долгие'.

Хотя так он думал первую неделю своего вынужденного затворничества, не зная, что делать со своим привыкшим к упражнениям с мечом и подвижным играм телом. Потом, когда вдруг приехали хозяева и по ночам начались пытки, он вдруг осознал, что длинные - это ночи, а не дни. Дни в ожидании 'Ночного театра' были как раз короткие. Амакаву никак не мог нарадоваться этим дням, невольно наблюдая за тем, как солнце клонится к закату и по стенам из крохотных окошек-бойниц вместо доброго белого света начинает наползать убийственная рыжина. Рыжина заходящего солнышка, которую он так любил, живя дома, теперь наводила на него непреодолимый ужас.

Правда, пытали пока только глупых крестьян и сына торговца, не трогая троих мальчиков из самурайских семей и личного слугу раненого.

Но о нем Амакаву предпочитал даже не думать, опасаясь, что может вдруг проболтаться о том, что ему известно, приставучему Тико, их услышат глупые крестьяне, а дальше больше.

Всякий раз, когда Тико или другие мальчики пытались заговорить с ним о новых узниках, Амакаву надувал щеки и с видом взрослого отчитывал ребят за излишнее любопытство, отсутствие терпения и скромности. Этого хватало на некоторое время, после которого дети снова лезли к нему за разъяснениями.

Слуга раненого самурая тоже играл втемную, без умолку болтая обо всем на свете и не рассказывая ничего по существу. Когда же ребята 'припирали его к стенке', умоляя открыть, кто его хозяин и под чьими знаменами он служит, вредный Гёхэй предпочитал отмалчиваться или спешно убегал к якобы зовущему его господину. Впрочем, ребята не могли злиться на не желающего делиться с ними информацией парня, так как все, даже глупые крестьяне, прекрасно понимали, что в этом он усматривает свой долг по отношению к сюзерену.

- Не знаю, как ты, Амакаву, а я бы непременно проболтался в первый же день, - кивая в сторону таинственного Гёхэя, выдал Тико.

Из-за того что раненый самурай все время лежал на своей постели, страдая от жара и то и дело проваливаясь в обморок, и не показывался перед мальчиками, Амакаву волей-неволей приходилось играть роль старшего, показывая остальным узникам пример стойкости и самурайского воспитания. На него смотрел Тико, глядя на его стойкость, меньше выли от страха и боли крестьяне.

Когда с наступлением темноты тюремный коридор освещался факелами и самураи, одетые в черные форменные одежды без гербов, занимали свои посты у камер, Амакаву принуждал себя подходить к решетке и, держась за нее обеими руками, смотреть на все, что будет происходить на специальном выдвижном плацу.