Излучения (февраль 1941 — апрель 1945) - Эрнст Юнгер

Я сел в Физелер Шторх, самолет, рассчитанный на пилота и одного пассажира. При подъеме стал виден план поселка: правильные квадраты домов, с садами между ними. Мы медленно парили над землей. Я с восхищением следил за птицами внизу, гусями, спешившими строем, и курами, суетливо ищущими укрытие в тени изгородей и заборов, будто они на самом деле увидели аиста, Ястребы с хищным размахом чертили перед нами круги; стаи синиц и зябликов мелькали в дебрях подсолнечника.

Я подумал тогда о разговоре с отцом приблизительно в 1911 году. Его темой было: наступит ли когда-нибудь такой день, когда летящий в воздушном пространстве человек будет так же мало удивлять нас, как стая журавлей. Романтически устремленному в будущее, мне казалось, что скоро все будут летать, словно птеродактили в древности. Сейчас я уже утратил это чувство. Оптика слабеющего глаза уже не подходит тем, кто стремится к таким полетам. Но за все наши желания, наши страсти мы платим сполна.

С аэродрома в Черкесске мы въехали на машине в долину Кубани, большой, торжественной ареной лежащую в преддверии хребта. Ее зеленая вода несла с собой льдины, широкую котловину окружали волнистые цепи бурых гор, круто обрывавшихся у долины белыми утесами, гладкими или отвесными ребристыми стенами, сменявшимися трубчатыми образованиями в красивых складках. Затем пошли каньоны со столовыми горами из красно-коричневого или красновато-розового камня, лежавшего горизонтальными слоями, так что казалось, будто едешь мимо сложенных титанами стен. Внизу — широкое русло реки с белыми отшлифованными валунами.

В Кумаринском и других селах центром служили маленькие деревянные мечети с полумесяцами. Пастухи верхом гнали перед собой овец и коров. Другие спускались из леса рядом с ослами, до отказа нагруженными хворостом. На них были бурки — плащи из валяной овечьей шерсти с высокими плечами без рукавов, которые носят черкесы.

Постепенно горы приблизились и образовали своими зубцами врата, сквозь которые открывался вид на голубоватые снежные вершины великанов горного хребта. У Микоян-Шахара, словно по мановению волшебной палочки выросшей из земли резиденции правительства, дорога свернула в долину Теберды. В Теберде, курорте для легочных больных, виден налет уюта, изобилия, каких ждешь, скорее, от долин Гарца или Тирольских Альп.

Полковник фон Ле Сюир, командовавший там боевой группой, сформированной из горных стрелков, знаком мне еще по войскам управления внутренних дел. Он сердечно приветствовал меня в кругу своего маленького штаба, — высокие горы поднимают настроение, я это часто замечал, они убыстряют ток крови, делая общение более товарищеским и открытым.

Для дневника: краткие, маленькие заметки часто сухи, как крупинки чая, а точно следуя событиям, мы будто добавляем горячей воды, раскрывающей их аромат.

Теберда, 4 января 1943

Далее вверх по долине Теберды до командного пункта капитана Шмидта, перегораживающего вместе со своими высокогорными стрелками два перевала наверху. Я воспользовался мотоциклом на гусеничном ходу, машиной для подъемов по бездорожью.

Узкая тропинка вела наверх между гигантскими хвойными деревьями и замшелыми валунами. Ручеек бежал по ней из-под намерзшего пузырьком ледяного колокольчика. Справа, между отвалами бледной гальки, — словно разделенная на множество сосудов Теберда, а потом Аманаус, питающийся водой из ледников. Веселое журчание, своего рода голос вершин.

Высоко наверху, в котловине Аманауса, стоят деревянные здания школы альпинистов и санатория. Шмидт принял меня на своем командном пункте, над которым высились ледяные великаны: слева массив Домбай-Ёльген, затем острый Карачаевский пик, восточная и западная Белая Кайя, а между ними своеобразный рог горы Суфрудшу. На мощном леднике Аманаус с его полями зеленоватого льда, глубокими ущельями и сверкающими гранями находятся посты, обеспечивающие перевалы. Им надо еще преодолеть семичасовой путь до своих хижин из льда и снега. Дорога ведет их между валунами, лавинами, страшными обрывами. Как рассказал мне Шмидт, опасности восхождения превращаются здесь в опасности войны; на трудных подъемах помнят прежде всего о враге. Только что он получил сообщение: русские Дозорные группы окопались наверху в снежных землянках; бой в разгаре. Эти снежные норы выстланы газетами, и свеча служит источником тепла. Вот и весь комфорт.

Я намеревался как можно дольше оставаться здесь наверху, поднимаясь время от времени в этот ледниковый мир. Мне было хорошо здесь; я чувствовал, в этих массивах кроются гигантские источники жизни, что остро ощущал еще Толстой. Но пока я обсуждал со Шмидтом подробности моего пребывания, из Теберды пришел радиошифр, незамедлительно требовавший моего возвращения. Это означало, по-видимому, что положение под Сталинградом ухудшилось. К тому же погода, бывшая до сих пор ясной, внезапно испортилась: над перевалами курились потоки теплого воздуха с Черного моря, вихри и полотнища тумана цеплялись за острия скал. Снова и снова оглядывался я из котловины на этих великанов — на их острые края, зубцы и пропасти. Захватывающе смелые мысли соединялись с темным страхом перед этой мощью. Замысел мира запечатлен в этих местах.

В Теберде все тоже неспокойно. Слева 1-я танковая армия оставляет свои позиции; верхнекавказский фронт охвачен движением. На днях будут сданы позиции, завоевание которых стоило больше крови и усилий, чем способен вместить человеческий ум. Из-за спешности отступления многое бросают. Полковник приказал взорвать боеприпасы и уничтожить часть провианта; кресты сняли с могил, их следы заровняли. Впрочем, полковник был настроен философски, например:

— Любопытно, кто эту Анастасию через неделю будет щипать за задницу!

Восклицание относилось к одной из двух девушек, прислуживающих здесь же за столом. Они плакали и говорили, что русские перережут им глотки; пришлось полковнику найти им местечко у троса.

Теберда, 5 января 1943

Утром снова в долине Теберды, несмотря на дождь. Кто знает, когда глаза немца снова увидят эти леса! Боюсь, после войны наглухо закроются многие участки планеты.

Прежде всего хотелось еще раз насладиться видом старых деревьев; то, что они вымирают на этих почвах, кроме прочих дурных последствий, внушает крайнее опасение. Ведь они не только могучие символы неисчерпаемой земной силы, но и дух предков, сохраняющийся в дереве колыбели, кровати и гроба. В них, как в ларцах, заключена священная жизнь, которую человек теряет, когда они гибнут.

Но здесь они все еще возвышались: мощные ели, ветки которых точно плотное одеяние облегали стволы, буки в серебристом глянце, корявые девственные дубы, серые дикие груши. Я прощался с этими деревьями, как Гулливер перед отбытием в страну лилипутов, в которой все великое возникает как результат конструирования, а не свободного роста. Все окружающее казалось мне призрачным, словно во сне, точно рождественская сказка, которую ребенок подглядел в замочную скважину, — и все же это останется в воспоминаниях в качестве мерила. Следует знать, что способен предложить мир, чтобы не сдаваться слишком задешево.

Ворошиловск, 6 января 1943

Встал рано к отъезду в Ворошиловск. В плотной снежной замети я плохо различал долину Теберды, а затем — и Кубани. Летучие, свободные мысли и фантазии исполнены духовной силы. Я отношу это на счет горного воздуха, а также живительной силы меда — древней пищи не только богов, но также отшельников и одиночек, чьей жизнью по преимуществу я жил в эти дни. Кто имеет их постоянно в достатке, может расправить духовные крылья, точно бабочка.

Дорога запружена потоками отступающих колонн. Тут карачаевцы в своих черкесках, верхом на лошадях; они отгоняют скот или сворачивают в боковые долины. Эти люди в трудном положении, они встретили немцев, как освободителей, и теперь им придется, если только они не присоединятся к отступлению, укрываться в недоступных местах, чтобы избежать кровавой расправы. Самое страшное — постоянная смена властей, взимающих все более кровавую плату за частую смену заблуждений.

За Черкесском дорога вообще исчезла в снегу и дальше тянулась меж стеблей кукурузы и зарослей высохшего подсолнечника. Затем и эти знаки стали постепенно исчезать, и водитель долго ехал по едва заметной колее. Впрочем, этот след довел нас до огромной соломенной скирды; обогнув ее, он возвращался обратно. Вторая попытка закончилась у реки, темной полосой прорезавшей снежную пустыню. При этом начинались сумерки, поднимался туман.

Наконец мы добрались до сарая, в котором когда-то шла молотьба, и молодой парень показал нам дорогу, скача галопом рядом на лошади. Он не хотел садиться в машину, боялся, очевидно, что мы его потом не отпустим. Двигаясь по наезженному следу, мы добрались до склона, покрытого тонким слоем глины, коричневой и скользкой, словно шоколадное масло. Мы пытались толкать машину, но колеса крутились на месте и окидывали нас с ног до головы упругими струями грязи. Несколько крестьян, работавших поблизости, пришли к нам на помощь, навалились, как медведи, стискивая при этом стекла машины своими широкими плечами.