Новый мир. № 11, 2003 - Журнал «Новый мир»

Исполнителем террористического акта стал Г. А. Попко. Убийство барона было совершено в ночь с 24 на 25 мая. В исторических работах дается неточное описание обстоятельств убийства жандарма. Вот как происходило дело. Барон вместе со своим другом шли по улице пешком. Гейкинг дошел до дома, где жил, и, продолжая разговор, сел на тумбу. Террорист Попко вместе с напарником вели наружное наблюдение за бароном. Увидев, что объект сел, Попко, проходя мимо Гейкинга, нанес ему удар кинжалом в бок. Почувствовав рану, Гейкинг успел достать полицейский свисток и дать сигнал.

Описанные выше покушения происходили на территории Украины. Набравшись криминального опыта, террор перекинулся в столицу империи. Последовала череда покушений на высших должностных лиц государства, на представителей политической элиты, входивших в ближайшее окружение императора. Гражданские историки внесли много путаницы в описание этих акций.

Первым объектом элитного террора стал начальник III Отделения собственной его Императорского Величества канцелярии генерал Николай Владимирович Мезенцев. В отличие от украинофилов с их ночной стрельбой и ночным «подрезанием» жертв, подготовка и покушение велись по классической схеме ликвидации объекта, которой и по сей день пользуются спецслужбы. Подготовкой и совершением убийства руководил «известный русский писатель-революционер» С. М. Кравчинский (Степняк-Кравчинский).

Генерал Мезенцев не был профессиональным полицейским. Он был армейским офицером и прославился во время Севастопольской кампании. В 1854–1855 годах молодой офицер Мезенцев воевал на бастионе № 5, принимал участие в сражении при Черной речке. В 1864 году он перешел на службу в Отдельный корпус жандармов, куда принимали лучших офицеров армии. В 1876 году был назначен на должность шефа жандармов и начальника III Отделения. По словам современника, «как человек Николай Владимирович был одарен всеми высокими качествами души; он был честен в высшем значении этого слова и шел в жизни всегда прямо и смело…Когда назначение его сделалось известным, все радовались, что судьба возводила на поприще государственной деятельности столь редкого по качествам человека. Николай Владимирович никогда, нигде и ни перед кем не скрывал своих убеждений… и — что так редко случается — несмотря на свое высокое положение, он никогда не изменялся в отношениях своих к старым товарищам и приятелям. Идеалом его жизни была правда…»[59].

Чем объяснить выбор генерала Мезенцева в качестве объекта покушения? Сами террористы устами Кравчинского, убийцы генерала, объясняли необходимость покушения, во-первых, тем, что «шеф жандармов — глава шайки, держащей под своей пятой всю Россию»[60], то есть в лице Мезенцева удар наносился по высшему правящему слою, и, во-вторых, местью за его конкретную деятельность на посту шефа жандармов и начальника III Отделения. На последнем мотиве делался особый упор, в частности, в вину генералу ставилась отмена сенатского приговора по процессу 193-х, когда ряду лиц, проходивших по делу, наказание было ужесточено.

Был еще один след в биографии Мезенцева, который мог повлечь за собой месть, за что его могли «заказать», и о котором, возможно, не знали исполнители. Польский след. В 1861 году, когда антигосударственные выступления зарождались в костелах и на улицах Варшавы, Мезенцев был адъютантом наместника Горчакова и после отстранения последним от должности варшавского обер-полицмейстера Трепова исполнял его обязанности. Представление о попытках Мезенцева не допустить антигосударственных выступлений дают сведения о телеграмме князя Горчакова государю от 7 марта 1861 года. «Государь, хотя и неохотно, согласился на увольнение Трепова от должности варшавского обер-полицмейстера, предоставив выбору наместника назначение его преемника. Горчаков доносил, что хотел было назначить адъютанта своего Мезенцева, но, пояснял он, „во все дни демонстраций я его посылал во все места, где происходили беспорядки, и с тех пор его везде ненавидят, называя палачом“»[61].

Особенностью террористического акта против Мезенцева было то, что решение о его убийстве принималось за рубежом. Степняк-Кравчинский прибыл в мае 1878 года в Россию из-за рубежа, куда он скрылся после начала арестов по делу «Большой пропаганды». Эмигрантом жил в Женеве. В России сразу же приступил к сбору информации о Мезенцеве. И есть еще одна черта в деле: против покушения на Мезенцева выступили местные российские революционеры. Даже те, кто в этот момент содержался в Петропавловской крепости. Естественно, к их мнению никто не прислушался, потому как покушение на Мезенцева было уже не вполне «российским» делом.

Покушению предшествовала операция по установлению наружного наблюдения за генералом и сбор информации о его образе жизни. Выслеживание генерала не представляло никакой сложности, ибо каждое утро в 9 часов[62] он совершал прогулку по одному и тому же маршруту: Итальянская улица, Невский проспект, посещение часовни у Гостиного двора, Михайловская улица, Михайловская площадь, Большая Итальянская… Сопровождал его один человек в штатском, который всегда шел с левой стороны, «и всегда всю дорогу они вели разговоры, как будто на равной ноге»[63]. Этим сопровождающим был не сотрудник охраны, а бывший сослуживец генерала полковник Макаров, находившийся на пенсии, но сохранивший с Мезенцевым дружеские отношения, притом не имевший при себе оружия. Террористический акт был подготовлен вполне профессионально: сбор информации не только о самом Мезенцеве, но и о лице, его сопровождающем; выбор места и времени; подбор оружия; определение путей и способов отхода. Выполнение столь сложных задач потребовало задействования в операции уже нескольких лиц с распределением ролей между ними. В целом сбор информации был закончен во второй половине июля. Регулярность прогулок, отсутствие вооруженной охраны, сравнительно безлюдный по утрам участок пути позволили спланировать операцию. К началу августа все было готово, однако исполнение постоянно откладывалось. Необходим был повод, дабы террористический акт выглядел не уголовщиной, а имел политическое звучание. 3 августа из Одессы было получено сообщение о казни члена «Общества народного освобождения» И. М. Ковальского, и в этот же вечер террористы приняли решение на следующий день казнить Мезенцева, якобы в отместку за казнь. То есть опять-таки имела место посттеррористическая дискредитация жертвы.

Стоит обратить внимание на способ покушения. У Кравчинского находился в руках «итальянский стилет, сделанный по специальному заказу»[64], завернутый для маскировки в газету. Стилет этот был сделан за рубежом. Что такое стилет? Это холодное узкое колюще-режущее оружие. При ударе стилетом входное отверстие образуется очень узкое, затягивается тканью тела и не дает кровоизлияния. Когда наблюдатель Л. Ф. Бердников подал сигнал, что Мезенцев уже прошел по Невскому проспекту и повернул на Михайловскую улицу, Кравчинский вышел из сквера, стал у стены дома по маршруту движения Мезенцева и, как только последний поравнялся с ним, нанес удар кинжалом в полость живота с проникновением через печень и заднюю стенку желудка. Обращает на себя внимание способ нанесения кинжального удара. Кравчинский, воткнув кинжал, даже не забыл крутнуть его, по всем «правилам» кинжальных убийств. Объясним для непрофессионалов, что удар с поворотом клинка в теле очень сложен в исполнении и требует специальной тренировки кисти руки. Это позволяет сделать вывод, что Кравчинский за рубежом прошел диверсионную подготовку по владению холодным оружием.

Применение именно стилета привело к тому, что ни сам Мезенцев, ни сопровождавший его полковник не поняли, что произошло. Генерал ощутил боль, но крови не было. Он сам доехал домой, и когда обнаружилось ранение, было уже поздно — в 17 часов 15 минут пополудни генерал Мезенцев скончался.

Убийство начальника III Отделения имело уже не дезорганизационный и информирующий характер, а было открытым вызовом власти, актом ее дискредитации: III Отделение — спецслужба империи — не смогло защитить даже своего руководителя. Как писал в воспоминаниях князь В. П. Мещерский, «убийство шефа жандармов генерал-адъютанта Мезенцева, совершенное с такою дерзостью и при том с исчезновением даже следа убийц, повергло в новый ужас правительственные сферы, обнаружив с большею еще ясностью, с одной стороны, силу ассоциации крамолы и слабость противодействия со стороны правительства… Для всех было очевидно, что если шеф жандармов мог быть убит в центре города во время прогулки, то, значит, ни он, ни подведомственная ему тайная полиция ничего не знали о замыслах подпольных преступников, и если после совершения преступления злодеи могли так ловко укрыться, то, значит, в самой петербургской полиции ничего не было подготовлено к борьбе с преступными замыслами крамольников»[65]. Современники правильно оценили направленность этого террористического акта — против императора, ибо убит был человек из ближайшего окружения царя. «В кого направили они смертельный удар свой? — задавала вопрос либеральная газета „Голос“ в статье, посвященной этому событию. — В ближайшего советника Государя Императора, в лицо, облеченное высочайшим доверием, в человека, прямой и честный характер которого снискал ему глубокое уважение всех, его знавших и в Крыму под градом вражеских пуль, и в Варшаве… и в Петербурге, в совете, вершащем судьбы всей России. Везде и всегда он пользовался любовью, — его, русского душою и сердцем, любили даже в Царстве Польском…»[66].