Чингисхан. Пенталогия (ЛП) - Иггульден Конн

Хубилая Салсанан нагнал на окраине города Чанся. Как волки на чужой территории, обе стороны поначалу осторожничали. Дозорные пересеклись и разбежались с докладами для своих командиров. Армии остановились подальше друг от друга, чтобы никто не чувствовал угрозы. Хубилай, как услышал доклад, оборвал переговоры с префектом Чанся буквально на полуслове, захватил Баяра с Урянхатаем и выехал на встречу.

Состоялась она летним полднем, когда дул теплый ветерок, а голубизну неба нарушали редкие перистые облака. На двух командиров лицом к лицу стояли шестнадцать туменов. Со стороны Хубилая – ветераны, закаленные в боях, бесстрашные, облепленные кровью и грязью. С другой стороны – свежие, полные сил воины в блестящих доспехах. Тумены изумленно взирали друг на друга и обменивались насмешками.

Хубилай зарделся от радости, увидев столько монгольских войск. Салсанан спешился и отвесил поклон, и уж потом с коня сошел Хубилай.

– Вы даже не представляете, как мы вам рады! – проговорил царевич.

– Господин, выпало мне сообщить тебе печальнейшую из вестей… – начал Салсанан.

Улыбка Хубилая померкла.

– Мне уже известно, что мой брат погиб. Гонцы сообщили, сразу два.

Генерал нахмурился.

– Господин, тогда я не понимаю. Коли гонцы разыскали тебя, почему ты не отправился домой? Весь народ собирается. Похороны хана…

– Мой брат Мункэ дал мне поручение. Я намерен его выполнить.

Салсанан ответил не сразу. Что такое субординация, он знал давно и хорошо. Со смертью хана земля словно уходит из-под ног, исчезает привычная определенность. Он заговорил снова, заикаясь под взглядом желтых глаз царевича:

– Господин, мне велено сопроводить тебя в Каракорум. Такой приказ я получил. Ты говоришь, что не желаешь возвращаться?

– Я говорю, что не могу! – рявкнул Хубилай. – Не могу, пока не приструню сунцев. Тебя, Салсанан, послал мне Небесный Отец. Твои тумены – нежданный дар.

Темник понял, к чему клонит Хубилай, и покачал головой; пока еще не прозвучал приказ, которого невозможно ослушаться.

– Господин мой, мы – не подкрепление. Мне приказано вернуть тебя в Каракорум. Скажи, где ваш лагерь, и я начну подготовку. Хан мертв. В Каракоруме проведут курултай…

Хубилай снова вспыхнул, на сей раз от гнева.

– Ты оглох? Сказал же, что не вернусь, пока не завершу начатое, то есть пока не добуду голову сунского императора. В общем, даю тебе другой приказ. Твои тумены – подкрепление, нужное мне как воздух. С твоей помощью я исполню желание хана.

Салсанан стиснул зубы, пытаясь успокоиться. Гнев накрывал темника с головой, и ответ его прозвучал резковато.

– При всем уважении, господин, ты мной не командуешь, а я не командую туменами. Не желаешь возвращаться – я отправлюсь в Каракорум. Могу отвезти любые твои послания.

Хубилай отвернулся, накручивая на ладонь поводья. Безмолвные тумены Салсанана напоминали нескончаемый поток. Страстно хотелось присоединить их к себе, разом удвоив свои силы. За спиной у него воины-ветераны радовались, уверенные, что подоспела подмога. В такой светлый момент уход туменов Салсанана станет маленькой смертью. Хубилай покачал головой. Нельзя отпускать их. Чем дальше на восток, тем больше городов и людей, тем лучше дороги. До Ханчжоу каких-то пятьдесят миль, а сила и богатство окрестных городов уже ощущаются. Тумены Салсанана нужны ему. Раз они пришли, значит, его молитвы услышаны, значит, высшие силы помогают ему в самый нужный момент.

– Ты не оставляешь мне выбора, – сказал Хубилай, зло сверкая глазами, и легко вскочил на коня. – Орлок Урянхатай и ты, Баяр, будьте свидетелями. – Царевич повысил голос, чтобы слышали воины с обеих сторон. – Я, Хубилай из рода Кият-Борджигинов, внук Чингисхана, старший из братьев Мункэ-хана…

– Не надо, господин мой! – пролепетал Салсанан, догадавшись, в чем дело.

Тот словно его не слышал.

– Во вражьем краю, перед всеми вами, объявляю себя ханом монголов, властителем улусов братьев моих, Хулагу и Арик-бокэ, Чагатайского улуса и прочих. Объявляю себя ханом цзиньских и сунских земель. Слышали вы нерушимое слово мое?

На миг воцарилась тишина, потом воины Хубилая заревели от радости, подняв оружие. Воины Салсанана ответили шумным одобрением.

Темник пытался что-то сказать, но голос его утонул в шуме и криках. Хубилай высоко поднял меч. Казалось, шум усилился вдвое, подчинив себе всех.

Новоявленный хан убрал меч и сверху вниз глянул на Салсанана.

– Еще раз скажи, что мне можно, и что нельзя, – осведомился он. – Ну, скажи! Это мое право по рождению. Мне нужна либо твоя голова, либо клятва. – Он пожал плечами. – Выбирай, мне все равно.

Салсанан застыл, как в ступоре. Потом глянул на своих ликующих воинов, и остатки желания сопротивляться растаяли. Темник медленно опустился на колени, лицом к хану и к своему народу.

– Хан мой, господин мой, я с вами – всеми своими юртами и лошадьми, солью и кровью, – проговорил он, глядя перед собой остекленевшими глазами.

Глава 31

Ранним утром Арик-бокэ стоял на равнине перед Каракорумом. Старшим сыновьям Мункэ позволили стоять рядом с дядей. Асутаю исполнилось шестнадцать, Уренгташу – четырнадцать; широкие плечи обоих не оставляли сомнений, что юноши вырастут такими же сильными, как отец. У сыновей Мункэ глаза покраснели от слез. Когда прилетела страшная весть, Арик-бокэ был к ним очень добр, и теперь молодые люди смотрели на него с обожанием.

Справа от брата стоял Хулагу, сильно загоревший в Персии и Сирии. На юге он оставил лишь небольшой контингент под командованием генерала Китбуки: кому-то следовало охранять города, новую империю, которую Хулагу себе завоевал. Гордость брата Арик-бокэ чувствовал едва ли не физически. Багдад Хулагу усмирил, но в прилегающих районах миром и не пахло. В Каракоруме он не задержится.

Арик-бокэ потер шрам на изуродованном носу, потом опустил руку, решив в этот день не поддаваться дурной привычке. Взглянул на бесконечные тумены, на царевичей, которые пересекли полмира, услышав о гибели хана. Посланцы далеких племен, объединенных Чингисханом в молодую нацию, они прошли огромный путь вперед, что проявлялось в их численности и явном богатстве.

Тело Мункэ-хана покоилось на огромной крытой повозке, построенной специально ради этого случая. В повозку запрягут сорок белых коней, тысячи мужчин и женщин пойдут за ней пешком. Их слезы просолят дорогу к последнему пристанищу деда Мункэ. Гордые царевичи побредут за повозкой, как простолюдины, в знак скорби по отцу народа.

Арик-бокэ смотрел, как садится солнце. Скоро вдоль дороги, тянущейся из города, зажгут факелы и церемония начнется. Пока все ждут его. Арик-бокэ повернулся к Хулагу и увидел кивок брата. Улыбнулся, вспомнив напряженную встречу, сразу после возвращения Хулагу. Впервые за много лет они выбрались из города, словно нищие пастухи, с бурдюками архи на плечах. Вокруг Каракорума горело много костров, у которых грелись мужчины и женщины. Братья присоединились к бдению – целую ночь проговорили о хане, о брате, которого потеряли. Они почтили память Мункэ архи – плевали его в воздух – и оба напились до полного беспамятства.

Хулагу сильно загорел под безжалостным южным солнцем, он даже пах иначе – гвоздикой и незнакомыми пряностями. Первым же вечером брат с горящими глазами рассказывал о землях, которые повидал. Там залитые солнцем горы и старинные тайны. Там персиянки с подкрашенными сурьмой веками танцуют до полного изнеможения, осыпая костры блестящими бусинами пота. Там огромные рынки со змеями, фокусниками, медью и золотом. Еще до восхода Арик-бокэ понял, что империя Чингисхана Хулагу не нужна. Он влюбился в край пустынь, уже рвался обратно и жалел о каждом дне, проведанном на холодных равнинах родины.

Утром братья вставали на ноги со стонами – суставы чуть ли не скрипели, – зато наладили отношения.

Арик-бокэ медленно выдохнул, заставляя себя расслабиться. Время пришло, народ ждет его слова. Он поглубже вдохнул, наполнив легкие дымом горящего ладана, который пропитал воздух.