Чудеса и диковины - Грегори Норминтон

– Так я могу остаться в городе?

– Нет, нет. Из города я вас изгоняю.

– Но… Но, ваша светлость, как я смогу жить в другом месте? Без покровительства?

– Не пытайтесь сделать из меня злодея, сударь. Вы написали бунтарские письма, подрывающие мою власть. Вы сами себяобрекли на изгнание, и я буду оплакивать вас не больше, чем архангел Михаил оплакивал Адама.

Приговор был окончательный. Альбрехт Рудольфус приказал страже вывести из приватной приемной Теодора Альт-манна, моего побежденного противника. Ему дали три дня на сборы.

Весной 1606 года я поехал во Франкфурт. Хотел взять с собой Клауса, но мне выделили его младшего коллегу по имени Йорген. Парень не отличался умом и сообразительностью, зато охранял мои эскизы гравюр, как будто они были вытравлены на золоте, и без жалоб сносил мои тиранические причуды. (Да, читатель, я стремительно сбрасывал панцирь своей скромности.) Не буду вас утомлять описанием путешествия, маршрут которого, увы, проходил далеко от Нюрнберга и милых сердцу чаровниц Анны и Гретель. Мы ехали сквозь слабый аромат можжевеловых кустов, через Швабские Альпы, лесистые склоны которых напомнили Йоргену родные края.

Приехав во Франкфурт, я встретился с агентом, Лукасом Детмольдом, в типографии на углу улицы Ромерберг. Мне предстояло провести во Франкфурте четыре месяца, присматривая за изготовлением резных досок для моей «Книги добродетелей». Меня поразило обилие издателей в этом прекрасном и славном городе, и потом я с удивлением обнаружил, что большую часть герцогских денег я потратил именно на то, на что нужно. Я приобрел «Страшный Суд» Бонасоне по картине Микеланджело, «Сусанну и старцев» Аннибале Караччи и мою любимую гравюру, «Практика изобразительного искусства» Страдануса в исполнении Корнелия Корта. Я сказал Йоргену, что нам понадобится третий мул, чтобы перевезти купленные мной книги; хроники, агиографии, две поваренные книги, восхитительный травник Фухиуса и романы Райнеке Фукса в дополнение к «Тристану», который Альбрехт зачитал до дыр – он обожал такую литературу.

По городскому братству печатников и книготорговцев прошла молва о расточительном карлике. Дошла она и до красивых ушей некоего Людольфа Бресдина, который как-то утром ворвался в мастерскую Детмольда. От его приветственного вопля гравер вздрогнул и воткнул резец себе в руку. Как только я убедился, что доска не повреждена (пока резчик перевязывает палец), я забрался на стул, чтобы обнять бывшего коллегу.

– Слушай, ты хорошо раздался, – сказал я Бресдину, – и бородищу какую отрастил!

– Ну, ты, судя по всему, тоже не голодаешь, Томас. Резчики принялись шикать на нас, так что Томмазо Грил-

ли, тосканский меценат, и Людольф Бресдин, подручный художника, вышли на солнышко и побрели к Майну. Я не стал упрекать друга в том, что он бросил меня в Нюрнберге, раз уж Судьба сделала его предательство своим благодатным орудием; вместо этого я поздравил его с женитьбой на Гунде Несслер (поставленный перед фактом наличия округлившегося живота своей дочери герр Несслер неохотно дал молодым отеческое благословение).

– Теперь от меня пахнет детской отрыжкой, – сказал Бресдин. – Я постоянно не высыпаюсь, но не променяю эту жизнь ни на что другое.

Если у моего друга и были какие-то амбиции, семейная жизнь положила им конец – окончательно и бесповоротно. Теперь муж Гунды Бресдин стал веселым, но безымянным тружеником, который уже не стремился к славе и нашел успокоение в отцовстве.

– Мне недостает твоей целеустремленности, – сказал он, – и твоего желания угодить.

Кажется, он жалел меня из-за моих амбиций. Я отплатил ему тем же, демонстративно опекая «бедного подкаблучника» Людольфа.

Несмотря на различия наших стремлений, мы решили возобновить сотрудничество. Бресдину надо было кормить семью, а мне был необходим надежный и осмотрительный печатник. Людольф Бресдин пообещал вырезать и напечатать любое изображение – оригинал или стилизацию, – которое я пришлю. Я уверил его, что наше предприятие ни в коем случае не будет обманом, поскольку мой покровитель прекрасно знал, за что платит.

Поздним летом мы покинули Франкфурт, и большую часть пути Йоргену пришлось нещадно хлестать наших мулов по бокам, так как они отказывались подчиняться приказам и проявляли мелочное упрямство, типичное для всей их породы. Первый плод любви осла и лошади тащил книги разных авторов; на второго нагрузили гравюры и десять свежих экземпляров «Истории Фельсенгрюнде» Фогеля. Последний мул нес личную ответственность за мой шедевр, двадцать копий «Книги добродетелей». Убежденные розгами Йоргена (мне пришлось вмешаться только раз, когда он попытался вразумить глупых созданий своей дубинкой) мулы начали продвигаться с удовлетворительной скоростью. Молчание спутника позволило мне без помех обдумывать свой следующий проект, рисовать в воображении фантастические планы, пока мы не въехали в Фельсенгрюнде – в этот раз без эскорта и трубящего рога, – чтобы с радостью воссоединиться с нашим возлюбленным герцогом.

Так случилось, что мы прибыли рано утром, в аккурат в герцогский день рождения. Он с такой радостью принял мои книги – раздал копии придворным, приказал мне подготовить в библиотеке отдельную полку для его собственного экземпляра, – что казалось, обещанные народу празднества устроены чуть ли не в мою честь.

Уже через несколько часов после возвращения я сидел на помосте, сооруженном на крепостной площади, заполненной фельсенгрюндскими обывателями. Я слушал, как хлопает флаг Фельсенгрюнде у меня над головой, и настраивал себя на беседу с герцогом.

Рядом с часовней трещал костер. Я чувствовал жар его пламени – невидимую паутину, стянувшую кожу лица. На представление собралась приличная толпа. Старухи торговали яблоками из висящих на поясе корзин; молодые парни толкались и расправляли плечи при виде полыценно-презрительных девиц с престарелыми компаньонками. Я увидел группу акробатов, упиравшихся пятками в небо, как антиподы. У крепостного колодца стояла группка мальчишек, которые не сводили глаз с пылающего костра.

– Сегодня они меня любят, – сказал герцог, отвечая ленивым жестом на приветственные крики толпы.

– А что будет за представление, ваша светлость?

Наверное, он меня не услышал. Тамбурины и флейты заиграли сиплую музыку – так неожиданно, что я аж подскочил, – и толпа заревела, увидев шерифа и его шестерых головорезов, взошедших на шаткий эшафот. Их силуэты дрожали в языках пламени, как бестелесные привидения.

–  Maleficium! –крикнул шериф, и народ радостно подхватил:

–  Hexenbrenner!Сжечь ведьму!

Я скривился и повернулся к герцогу.

– Колдовство, милорд? – Тс-с!

Шериф открыл большую корзину, у которой собрались его помощники. Под восторженные вздохи толпы они по локоть погрузили руки в корзину; потом выпрямились и показали всем свою добычу. Тринадцать черных кошек, схваченных за шкирку, извивались и царапали воздух. Тщетно они брыкались задними лапами и разевали розовые пасти.

– Я тут думал, во Франкфурте…

– Что ты говоришь?

– Ну… да. – Я заметил, что у меня дрожит левое колено, и уперся пяткой в пол. – Вспомните достижения других правителей. Мы же видели Фуггерхаусер в Аугсбурге и тамошнюю витрину с редкостями? Герцог Померании Филипп тоже заказал нечто подобное – мир чудес в одном шкафу.

– Ты предлагаешь и мне устроить что-то подобное?

– Мои амбиции заходят намного дальше.

В это время на эшафоте шериф и его помощники – подбадриваемые неистовой толпой – бросили кошек на железную решетку. Кошки шипели от страха, их шерсть встала дыбом. Подозреваю, что им переломали лапы, чтоб не сбежали. Кроме того – точно как люди, цепляющиеся в бурном потоке за плот, – они, видимо, предпочитали ужас решетки ужасу пламени.

– Помню, когда я был маленьким, мы сожгли сорок кошек в один день, – сказал Альбрехт Рудольфус, наклонившись ко мне. Он не заметил моей крайней бледности. – Из-за какой-то там чертовой дюжины, – добавил он, – не стоило даже собираться.

Но народ Фельсенгрюнде требовал зрелищ, а герцог хотел ему угодить. По его команде кочегары налегли на меха, чтобы раздуть огонь. Когда палачи бросили на решетку последнюю кошку, шериф пригласил на помост служанку. Под всеобщие аплодисменты головорезы помогли ей взобраться наверх, а руководитель церемонии многозначительно разгладил усы.

– Я не вижу причины, почему нельзя осуществить вашу мечту превзойти великого тезку – во всех отношениях.

Герцог разрывался между веселым спектаклем аутодафе и своим мрачным, насупленный карлой.

– О чем ты?

– Почему большие коллекции бывают только у императоров?

– Деньги, Томмазо, деньги. Фельсенгрюнде не по карману такие амбиции. Посмотри хоть на этот жалкий костер.