Иерусалим - Сельма Лагерлёф

— А какое чудесное время наступило после окончания постройки! Разве можно забыть, что все восточные христиане считали Иерусалим своим святым городом, и его начали посещать уже не одни только случайные паломники. Или ты забыл, как сюда прибыли епископы с целой свитой священнослужителей и построили свои дворцы вокруг храма? Разве ты не видел, как здесь воздвигли свои троны армянские, греческие и ассирийские патриархи? Разве ты не видел коптов, прибывших из древнего Египта и абиссинцев из самых недр Африки? Видел ли ты вновь отстроенный Иерусалим, — город, полный церквей и монастырей, гостиниц и благочестивых учреждений? Ты знаешь, что именно тогда он достиг зенита своей славы! Все это было моим делом, о камень! А ты лежал на Мориа покинутый и забытый всеми, под грудой пепла, и никто не вспоминал о тебе.

Камень отвечал на вызов:

— Что значат для меня годы унижения? Разве я не остался тем, что я есть? Прошло не больше двух столетий, и вот, однажды ночью ко мне пришел величественный старец в полосатом плаще и чалме из верблюжьей шерсти. Это был Магомет, пророк Божий. Он был взят живым на небо, и нога его покоилась на моем челе, когда он был взят от земли. И в то же мгновенье я собственной силой поднялся на несколько футов над землей, из одного только страстного стремления последовать за ним. Я поднялся из пепла и праха. Я — вечный, которому никогда не суждено погибнуть.

— Ты покинул свой народ, ты предатель! — загремела церковь. — Ты предоставил власть неверным.

— Я не принадлежу никакому народу, я никому не служу, я — вечная скала. Я охраняю тех, кто поклоняется мне. Вскоре пришел день, когда Омар вступил в Иерусалим, и великий калиф приказал очистить место, где стоял храм: первый поднял себе на голову корзину с мусором и отнес ее. А несколько лет спустя последователи Омара воздвигли надо мной великолепнейшее здание, когда-либо построенное в полуденной стране.

Голос колокола быстро прервал ее:

— Да, это здание очень красиво, но разве ты не знаешь, из чего оно построено? Или ты думаешь, я не узнаю этих мозаичных сводов, этих прекрасных куполов, этих мраморных стен, среди которых ты покоишься точно таким же образом, некогда покоился Святой Гроб в базилике Елены? Твоя мечеть построена по образцу первого храма Гроба Господня.

Миссис Гордон становилась все нетерпеливее. Спор двух святынь казался детским и жалким. Они не обменялись ни единой мыслью в защиту своих религий, а только хвастались друг перед другом, возведенными над ними, зданиями.

Мечеть продолжала:

— Я помню очень многое, но не помню, чтобы мне доводилось видеть великолепный храм над Гробом Господнем, о котором ты говоришь. Он, правда, был возведен на Голгофе, но скоро разрушен врагами, снова отстроен и опять разрушен. Наоборот, я помню, что на Голгофе находилось множество больших и маленьких зданий, которые почитались святыми местами. Они стояли жалкие, полуразрушенные, и дождь протекал сквозь их крыши.

— Да, это правда, — отвечала церковь, — это было в твое время, во времена мрака. Но я тоже могу повторить твои слова: что значат для меня годы унижения? Я видела, как весь запад поднялся на защиту меня. Я видела, как Иерусалим был завоеван воинами, закованными в железо, которые прибыли из Европы. На моих глазах твоя мечеть была превращена в христианскую церковь, и крестоносцы воздвигли на тебе, о камень, святой алтарь. И я видела еще, как рыцари вводили своих лошадей под своды храма.

Древний камень возвысил голос и запел так, как поют дервиши в пустыне.

Но церковь не унималась:

— Я помню, как рыцари снимали свои железные доспехи и брались за заступы и лопаты, чтобы построить новый храм над Гробом Спасителя. Я помню, как они строили здание очень большим, чтобы оно могло вместить в себя все святые места, а серую каменную гробницу они обложили белыми мраморными плитами.

Древний голос перебил церковь:

— Что пользы в том, что тебя построили крестоносцы, ведь ты опять была разрушена?

— Я полна воспоминаний и святости! — громовым голосом вскричала церковь. — В моих стенах есть масличный куст, у которого Авраам нашел овна, и часовня, где покоится череп Адама. Я могу показать Голгофу и Гробницу, и камень, на котором сидел ангел, когда пришли женщины, чтобы оплакивать умершего. Внутри моих стен находится место, где царица Елена поощряла работников, и то место, где был найден Крест. Я владею колонной, у которой сидел Распятый, когда на Него надели терновый венец, и камнем, который привалили ко входу в Его могилу, и гробницей Мельхиседека. Я обладаю мечом Готфрида Бульонского. Мне продолжают поклоняться копты и абиссинцы, армяне и якобиты, греки и римляне. Толпы пилигримов наполняют меня.

Мечеть снова прервала ее:

— Какое значение имеешь ты, гробница, местоположения которой никто не знает? Ты хочешь сравняться с вечной скалой? Разве не на мне запечатлено святое, незыблемое имя Иеговы, которое означает Иисуса? Разве не в моих стенах восстанет Магомет в судный день?

Спор между двумя святынями становился все оживленнее и горячее. Миссис Гордон поднялась с места. Она забыла, что ее слабый голос не сможет заглушить могучие голоса спорящих:

— Горе, горе вам! — воскликнула она. — Что же вы за святыни? Вы спорите и враждуете между собой, и через вас раздоры, ненависть и преследования идут в мир. Последняя заповедь Божия возвещает единение, — запомните это! Последняя заповедь Божия, которую Он мне дал, возвещает единение!

Когда она произнесла эти слова, обе святыни смолкли. Миссис Гордон изумилась: неужели ее слова обладали силой прекратить их спор? Но тут она увидела, что все кресты и полумесяцы, высящиеся над куполами святого города, постепенно позолотились и засверкали. Из-за Масличной горы поднималось солнце, и всем ночным голосам пора было смолкнуть.

II

Среди американских последователей Хелльгума, переселившихся с ним в Иерусалим, трое происходили из старинного рода Ингмарсонов: две дочери Ингмара-старшего, переехавшие в Чикаго вскоре после смерти отца, и их двоюродный брат, Бу Ингмар Монсон, молодой человек, живший в Америке всего года два.

Бу был стройным белокурым юношей со светлыми глазами. У него были румяные щеки и добродушное выражение лица. Черты его имели мало общего с лицами предков, но сходство между ними ясно выступало, когда он делал какую-нибудь тяжелую работу или был в сильном гневе.

Посещая в детстве школу Сторма, Бу был таким ленивым и так плохо соображал, что учителю оставалось только удивляться, как потомок такой выдающейся семьи может быть настолько непонятлив. Приехав в Америку, Бу совершенно изменился: леность его исчезла без следа, он проявлял себя необыкновенно деловым и толковым малым, но в детстве он так много наслушался о своей глупости, что все еще питал некоторое недоверие к самому себе.

Односельчане Бу немало дивились его решению уехать в Америку. Родители его были люди состоятельные, владели большим имением и, конечно, были против отъезда сына. Ходили слухи, что Бу любил дочь учителя Гертруду и уехал, чтобы забыть ее, но никто точно не знал, в чем было дело.

Бу поверил свою тайну только матери, но та не напрасно была сестрой Ингмара-старшего: от нее нельзя было добиться ни словечка сверх того, что она хотела сказать.

В день отъезда Бу мать принесла ему пояс, попросила надеть его и всегда носить прямо на теле. Взяв его в руки, Бу почувствовал, что пояс был тяжелый: мать зашила в него деньги.

— Обещай мне, что ты не истратишь их без нужды, — сказала мать. — Денег тут немного, но их хватит на обратный путь в случае, если тебе будет плохо житься!

Бу обещал тронуть деньги только в крайнем случае и твердо выполнил слово. Ему не особенно трудно было исполнить это обещание, так как дела его в Америке шли недурно, и только раза два он доходил до того, что ему нечем было заплатить за ночлег и не на что было купить еды. Но всякий раз ему удавалось выпутаться из нужды, и он смог сохранить в целости подарок матери.

Вступив в секту хелльгумианцев, Бу был в некотором смущении, не зная, как ему поступить с зашитыми в поясе деньгами. Его новые друзья старались подражать первым христианам — они делили между собой все свое имущество и все деньги складывали в общую кассу. Бу отдал все, что имел, кроме денег, зашитых в пояс. У него не было четкого представления, как справедливее поступить в этом случае, зато было такое чувство, что эти деньги нужно сохранить. Бу был уверен, что Господь поймет, что он скрывает эти деньги не из корыстолюбия, а исполняя данное матери обещание.

Бу не расстался с поясом и тогда, когда присоединился к гордонистам. Но тут им овладело мучительное сомнение. Он убедился вскоре, что миссис Гордон и другие члены ее общины были людьми выдающимися, и испытывал к ним большое почтение. Что подумают о нем эти безупречные люди, когда узнают, что он тайком носит на себе деньги, несмотря на клятвенное уверение, что он отдал общине все, что имел?