Трава поет - Дорис Лессинг

За три дня до этого события, во второй половине дня, Тони отпросился с работы, посетовав на плохое самочувствие. Наверное, перегрелся на солнце — у него сильно болела голова, глаза резало, и вообще всего мутило. На обед он не пошел, а вместо этого улегся у себя в хижине, в которой, несмотря на то что было довольно жарко, по сравнению с температурой внутри дома царила прохлада. В четыре часа Тони пробудился от беспокойного, напоенного болью сна и обнаружил, что страшно хочет пить. Старая бутылка из-под виски, в которой Тони обычно держал питьевую воду, оказалась пуста, поскольку он забыл ее наполнить. Пришлось выйти в желтое марево и отправиться за водой в дом. Дверь, выходившая на задний двор, была открыта, и Тони зашел внутрь, стараясь ступать неслышно, поскольку опасался разбудить Мэри, которая, как ему сказали, ложилась днем спать. Взяв со стойки стакан, Тони тщательно его вытер и направился в гостиную, где собирался набрать воды. Глазурованный глиняный фильтр стоял на полке, игравшей роль буфета. Тони поднял крышку и заглянул внутрь: колпак фильтра был скользким от желтой грязи, однако вода из крана шла чистая, хотя и теплая и затхлая на вкус. Он выпил один стакан, затем другой, наполнил бутыль и повернулся, собравшись выйти. Занавеска, отделявшая гостиную от спальни, была отдернута в сторону, поэтому Тони открывалось то, что происходило в соседней комнате. От удивления молодой человек застыл на месте. Мэри сидела перед висевшим на стене квадратным зеркалом на перевернутом ящике из-под свечей. Она была в кричащей розовой нижней юбке, из блузки резко выдавались костлявые плечи, обтянутые желтой кожей. За ее спиной стоял Мозес. Тони увидел, как Мэри поднялась, выставив руки, а Мозес сзади накинул на нее платье. Снова опустившись на ящик, она обеими руками отбросила назад волосы жестом прекрасной женщины, восхищающейся собственной красотой. Мозес застегивал ей платье, а она смотрелась в зеркало. В движениях Мозеса чувствовались снисходительность и привязанность. Справившись со всеми пуговицами, он сделал шаг назад и стал смотреть, как хозяйка расчесывает волосы.

— Спасибо, Мозес, — громко и повелительно произнесла она, после чего, повернувшись к нему, добавила: — Теперь тебе лучше уйти. Вот-вот вернется хозяин.

Туземец вышел из комнаты. Увидев белого, который, застыв на месте, с недоверием смотрел на него, Мозес на миг замер, а потом неслышно прошел мимо, не произнеся ни слова, но при этом зло посмотрев на Тони. Злоба во взгляде африканца была столь дикой, что Марстона на мгновение охватил испуг.

Когда туземец ушел, англичанин опустился на стул, вытер лицо, которое все еще было мокрым от пота, и потряс головой, чтобы в ней прояснилось. Мысли мешались, противоречили друг другу. Он уже прожил в стране достаточно, чтобы испытать состояние шока, и в то же время его «прогрессивности» чрезмерно льстило данное свидетельство лицемерия правящего класса, состоящего из белых. Именно лицемерие — поскольку в стране, где у туземок в обилии появляются дети-мулаты всякий раз, когда неподалеку поселяется одинокий белый мужчина, — в первую очередь потрясло Марстона после приезда. Впрочем, он прочел немало работ по психологии, чтобы осознавать наличие сексуального аспекта расовой дискриминации, одна из основ которого — зависть белого человека, считающего, что черные превосходят их в половой мощи, поэтому Тони удивило и насторожило, что белая женщина с такой легкостью преодолела этот барьер. Впрочем, как-то раз молодому англичанину встретился доктор, много лет проработавший в сельской местности, который заявил, что Тони бы удивился, узнав, сколь много белых женщин вступают в связи с черными. В тот раз Марстон поразился, несмотря на всю свою «прогрессивность»: ему показалось, что подобное поведение мало чем отличается от связей с животными.

Все эти мысли вылетели у Тони из головы, и он просто остался перед фактом: миссис Тёрнер, несчастная женщина, которая была несколько «не в себе» и, совершенно очевидно, находилась на последней стадии нервного истощения, в данный момент как раз выходила из спальни, а одна ее рука все еще была поднесена к волосам. И тут, при виде ее веселого невинного лица, пусть даже от этой веселости и веяло слегка слабоумием, Тони понял, что все его подозрения — сущая нелепица.

Заметив молодого человека, Мэри остановилась как вкопанная и со страхом воззрилась на него. Потом выражение муки исчезло с ее лица, и оно стало пустым и равнодушным. Тони не мог понять, в чем причина этой неожиданной перемены. Несмотря на все это, он произнес шутливым голосом, в котором чувствовалась неловкость:

— Я слышал о русской императрице, которая настолько не считала своих рабов за людей, что взяла манеру раздеваться в их присутствии. — Тони решил взглянуть на произошедшее именно с этой точки зрения, поскольку иные были для него слишком сложны.

— Правда? — с сомнением в голосе наконец спросила она. Мэри выглядела озадаченной.

— Скажите, а туземец всегда вас раздевает и одевает? — поинтересовался Марстон.

— У него так мало работы, — произнесла Мэри, вздернув подбородок и хитро поглядев на Тони. — Он должен отрабатывать деньги. — Она тряхнула головой.

— Это ведь не принято в нашей стране. Или я ошибаюсь? — медленно сказал молодой англичанин, пребывая в полнейшем изумлении. Произнеся эту фразу, он понял, что слова «наша страна», являвшиеся для большинства белых людей призывом сплотиться вместе, ничего для нее не значили. Для этой женщины существовала лишь ферма, и то не вся, а только дом, дом, и больше ничего. Только сейчас, ощущая накатывающий ужас и жалость, он начал понимать, чем вызвано полное равнодушие, которое Мэри проявляла к Дику: она отгородилась от всего, что противоречило ее действиям, что могло бы возродить к жизни свод правил, необходимость следовать которым ей привили с детства.

— Говорят, я не такая, не такая, не такая, — неожиданно заговорила миссис Тёрнер, напоминая граммофонную пластинку, которую заело.

— Не такая? — тупо переспросил Тони.

— Не такая, — в ее словах чувствовались хитрость, озорство и вместе с тем торжество.

«Господи, да она же совсем выжила из ума, — сказал себе Тони. — А не ошибаюсь ли я? — тут же подумалось ему. — Не может быть, чтобы она сошла с ума. Если бы эта женщина рехнулась, она бы вела себя иначе. А она держится так, словно обитает в своем собственном мирке, где нормы и правила других людей таковыми не считаются. Она забыла, что представляют собой белые люди. С другой стороны, что такое безумие, как не убежище, в котором скрываются от реального мира?»

Итак, несчастный и озадаченный Тони, все еще сжимая в руках стакан и бутылку, сидел на стуле возле водяного фильтра и с беспокойством взирал на Мэри. Женщина заговорила с ним тихим печальным голосом, что заставило англичанина снова переменить свою точку зрения. Он решил, что она все-таки в здравом уме, по крайней мере сейчас.

— Я приехала сюда очень давно, — сказала Мэри, глядя на него с мольбой. — Так давно, что даже сама не помню… Мне надо было давно уехать. Не знаю, почему я этого не сделала. Не знаю, зачем я приехала. Но теперь все иначе. Совсем иначе. — Она замолчала. Ее лицо было жалостливым, а глаза преисполнены боли. — Я ничего не знаю. Я не понимаю. Почему все так получается? Я так не хотела. Но ведь он не уйдет, не уйдет. — И вдруг, резко переменившись в голосе, набросилась на Тони: — Зачем вы приехали? Покуда вас не было, все шло хорошо. — Расплакавшись, она простонала: — Он не уйдет.

Тони вскочил, собираясь подойти к собеседнице, сейчас его переполняла лишь жалость, а о чувстве неловкости он позабыл. Что-то заставило его обернуться. На пороге стоял слуга, Мозес, и смотрел на них, а на его лице была написана злоба.

— Прочь! — бросил Тони. — Немедленно пошел прочь! — Он обхватил рукой Мэри за плечи. Женщина вся съежилась, впившись ногтями ему в кожу.

— Уходи! — неожиданно сказала она туземцу из-за плеча Тони. Англичанин понял — Мэри пытается отстоять свои права и, воспользовавшись им в качестве прикрытия, вернуть утраченную власть. Сейчас она напоминала ребенка, который пытается вызывающе себя вести со взрослым.

— Мадам хочет, чтобы я ушел? — тихо спросил слуга.

— Да, уходи.

— Мадам хочет, чтобы я ушел из-за этого нового хозяина?

Тони бросился к двери. Дело было не в самих словах, а в тоне, которым Мозес их произнес.

— Убирайся, — проговорил англичанин, чуть ли не задыхаясь от ярости, — убирайся, пока я тебя отсюда не вышвырнул.

Смерив Тони долгим злобным взглядом, туземец ушел. Потом вернулся. Проигнорировав молодого человека, он обратился к Мэри:

— Мадам уезжает с фермы, да?

— Да, — слабым голосом ответила Мэри.

— Мадам никогда не приедет?

— Нет, нет, нет! — выкрикнула она.

— А этот новый хозяин тоже уезжает?