Три грустных тигра - Гильермо Инфанте

Он отшвырнул сигарету, скрученную из маисового листа, потому что непостижимым образом она отдавала полентами его детства, сладкими кукурузными пудингами, сантьяжскими послетрапезными тайюйо, и увидел, как внезапный белесый снаряд упал подле кованой решетки с вертикальными, толстыми, многогранными прутьями, сплетавшимися вверху ограды в барочные узоры из симметричных выбросок, каллиграфичных фрагментов и разнообразно окаймленных виньеток. Калитка оказалась подъемной и приводилась в движение рычагами, шкивами, кабелями, пружинами, турникетами, штифтами, блоками, кремальерами, поворотами винта, анкерными колесами, сцеплениями зубьев, пазами и, в довершение, случайной рукой дежурного цербера, удовольствовавшегося простым запоминающимся паролем, который он продекламировал своим баритональным голосом:

Queste parole di colore oscurovid’io scritte al sommo d’una porta;per ch’io: «Maestro il senso lor m’e duro».

И поздравил себя с превосходным итальянским произношением, слетавшим с уст подобно заунывному грегорианскому причитанию, но улыбка, вызванная его Дантовой terza rima, увяла, стоило лишь ему услышать ответ привратника, который мягко выводил адские напевы на безупречном старотосканском:

Qui si convien lasciare ogni sospetto;ogni viltá convien che qui sia mortaNoi siam venutti al loco ov’io t’ho dittoche tu vendrai le genti dolorose,c’hanno perdutto il ben de lo’nteletto.

Теперь уже он желал лишь, чтобы примитивные скрытые подъемные механизмы вознесли наконец заржавелую дверь с остроконечными прутьями, впивавшимися в предусмотрительно зацементированную площадку. Бредя по разветвляющимся тропкам из приморского гравия, отороченным вулканической породой, он взглянул на внушительный chateau-fort, возвышавшийся уже прямо над ним. Он увидел фасады в бредовом перемешении стилей, где Браманте и Витрувий оспаривали первенство Эрреры и Чурригеры, а образцы ранней платерески сливались с примерами позднего барокко, и если фронтон казался классически треугольным, греческим или усложненным, то это была не более чем праздная игра в загадки, ибо другая часть портика ни в коем случае не была треугольником, а кое-где по антаблементу, между балдахинами и архитравами, он заметил фризы, и как в правом, так и в левом крыле скрывалось по кружальной арке, поддерживающей каталонские своды, походившие на пустые гробницы, хотя некоторые импосты говорили о наличии, по крайней мере, каких-то эстетизирующих функций, однако его немало беспокоило, что внутренняя поверхность свода придавала камню вид, вызывающий нежданные размышления. Верхняя консоль с ее выступающими выпуклыми членами, отягощенная излишествами лепнины, навела его взгляд на величественный модильон, безупречно разукрашенный в традициях рококо. Но к чему целых три стрельчатых арки, заметно асимметричных: равносторонняя, приподнятая и мавританская? Означало ли это, что выдающиеся лепные элементы, сбоку представлявшие собой четверть круга, — овалы? Уж не оси ли то грядущих отклонений? Странный, даже парадоксальный способ постройки фасада, поскольку букраний вместо вогнутого карниза, который все мы узнаем с первого взгляда благодаря его профилю в четверть круга, затушевывался по краям, уже у капители впадал в круговой эксцентриситет и выдавал некоторое формальное сумасбродство в нижней части колонны — внезапно по всему façade высыпали колонны самых различных ордеров: ионические, коринфские, дорические, дорикоибанические, соломоновы, фиванские, а между капителями и плинтами простирались, на удивление, фусты и стволы, и наш посетитель поразился, увидев плинты между основанием и нижним карнизом, у пьедестала, а не между фризом и архитравом, куда, уверяли его, привыкли помещать их зодчие и прорабы в этих экзотических краях. Ключом для него стал замковый камень, как в часовнях; он понял, что на правильном пути, что не обманулся, ибо тут же нашлись и ожидаемые пурпурные астрагалы, и порфировые архитравы, и аканты с канелюрами бордо и шартрез. Вот оно, место встречи с собственной судьбой в истории: он ощутил, что вместо плазмы по его малому кругу кровообращения и периферийным сосудам течет ртуть. Он приблизился к входу с дентикулами по-над кретоновым навесом и вычурными шнурочками маркизы и решил постучать, но прежде еще раз окинул взглядом памятную дверь, не нуждавшуюся в надписи: «Per me si va ne la cittá dolente… lasciate, etc».

Любопытная дверь, едва не сказал он себе, рассматривая фрамугу, представлявшую собой обычную раму, однако выполненную из кварца, полевого шпата и слюды, каковые, он знал, вместе составляют гранит, и плиту такую плотную, что, не будь та стальной, он подумал бы — железная, с защищающей от загрязнений дощечкой на месте замочной скважины, хотя бронзовый молоток находился ровно там, где положено: на фрамуге, разделяя нижние и верхние панели и указуя на одну из трех петель, также позолоченных. Он не стал стучать. К чему? Для этого ему понадобилась бы железная рукавица.

Отворили, наверняка приведя в воздействие какую-то камеру либо фотоэлемент, и он вошел, перешагнув порог под притолокой без труда и удивления. Однако стоило тяжелой двери захлопнуться у него за спиной, как он почувствовал страх, поспешил прислониться к косяку и, ощутив спиной стальные конструкции, отлитые в Акроне, штат Огайо, откинулся на косой срез. Глазам его предстало нечто неописуемое. С улицы весь особняк выглядел подобием замка, форта или каземата из-за отсутствия триглифов и метоп над ежистыми выпуклостями на безошибочно дорическом фризе, кроме того, софит не выдавался на опрокинутых регулярных ступенях, некоторые участки решетки представляли собой крепостную стену в миниатюре, наличествовали выносы, укрепленные под прямым углом, и, помимо всех этих отступлений, которые сами по себе нарушали всяческий порядок, он заметил наблюдательные вышки, бойницы, выступы, потайные дверцы, воротца, плохо или вовсе не проветривавшиеся, зубцы на манер парапетов на торце, покрывающие броней крыши и террасы с галтеля, а во дворике мощнейшие опоры и контрфорсы охраняли толщу стены неподалеку от невиннопотаенных жалюзи укромной беседки в окружении цветущих жасминовых кустов, рассаженных в шахматном порядке, вверху же, на потолке, опалубка скрывала амбразуры, своего рода tromp-l’oeil[78], а ассиро-римские зубцы, в свою очередь, скрывали готические аркбутаны, а из венецианских окон с определенно излишними фонариками и подоконниками готовы были в любую секунду выглянуть крупнокалиберные мушкеты, трубки для метания камней, старинные лафеты, карабины, а меж горгулий и гиппогрифов мог возникнуть зловещий асимметричный силуэт меткого franc-tireur. Все это утвердило его в мысли, что он среди товарищей — людей вооруженных. Но теперь здесь, внутри, на него навалился cauchemar бесноватых декораторов. Правда, как страшный сон, он брезжил уже в левом крыле дворика, где в качестве pendant для укромного gazebo[79] стоял старый круглый храм на хороводе колонн, меж которыми, сквозь изящные изгибы портика и немые пилястры, виднелась могильная плита, очевидно предназначенная для похоронных ритуалов. Но это, это… Может, лучше ретироваться или, еще лучше, дать дёру? Исключено — дверь была герметично закрыта и защищена щеколдами, крюками, засовами, запорами, перекладинами, задвижками, замками и шпингалетами, явно способными выдержать внезапный, даже Геркулесов удар, к тому же он рисковал испачкать плечи и рукава макинтоша, под которым прятал стальное орудие, предположительно правосудия — или убийства, по мнению экзегетов и клеветников.

Ему на ум пришли упущенные в подробном перечислении цветистые архитравы, гранитные фундаменты под цоколями из каменной крошки, меры и размеры (проклятая рифма!) фасада. Он вернулся в действительность, разглядывая плиточный пол с зелеными изразцами, плетущими меандры по белой мозаике, и решительно отмел сомнения, двинувшись к архивольтам со спиралевидными фигурами, опирающимся на импосты из рифленого облицовочного камня. То был, однако, peccata minuta[80] по сравнению с тем, что последовало, когда его взору открылся зал, являвшийся вестибюлем, передней и лабиринтом одновременно, с обилием полукруглых, подковообразных, трехдольных, конусовидных, стрельчатых, митроподобных, лучковых и притолочных арок в немом соседстве с неоклассическими усеченными пилястрами, филенками art nouveau, внутренними антревольтами, кружалами, предположительно поддерживающими наклонные своды, чьи поверхности были выкрашены во все цвета спектра и кое-какие еще, вроде безумной фуксии, сочетавшейся с дополнительными оттенками зубчатых, жемчужных, гирляндных, греческих, кольцевых, прошивочных, желобчатых, сетчатых, шиповидных орнаментов, и бордюром из красного дерева внизу, отделявшим внутренние фризы или цоколи, каковые местные жители имели обыкновение называть каемками, обшитые сиреневым шелком. В глубине, у монументальной лестницы, как бы главенствуя над этим хаосом форм, возвышался, подняв руку столь же бледную, сколь монголоидная бородка клинышком, сюртук, широкий галстук и ботинки, все еще красноречивый или, по меньшей мере, жестикулирующий, на пьедестале Владимир Ильич Ульянофф или его мраморный двойник, которого надпись кириллицей, также мраморная, определяла как Lenine. Разглядывая застекленные шкафы, считая ступени из прожилчатого мрамора, спускаясь взглядом по таким же перилам, затерявшись в волютах, спиралях, изгибах, лиственном декоре и вертикальных перекладинах кованых балюстрад и балкончиков, он уснул, прежде приблизившись в непреходящем оцепенении и с облегчением утонув в кресле, удивительно напоминающем стиль Марселя Брюера.